и. Отравителями называли то абстрактных злоумышленников, то евреев, то поляков, то первых попавшихся под горячую руку незнакомцев. И горе тому, кого заподозрили. В мемуарах А. Я. Панаевой есть такой эпизод. «Известно, что в первую холеру, в 1831 году, среди народа распространились нелепые слухи, будто его отравляют поляки, будто все доктора подкуплены ими, чтобы в больницах морить людей. Я видела с балкона, как на Офицерской улице, в мелочной лавке, поймали отравителя и расправлялись с ним на улице. Как только лавочник, выскочив на улицу, закричал: “отравитель!” — мигом образовалась толпа и несчастного выволокли на улицу. Отец побежал спасать его. Лавочники и многие другие знали хорошо отца, и он едва уговорил толпу отвести лучше отравителя в полицию, и пошёл сам с толпою в часть, которая находилась в маленьком переулочке против нашего дома. Фигура у несчастного “отравителя” была самая жалкая, платье на нем изорвано, лицо в крови, волосы всклокочены, его подталкивали в спину и в бока; сам он уже не мог идти. Это был бедный чиновник. Навлек на него подозрение кисель, которым он думал угостить своих детей. Идя со службы, он купил фунт картофельной муки и положил сверток в карман шинели; вспомнив, что забыл купить сахару, он зашёл в мелочную лавку, купил полфунта сахару, сунул его в карман, бумага с картофельной мукой разорвалась и запачкала ему его руку. Лавочники, увидав это, и заорали: «отравитель». Описанный случай предшествовал народному волнению на Сенной площади, которое произошло через несколько дней. Часов в 6 вечера вдруг по улице стал бежать народ, крича: “на Сенную!” Как теперь, вижу рослого мужика, с расстегнутым воротом рубашки, засученными рукавами, поднявшего свои кулачища и кричавшего на всю улицу: “Ребята, всех докторов изобьем!” “На Сенную, на Сенную!” — раздавались крики бежавших. Очевидцы рассказывают, что докторов стаскивали с дрожек и избивали до смерти. Улицы и без того были пустынны в холеру, но после катастрофы на Сенной сделалось ещё пустыннее. Все боялись выходить, чтобы их не приняли за докторов и не учинили бы расправу. У нас по всем комнатам стояли плошки с дёгтем и по несколько раз в день курили можжевельником. В нашей семье никто не захворал холерой. Каждый день наша прислуга сообщала нам ходившие в народе слухи, один нелепее другого: то будто вышел приказ, чтобы в каждом доме заготовить несколько гробов, и, как только кто захворает холерой, то сейчас же давать знать полиции, которая должна положить больного в гроб, заколотить крышку и прямо везти на кладбище, потому что холера тотчас же прекратится от этой меры. А то выдавали за достоверное, что каждое утро и вечер во все квартиры будет являться доктор, чтобы осматривать всех живущих; если кто и здоров, но доктору покажется больным, то его сейчас же посадят в закрытую фуру и увезут в больницу под конвоем. Нелепейших предосторожностей от холеры было множество. Находились такие субъекты, которые намазывали себе все тело жиром кошки; у всех стояли настойки из красного перцу. Пили дёготь. Один господин каждый день пил по рюмке бычачьей крови». Улучшилась ситуация только с распространением канализации. П. А. Федотов ответил на очередную эпидемию юморным рисунком "Во всем холера виновата", на котором за жертву холеры приняли просто пьяного мужчину. В образе пьяного офицера изображён сам автор.
Ф. А. Федотов "Во всем холера виновата" (1848)
Другой подобный эпизод можно встретить в мемуарах Д. Д. Благово «Рассказы бабушки», только трагедия произошла во время печально известного московского чумного бунта 1770 года. Возле Боголюбской иконы у Варварских ворот «стали много служить молебнов, а тогдашний архиерей Амвросий, опасаясь, чтоб и здоровые люди, будучи в толпе с чумными, не заражались, из предосторожности велел икону убрать. Вот за это-то народ и озлобился на него. Он жил тогда в Чудове монастыре. Узнав, что народ его ищет, он поскорее уехал в Данилов монастырь; мятежники бросились туда. Он — в Донской монастырь, где шла обедня, и прямо в церковь, которую заперли. Двери народ выломал, ворвался в церковь: ищут архиерея — нигде нет, и хотели было идти назад, да кто-то подсмотрел, что из-за картины, бывшей на хорах, видны ноги, и крикнул: “Вон где он”. Стащили его сверху, вывели за ограду; там его терзали, мучили и убили». Московский епископ Амвросий был человеком образованным и здравомыслящим, поэтому решил полагаться не только на милость божью, но и разумные меры предосторожности. Например, велел исповедовать и причащать больных через окно или за дверью, не вносить умерших от чумы в церковь, а хоронить в тот же день и отпевать заочно, не брать у их родственников деньги или что-либо ещё, ограничил проведение некоторых других треб (церковных таинств), а главное, молебнов и крестных ходов. Многие люди считали, что «заручиться» с их помощью божьей милостью — лучший способ борьбы с эпидемией. Священники, которые традиционно не получали жалованья, а жили за счёт пожертвований и оплаты треб, были тем более недовольны. У Варварских ворот начали собираться чумные «диссиденты» и просто паломники, желавшие прикоснуться к чудотворной иконе. Туда же стали стекаться бросившие свои приходы попы, чтобы за вознаграждение служить официально запрещённые молебны. Начался сбор средств на создание особой «всемирной» свечи для Богородицы. Когда Амвросий велел икону убрать, а ящик опечатать, подогреваемая слухами толпа и бросилась на поиски Амвросия. Распространению эпидемии способствовало и то, что заболевшие горожане панически боялись попасть в чумные бараки и, опасаясь карантина, не сообщали о смерти близких, а хоронили их тайно. Из Москвы уехало почти все городское руководство во главе с градоначальником П. С. Салтыковым (позже его сняли с поста за этот поступок). Победить эпидемию смог присланный из столицы граф Орлов. Ряд принятых им мер включал не только просветительскую деятельность среди горожан, но и денежные вознаграждения тем, кто выписывался из карантинных домов и больниц. Улицы и дома окуривались особой смесью. В 1771 году чума в Москве была побеждена.
Ещё одним «серийным убийцей» стала оспа. Долгое время она не щадила ни крестьян, ни аристократов, ни монарших особ. Именно оспа убила юного императора Петра II и изуродовала лицо Петра III. В 1768 году одной из первых сделала прививку от оспы Екатерина II, а затем привила и сына, будущего императора Павла I. Из письма императрицы Фридриху II: «С детства меня приучили к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас <…> Весной прошлого года (1768 — Авт.), когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом <…> не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена гнусностию подобного положения, что считала слабостию не выйти из него. Мне советовали привить сыну оспу. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя и как ввести оспопрививание, не подавши примера? Я стала изучать предмет. <…> Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность, очень непродолжительную, и спасти множество народа? Я думала, что, избирая последнее, я избрала самое верное». Беспокойство императрицы было закономерно, ведь в этот год болезнь не пощадила даже одну из фрейлин. Анна Шереметьева, наследница огромного состояния, умерла от оспы прямо перед собственной свадьбой. Для проведения вакцинации был приглашён английский медик Томас Димсдейл. Материал для прививки был взят у заболевшего шестилетнего Саши Маркова. Позже тот получил дворянский титул, денежное вознаграждение и новую фамилию — Оспенный.
Продолжил дело Екатерины ее внук Александр I. В 1811 году был принят закон «О распространении прививания оспы в губерниях». Для организации вакцинации создавались оспенные комитеты, в которые входили врачи, чиновники, духовенство. Позиция духовенства играла важную роль, потому что помимо «антипрививочников», беспокоившихся о возможных побочных эффектах, были те, кто руководствовался мракобесными идеями о том, что болезнь и здравие — результат Божьего промысла, и нельзя мешать ему таким образом вершить судьбы людей. Были родители, которые даже пытались вычищать детям ножом места прививок. А. И. Розанов в «Записках сельского священника» вспоминал: «Например, оспа свирепствовала ужасно и была страшным бичом для народа; народу гибло множество. Оспопрививание и теперь многими считается делом богопротивным и печатию антихриста, а в то время — и совсем делом даже страшным. Священникам были выданы поучения и наставления, которые они должны были читать в церквах и на базарах. Читал-ли мой батюшка в церкви — я этого не помню, но помню хорошо, как он читал их на своем сельском базаре. Взберется, бывало, батюшка, к какому-нибудь мужичку на телегу, да и начнет махать бумагой во все стороны: “Эй, православные, эй, православные, — кричит, бывало, — идите сюда, слушайте что я читать буду!” На первый раз к нему сдвинулся чуть не весь базар; во второй раз подошло уж очень мало, а на третий и четвертый — ни одной души. И батюшка перестал читать. “Воспа — наслание Божие, — говорили мужики батюшке, — об ней нечего вычитывать; а вот кабы ты вычитал, чтобы господа у нас дней не отымали, так за это мы тебе спасибо бы сказали”». Записки были опубликованы в 1880-х, когда автор был уже пожилым человеком. Для агитации выпускались многочисленные лубочные картинки. В итоге вакцинация в 19 веке стала массовой среди привилегированных сословий, а из крестьян чаще всего прививались наиболее зажиточные и благоразумные.
В. Л. Боровиковский. Портрет Марии Лопухиной (1797)
Довольно часто причиной смерти становилась чахотка, которой называли туберкулёз. Она настигала и рабочих, живших в тесноте и в обиде, и аристократов, и даже царских особ. Например, императрицу Марию Фёдоровну, жену Александра II, как минимум одного ее сына и внука. Согласно сохранившимся данным в 1879 году в Москве умерло 22821 человека, из них именно от чахотки 3131 (при более чем 700 000 населения). Лечить её не умели, и до конца 19 века даже не пытались изолировать заболевших. Пациентам выписывали отхаркивающие средства, а также препараты на основе ртути, свинца и мышьяка, которые помогали уйти в мир иной ещё быстрее. Советовали поездки на воды, в места с благоприятным климатом и целебным воздухом. Поездка на курорт — хорошая идея, но по карману далеко не всем. Болезнь эта даже романтизировалась, ей охотно «убивали» своих героинь писатели, особенно после нашумевшей «Дамы с камелиями». До этого «романтичным» символом чахотки считалась почившая в 1803 году красавица Мария Лопухина, о портрете которой ходило много суеверий.