Убивала и не романтичная, а весьма прозаичная «французская болезнь», она же сифилис. Этому способствовали и отсутствие средств защиты, вернее, то, что пользовались ими далеко не все, а также скученность населения, при которой многое с лёгкостью передавалось бытовым путем. В книге «Ни дня без строчки» Юрий Олеша описывает заразившегося товарища-гимназиста: «Когда я только поступил в гимназию и совсем маленьким мальчиком, хоть и в форме, ходил по коридорам, дивясь на взрослых гимназистов, вдруг стало известно, что как раз один из старшеклассников — Ольшевский — покончил с собой, застрелившись из револьвера. Каково было понять это? Во всяком случае акт воспринимался с внутренним уважением. Мы, приготовишки, между прочим, вдруг подкрались к дверям класса, к которому принадлежал самоубийца, и закричали «Ольшевский!», так сказать, пугая товарищей погибшего <…> Дурачки! И как это мы умудрились представить себе бедного юношу в виде привидения! Почему застрелился — не помню. Впрочем, мы и не поняли бы, если бы узнали, что причина, скажем, сифилис. Тогда это было частым явлением. Когда-нибудь я расскажу, как уже в более позднем возрасте один из моих товарищей, грек, сын булочника, поняв, что он заболел сифилисом, пал при всех нас, в общем циниках, на колени и молился, прося бога о чуде — исцелении <…> Я видел эту язву, этот страшный твердый шанкр, через воронку которого столько жизней свергло себя в неизвестный край. Я ещё расскажу об этом и также о том, как великий Главче, корифей-венеролог в тогдашней России, не признал язвы за сифилитическую, дав понять при этом, что некоторые врачи наживаются даже и тут — на этом страхе, порой стоившем жизни». С распространением «срамных» болезней боролись, пугая подрастающее поколение рассказами о страшных последствиях, а также обязав легально работавших проституток проходить медосмотры. Но те из них, кто заражался, часто продолжали работать нелегально. Лечили поначалу лекарствами на основе ртути, потом на основе сулемы, мышьяка, йода, или умышленно заражали тем, что могло поднимать температуру, так как жар негативно воздействовал на возбудителя сифилиса. Но всё равно это лишь замедляло летальный исход. Только в 1910 году появился препарат «606», он же «Сальварсана» доктора Эрлиха, который реально был эффективен. Спрос на «Сальварсану» был огромен. Некоторые частные врачи-венерологи на дверях вешали табличку, где вместо названия их специализации было лаконичное «606».
Довольно «престижной» считалась подагра. Хотя симптомы и причины возникновения были известны, лечить её не умели. Врачи могли только слегка купировать обострения и утешать пациента, что болели подагрой обычно аристократы.
Одним из популярных методов лечение в дореволюционной России было лечение водами, возможно, как отголосок давних традиций почитания чудотворных источников и веры в целительную силу святой воды. Под Петербургом в 18 веке целебным считался источник, открытый ещё при Петре I медиком Блюментростом. Местность, где он находился, была болотистой, поэтому воды называли болотными. Латинское название «Palustras» (болото) дало название району Полюстрово. Состоятельная публика потянулась на заграничные курорты, но в этом случае многие желающие ощутить на себе чудодейственное влияние воды хотели совместить приятное с полезным и одновременно совершить увлекательный вояж. Когда из-за напряжённой международной обстановки отправиться за границу стало сложнее, стали искать источники в России. Одно время модным курортом стал Липецк. В столице даже была поставлена пьеса «Липецкие воды» (правда, современникам она в первую очередь запомнилась тем, что один из героев с подачи недоброжелателей был введён в сюжет в качестве злой пародии на литератора Карамзина, но это уже совсем другая история). Затем популярность липецких вод пошла на убыль, но на смену им пришли кавказские, и интерес к водолечению не угасал ещё долго.
Для не имеющих возможности отправиться на курорты, минеральные воды стали делать искусственным путём, добавляя в обычную воду различные полезные (или бесполезные) компоненты. Первым воплотили в жизнь эту идею немец Лодер и его коллега Енихен, открывшие в 1828 году водолечебницу в Москве близ Крымского моста. Она помещалась в большом саду, и в ней помимо лечебных процедур была предусмотрена развлекательная программа. Публицист М. И. Пыляев описывает это модное заведение так: «Уже в пятом часу утра гремела музыка и бродили толпы гуляющих больных. В первые годы больше всего лечились дамы и затем старики-сановники. Слава заведения Лодера искусственных вод была настолько сильна, что сюда съезжалась публика со всей России. В Петербурге минеральные воды открыли только в конце тридцатых годов. По предписанию Лодера при питье вод больные должны были ходить три часа; это-то ходьба, на взгляд простолюдина бесцельная, и вызвала поговорку, характеризующую праздную гуляку: “Лодерем ходит”». Отсюда же и слово «лодырь».
Пыляев описывал и иные «чудодейственные» средства первой трети 19 века: «жизненный эликсир шведского столетнего старца; это была настойка из сабура, шафрана и горьких пряных кореньев; затем большой эффект производили также Гарлемские капли, будто бы добываемые со дна Гарлемского озера; затем наши отечественные лекарства были: самохотовский эликсир от ревматизма, майский бальзам надворного советника Немчинова, аверин чай от золотухи, камергерский шауфгаузенский пластырь, последний даже рекомендовался “от неловкого шага” и, как гласило описание, приготовлялся из каких-то червей. Также с этих лет вошло в большое употребление носить фонтанели на руках и лечиться китайским иглоукалыванием и т. д.» В столицу искусственные воды пришли немного позже, но принцип организации работы лечебниц был аналогичный. Увеселительный сад с театральными представлениями, оркестром, и здесь же можно поправлять здоровье употреблением неких напитков. В 1870 году популярный еженедельник «Нива», делая обзор столичных водолечебниц, при рассказе о старейшей из них в первую очередь упоминает о приглашении новых французских певиц и сетует, что они не так очаровательны, как их предшественницы.
Компетентность врачей иногда вызывала нарекания, особенно в случае с частной практикой. А иногда лечением занимались и сомнительные личности, не имевшие медицинского образования. Вот как описано лечение захворавшей матери в «Воспоминаниях пропащего человека» Н. И. Свешникова: «Лечение Петра Ивановича и Елены Ивановны, насколько я помню, было таково: придет Пётр Иванович (он ходил почти ежедневно, а когда матери было очень худо, то и два раза в день) и непременно принесёт с собой склянку какой-нибудь микстуры; есть ли какая перемена в больном, или нет, он непременно настаивал, чтобы его микстура аккуратно выпивалась, каждый раз уверял, что с этого раза больная непременно поправится. Затем Пётр Иванович рассаживался около постели больной, принимался, по приглашению матери, за постоянно выставленный к его приходу графинчик с очищенной, солёные рыжики и отварные белые грибки и начинал рассказывать больной что-нибудь из своей многолетней практики или городские новости. Беседу эту он постоянно продолжал до тех пор, пока в графине не оставалось ни одной рюмки, а на тарелках — ни одного грибка. После этого он ещё раз уверял больную, что она должна непременно поправиться, и, получив свой полтинник гонорара, уходил до другого дня. На другой день он являлся также с заранее приготовленным лекарством, и совершалась та же церемония. Кроме получаемых им полтинников за визит, мать ещё дарила ему и его жене некоторые свои вещи. Елена Ивановна, напротив, никогда не лечила микстурами: она постоянно приносила с собой разные спирты и мази для натирания. Во время бесед с больной она не употребляла очищенной и не уважала соленья, как Петр Иванович; но для нее ставили самоварчик, приносили моченой брусники с яблоками, кренделей, сладенькой водочки, а иногда и варенья. Эти два врача лечили нашу больную зачастую одновременно тот и другой, но они никогда не сходились вместе, и от них старались скрывать их одновременное лечение. Сколько получала Елена Ивановна за свои лекарства и визиты, не знаю; знаю только, что как от микстур Петра Ивановича, так и от её мазей наша больная нисколько не поправлялась». Наоборот, мать автора вскоре умерла.
В 1864 году появились земские врачи. Это улучшило ситуацию на местах, но все равно медиков катастрофически не хватало. В аттестации, выданной земством доктору М. А. Булгакову, значилось, что за год он принял 15361 больного. Сам писатель вспоминал, что во время работы врачом он принимал до 100 пациентов в день. Как писал во «Всеподданнейшем докладе» министр просвещения П. Н. Игнатьев в 1916 году, «в то время как в Англии, во Франции и других странах Западной Европы один врач приходится примерно на 1400–2500 жителей, у нас число это возрастает до 5450. По собранным мною данным только для удовлетворения наиболее скромных требований, обеспечивающих население врачебной помощью, при котором один врач приходился бы на 3900 человек — существующее число врачей должно было бы увеличиться на 12800 человек, для чего потребовалось бы открытие по крайней мере 10 новых медицинских школ. В не лучшем положении находится и постановка ветеринарной помощи. По данным, собранным Министерством внутренних дел, для более или менее правильного устройства ветеринарного надзора потребовалось бы по меньшей мере 8000 ветеринаров, в то время, как их имеется немногим более 3000 человек и существующие 4 ветеринарных института не в состоянии значительно увеличить свои выпуски. Наконец, недостаток специально образованных фармацевтов поставил нашу фармацевтическую промышленность в полную зависимость от иностранных рынков <…> По статистическим данным некомплект этот в некоторых местностях Империи превышает 40 % общего числа преподавателей, вследствие чего приходится допускать к преподаванию лиц, не обладающих соответствующим научным цензом, что неминуемо влечет за собой понижение уровня преподавания».
Несмотря на все усилия, современная медицина ещё долго оставалась доступной не всем, и немало людей лечились народными средствами. Из воспоминаний артиста Александра Вертинского: «Нянька наша, заболев, на вопрос “Что с тобой?” отвечала одно: “Шось мене у грудях пече”. А болезни‑то были разные. Умирали тоже спокойно. Бывало, дед какой‑нибудь лет в девяносто пять решал вдруг, что умирает. А и пора уже давно. Дети взрослые, внуки уже большие, пора землю делить, а он живёт. Вот съедутся родственники кто откуда. Стоят. Вздыхают. Ждут. Дед лежит на лавке под образами в чистой рубахе день, два, три… не умирает. Позовут батюшку, причастят его, соборуют