Отдельно стоит сказать о религиозном образовании. Низшие духовные образовательные учреждения — духовные училища. По закону именно в них обязаны были учиться дети священников, иначе их могли исключить из духовного сословия, лишив тем самым некоторых привилегий. Для «поповичей» обучение было бесплатным, для представителей других сословий платным. Учебный курс состоял из четырёх классов, двух одногодичных и двух двухгодичных. Среднее учебное заведение — семинария. В ней обучение было бесплатным и длилось шесть лет. Но стоит отметить, что в данном случае была «игра в одни ворота». Дети священников традиционно получали образование в семинарии, но далеко не каждый семинарист действительно планировал стать священником. Многих привлекала возможность бесплатно получить хорошее образование, ведь далеко не каждая семья могла платить за гимназию. Помимо изучения вопросов религии ученики знакомились с общеобразовательными предметами, поэтому выпускники считались образованными людьми. Семинаристами были реформатор М. М. Сперанский, литераторы Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, Глеб Успенский и многие другие известные люди. После семинарии выпускники могли поступить в духовную академию.
Будущих офицеров учили в кадетских корпусах. Слово «саdete» переводится с французского как «младший, несовершеннолетний». Так во Франции называли зачисленных на военную службу молодых дворян до производства в офицеры. Первый в России кадетский корпус открылся в 1732 году по указу Анны Иоановны. Это было закрытое учебное заведение, в которое принимали учеников с 13 до 18 лет и учили «арифметике, геометрии, фортификации, артиллерии, шпажному действу, на лошадях ездить и прочим к воинскому искусству потребным наукам». С 1743 года оно называлось Сухопутным шляхетным кадетским корпусом, а в 1800 году было переименовано в Первый кадетский корпус. В 1852 году открылся Морской кадетский корпус. Об учебе в Киевском кадетском корпусе подробно рассказывает в мемуарах генерал А. А. Игнатьев. Из книги «Пятьдесят лет в строю»: «Исполнилось более пятидесяти лет, как я надел свой первый военный мундир. То был скромный мундир киевского кадета — однобортный, чёрного сукна, с семью гладкими армейскими пуговицами, для чистки которых служили ладонь и тёртый кирпич. Погоны на этом мундире — белые суконные, а пояс — белый, но холщовый; на стоячем воротнике был нашит небольшой золотой галун. Брюки навыпуск, шинель из чёрного драпа, с погонами, фуражка с козырьком, красным околышем и с белым кантом и солдатская кокарда дополняли форму кадета. Зимой полагался башлык, заправка которого без единой складки под погоны производилась с необыкновенным искусством. Летом — холщовые рубашки, с теми же белыми погонами и поясом. В России было около двадцати кадетских корпусов, отличавшихся друг от друга не только цветом оклада (красный, белый, синий и т. п.), но и старшинством. Самым старинным был 1-й Петербургский кадетский корпус, основанный при Анне Иоанновне под именем Сухопутного шляхетского, по образцу прусского кадетского корпуса Фридриха I. Замысел был таков: удалив дворянских детей от разлагающей, сибаритской семейной среды и заперев их в специальную военную казарму, подготовлять с малых лет к перенесению трудов и лишений военного времени, воспитывать прежде всего чувство преданности престолу и, таким образом, создать из высшего сословия первоклассные офицерские кадры. Вполне естественно, что идея кадетских корпусов пришлась особенно по вкусу Николаю I, который расширил сеть корпусов и, между прочим, построил и великолепное здание киевского корпуса. В эпоху так называемых либеральных реформ Александра II кадетские корпуса были переименованы в военные гимназии, но Александр III в 80-х годах вернул им их исконное название и форму. Корпуса были, за малыми исключениями, одинаковой численности: около шестисот воспитанников, разбитых в административном отношении на пять рот, из которых 1-я рота считалась строевой и состояла из кадет двух старших классов. В учебном отношении корпус состоял из семи классов, большинство которых имело по два и три параллельных отделения. Курс кадетских корпусов, подобно реальным училищам, не предусматривал классических языков — латинского и греческого, но имел по сравнению с гимназиями более широкую программу по математике (до аналитической геометрии включительно), по естественной истории, а также включал в себя космографию и законоведение. Оценка знаний делалась по двенадцатибалльной системе, которая, впрочем, являлась номинальной, так как полный балл ставился только по закону божьему. У меня, окончившего корпус в голове выпуска, было едва 10,5 в среднем; неудовлетворительным баллом считалось 5–4. Большинство кадет поступало в первый класс в возрасте девяти-десяти лет по конкурсному экзамену, и почти все принимались на казённый счет, причем преимущество отдавалось сыновьям военных. Мой отец не хотел, чтобы я занимал казённую вакансию, и платил за меня шестьсот рублей в год, что по тому времени представляло довольно крупную сумму. Корпуса комплектовались по преимуществу сыновьями офицеров, дворян, но так как личное и даже потомственное дворянство приобреталось на государственной службе довольно легко, то кастовый характер корпуса давно потеряли и резко отличались в этом отношении от привилегированных заведений, вроде Пажеского корпуса, Александровского лицея, Катковского лицея в Москве и т. п. Дети состоятельных родителей были в кадетских корпусах наперечёт, и только в Питере имелся специальный Николаевский корпус, составленный весь из своекоштных и готовивший с детства кандидатов в «легкомысленную кавалерию». Остальные же корпуса почти сплошь пополнялись детьми офицеров, чиновников и мелкопоместных дворян своей округи, как то: в Москве, Пскове, Орле, Полтаве, Воронеже, Тифлисе, Оренбурге, Новочеркасске и т. д.» Выпускники кадетских корпусов могли дальше поступить в военные училища.
После завершения среднего образования начиналось то, что называли «первой молодостью», длившейся лет до 20.
Опека и усыновление
В
. Е. Маковский «Две матери. Мать приемная и родная» (1906)
Круглые сироты могли попасть в приют, в некоторых случаях им назначали опекунов, а в некоторых, увы, они оказывались предоставленными самим себе. В деревнях заботиться о сиротах должна была крестьянская община, и для этого назначался опекун. Чаще всего дети оказывались в доме родственников. В некоторых случаях родители, зная о своей скорой кончине, указывали имена будущих опекунов в завещании. Чем старше дети, тем охотнее их брали в расчёте на лишние рабочие руки. К сожалению, часто желание стать опекуном было продиктовано не желанием помочь, а планами прибрать к рукам имущество покойных родителей. Перед передачей собственности на «ответственное хранение» делали опись вещей. Но на практике их можно было подменить на более дешёвые или вовсе продать, чтобы якобы пустить деньги на содержание опекаемого. Случалось, что такие «благодетели» вели подробный список того, сколько потрачено на ребёнка до его совершеннолетия, вплоть до выставления счетов за молоко или яйца из собственного курятника. То, что всё это время опекуны безвозмездно пользовались имуществом и имели в хозяйстве лишние рабочие руки, они «забывали». Некоторые специально отправляли подростков в город на заработки или в ученики к мастеровым, как тогда говорили, «в люди», надеясь, что те позже не захотят вернуться в родное село. Иногда жертве подобных опекунов после совершеннолетия удавалось отобрать назад свою избу или земельный надел, а скот или иное имущество намного реже. Шокирующие примеры подобного отношения к сиротам описал новгородский корреспондент этнографического бюро князя Тенишева В. А. Антипов. «В д. Миндюкине Колодинской волости лет семь тому назад померли вскоре один за другим мать и отец четверых малолетних детей. Имущества осталось после них: изба, двор, амбар, овин и кое-что из других незначительных построек. Из скота — лошадь, две коровы и несколько штук овец, кое-что из одежды, земледельческих орудий и другого хозяйственного скарбу. Ближайшими родственниками у сирот были: дядя по отцу, две замужние тётки по матери и двоюродный брат. Эти четверо родственников и согласились быть опекунами над малолетними и их имуществом. Завещание у родителей оставлено не было, поэтому родственники и вошли между собою в соглашение. Они собрали сход, и заявили, что берут к себе сирот, а имущества их для сбережения они тоже сами по себе разделят. Старшего мальчика 13-ти лет принял дядя, а на долю сироты из общего имущества дядя взял лошадь со сбруей и всей упряжью, а также и иные принадлежности лошади: сани, телегу, земледельческие орудия и проч. Одна тётка взяла другого мальчика 10-ти лет и остальной скот. Девочку взяла другая тётка. Двухлетнего мальчика принял двоюродный бездетный брат; а из имущества ему поступила остальная постройка. <…> Старшего сироту дядя зимой заставлял работать в кузнице, а летом нанял в овечьи пастухи. Мальчик избаловался, стал пошаливать и покрадовать. Дядя принялся учить его руганью и колотушками. Однажды мальчик будто бы украл у них два яйца из гнезда, и его прогнали с глаз долой. Сирота с год поболтался кое-где, а потом ушёл в Питер. Другого сироту через год же отправили по миру и тем заставили его снискивать себе пропитание. Девочка живёт у тётки, потому что она нужна, как нянька, но жизнь её очень плохая: и недоедает и не досыпает, ходит в лохмотьях. Одному младшему живётся хорошо у бездетного двоюродного брата». Работа в кузнице считалась тяжёлой, а пастуха — в сельской местности самой неблагодарной и неуважаемой. Односельчане опекунов осуждали, но вмешиваться не пытались, также как и помочь этим сиротам.
Приводит корреспондент и другой мрачный пример. «Ни близкие (впрочем, ближе двоюродных не было), ни дальние родственники не согласились быть опекунами сирот, потому что опека эта ничего завидного из себя не представляла: сирот пять человек, а имущества — плохая изба, старый дворишко, амбар, лошадёнка и кое-какая сбруя. Порассуждали крестьяне на сходе и решили: старшего отдать в пастухи в с. Улому коров пасти, двое других пусть тоже сами себе сами хлеб промышляют Христовым именем. Двоих младших согласилась принять, пока сами на ноги не поднимутся, т. е. не будут в состоянии ходить по миру и просить милостыню, бобылка из чужой деревни. За это ей отдали всё имущество сирот, кроме избы». В итоге старший сын пасёт коров, четверо остальных детей собирают подаяния по окрестным деревням. Иногда некоторые люди пускают их помыться или помогают постирать бельё, но не безвозмездно. Разумеется, были и порядочные опекуны, которые действительно заботились о своих подопечных и возвращали всё имущество в целости и сохранности. Многое зависело от нравов конкретной деревни, позиции сельского старосты, местной администрации. Случалось, что в случае отсутствия желающих взять в дом сироту, сход решал содержать его всем вместе, поочередно пуская переночевать, давая продукты и обноски, чтобы было в чём ходить. Если претендентов наоборот оказывалось несколько, и к согласию прийти не удалось, окончательное решение принимало волостное руководство. Если умирала только мать, то отец обычно пытался как можно скорее повторно жениться, и жизнь детей от первого брака во многом зависела от характера мачехи. Если умирал отец, опекуном становилась мать иногда единолично, а иногда для контроля за сохранностью собственности детей назначали дополнительных опекунов, например, братьев покойного.