ние с бала" (1869)
Самым престижным транспортом считалась карета. Позволить её себе могли обычно только состоятельные люди, по крайней мере, новую. Французский литератор Теофиль Готье, побывавший в 1858 году в Петербурге, писал: «Считается, что людям определённого уровня ходить пешком не к лицу, не пристало. Русский без кареты, как араб без лошади. Подумают ещё, что он неблагородного происхождения, что он мещанин или крепостной». Цены были разные. В мемуарах «Рассказы бабушки» Д. Д. Благово рассказчица упоминает, что в 1822 году в Петербурге «заказала себе у лучшего каретного мастера Вебера большую дорожную четырехместную карету за три тысячи рублей», огромные по тем временам деньги. Сохранилась дневниковая запись профессора Бодянского, где он пишет, что его знакомый П. А. Кулиш в 1853 году купил карету у первого каретного московского мастера Ильина за 1075 рублей серебром. Пока покупатель доехал с женой до Тулы, карета растрескалась, потеряла товарный вид. Кулиш вернулся, потребовал вернуть деньги за саму карету и прогонные (транспортные расходы). А потом он купил карету у каретника Маркова за 880 рублей серебром и был очень доволен. Импортные кареты стоили намного дороже. Особенно ценились английские.
Из-за плохих дорог и сомнительного «техобслуживания» транспортные средства быстро выходили из строя и за несколько лет теряли товарный вид. Старую карету можно было купить намного дешевле, но чинить их пришлось бы часто. Карета имела довольно сложную конструкцию, так что сломаться в ней было чему. Ремонт стоил дорого. Пушкин в письмах жаловался, что заплатил за ремонт кареты 500 рублей, а другой мастер взял бы 100. В 1858 году архитектор А. М. Достоевский, брат известного писателя, купил за 50 рублей карету 1830-х годов. Ситуация как с современным автохламом. К концу 19 — началу 20 века хорошая новая карета стоила уже несколько тысяч.
Сами кареты могли быть роскошно отделаны, изнутри чаще всего кожей с так называемой каретной стяжкой, которая применяется и сейчас при изготовлении мебели. Поэт Я. П. Полонский и во взрослом возрасте не забыл «кареты — зелёной, четырёхместной или скорее шестиместной — так она была объемиста. Запрягали её цугом в четыре лошади, с форейтором, лазали в неё по трем откинутым, складным ступенькам; ступеньки эти, звякая, опускал и поднимал лакей в потёртой ливрее и в большой треугольной шляпе, — лакей, который соскакивал с высоких запяток для того, чтобы отворить или захлопнуть каретную дверцу. Внутри карета была обита жёлтым сафьяном, кисти были шёлковые, серые». На ней его в раннем детстве возили в гости к бабушке. Подвидом кареты был дормез. Он был большого размера, поэтому в нём можно было вытянуться и с комфортом спать. Стоил он дороже обычной кареты. Жуковский написал на Чичерина эпиграмму: «Сибири управленьем мой предок славен был, а я, судьбы веленьем, дормез себе купил».
Рыдваном называли большие дорожные кареты. В них можно было с относительным комфортом разместить и несколько человек, и дорожные сундуки. В первой половине 19 века иметь рыдван было очень престижно, и стоил он особенно дорого. К тому же он требовал сразу несколько лошадей, а в то время количество лошадиных сил было чётко регламентировано статусом хозяина. Запряг шестерку лошадей — сразу видно, это не нувориш едет, а самый настоящий и почтенный аристократ. Но по мере внедрения железных дорог практическая необходимость в покупке подобного транспорта отпадала. Рыдван стал символом громоздкости, архаичности и неуместного хвастовства. До рыдвана в том же значении использовали слово «колымага» — громоздкий предшественник кареты, вытесненный ею в 18 веке.
Бричка была демократичнее кареты. Согласно Википедии, её «кузов мог быть как открытым, так и закрытым и крепился на двух эллиптических рессорах. Верх делали кожаным, плетёным или деревянным, иногда его утепляли; были модели и без верха. В России брички делали обычно без рессор, тогда как в Западной Европе чаще на рессорах и с откидным верхом. В Польше нередко брички были двухколёсными». Кучер часто сидел рядом с пассажиром. Бричка отличалась шумной ездой.
Н. Е. Сверчков "Царь Александр III в открытом ландо" (1888)
Часто можно встретить упоминание колясок. Обычно это было общим названием для открытых рессорных экипажей. К ним же относились ландо, фаэтон. По факту ландо и коляска часто были синонимы. В нём можно было поднимать верх. Производить ландо стали в немецком городе Ландау, и шли они в основном на экспорт во Францию, отсюда и название. Фаэтон обычно имел большие колеса и относительно небольшой вес. Благодаря этому он быстро ездил, был маневренным, но часто попадал в ДТП. Из-за повышенной аварийности его иронично назвали в честь мифического героя, погибшего из-за колесницы. Но владельцы всё равно любили на них гонять. Их ради этого обычно и приобретали, как сейчас спорткары. Иногда можно встретить такое слово как пролётка. Под ней подразумевался открытый четырёхколесный экипаж. Обычно в него запрягали одну лошадь, но бывало и больше. Пролётки любили и извозчики, и пассажиры за быструю езду.
Кабриолетом называли двухколёсный транспорт без козел, для тех, кто хотел править самостоятельно. Можно было и самому прокатиться, и попутчика взять. Он был двухместным, на 1–2 лошади. Кабриолеты считались транспортом не слишком солидным и больше подходили для прогулок и неформального общения. На светское мероприятие на нём не ездили. По аналогии с современными средствами передвижения, пожалуй, ближе всего к мотоциклу. Иногда в Москве кабриолетом называли другой вид транспорта, отдалённо напоминающий линейку, о которой речь пойдёт далее. Московские кабриолеты использовались извозчиками и к небольшим двухколёсным кабриолетам отношения не имели.
Дрожки
Также относительно демократичным транспортом считались дрожки. Из-за особенностей конструкции они ездили не только с шумом, но ещё и тряской. Конструкция эта со временем менялась. Н. А. Дурова в книге «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» (1838) сетовала: «Хотела бы я знать, есть ли что-нибудь гаже и беспокойнее теперешнего извозчичьего экипажа (разумеется, дрожек); кому-то пришло в голову делать их без особливого места для кучера, и вышла простая длинная лавка, обтянутая сукном. Прежде это было не так. Наемный экипаж этот был покоен, красив и очень благородной формы; кучер сидел на приличном ему месте, а не на коленях у пассажира. Люди вечно перемудрят, выдумывать их страсть, и если не могут выдумать лучше, то начинают портить. Но остановиться на чём-нибудь хорошем — сохрани боже, надобно идти вдаль! Я поневоле обратила внимание на такую гадкую вещь, какою кажутся мне извозчичьи дрожки». Слово дрожки произошло от слова «дроги». Дрогами называли удлинённую открытую повозку, передняя и задняя части которой соединены продольными брусьями. Они использовались в качестве грузового транспорта, а также иногда для перевозки усопших на кладбище, катафалка для самых бедных горожан. Также дрогами называли длинные продольные рамы этого транспортного средства.
Тарантас — четырёхколёсная конная повозка на длинных дрогах, уменьшающих дорожную тряску в длительных путешествиях. Сологуб в одноимённом произведении описывает его так: «Но что за тарантас, что за удивительное изобретение ума человеческого!.. Вообразите два длинные теста, две параллельные дубины, неизмеримые и бесконечные. Посреди их как будто брошена нечаянно огромная корзина, округлённая по бокам, как исполинский кубок, как чаша преждепотопных обедов. На концах дубин приделаны колёса, и всё это странное создание кажется издали каким то диким порождением фантастического мира, чем-то средним между стрекозой и кибиткой». Примечательно, что в нём не было отдельных сидений. Пассажир мог подстелить себе соломы или даже, как герои Сологуба, перины и подушки. В 1840-х писатель И. С. Аксаков купил вскладчину со знакомыми тарантас за 300 рублей.
1897. Барон де Бай в тарантасе
Кибитка представляет собой крытую повозку. Её верх иногда откидывался, иногда нет. Их особенно любили цыгане, а ещё они часто использовались для перевозки грузов. Иногда в литературе можно встретить слово «возок». Так называли крытую повозку на полозьях. Напоминало небольшую утеплённую будку, в 19 веке считалось чем-то немного провинциальным и архаичным.
Н. Е. Сверчков "Кибитка с солдатами"
С.В.Иванов "Холопы боярские" (1909)
Самый массовый дореволюционный транспорт — телеги, простые повозки. На телеге ездили и крестьяне, и некоторые горожане. Цены на них рознились. Сохранилось, например, судебное дело о краже лошади с телегой, в котором пострадавший крестьянин оценил ущерб в 75 рублей. С другой стороны, писатель И. С. Аксаков в 1846 году в письме писал, что купил телегу за 90 рублей и считал это дельной покупкой. Повозка на полозьях называлась сани. Тоже незаменимый транспорт и в деревне, и в городе.
Линейка
Линейка — экипаж, где вдоль стоит длинная скамья. Использовалась чаще всего как служебный транспорт, позже общественный, могла быть и крытой, и открытой.
А ведь помимо самого транспортного средства был и «личный состав». Обычно он ограничивался кучером, а в некоторых случаях правил сам ездок. Но иногда на запятках кареты стояли гайдуки, парни крепкого телосложения. Они, как швейцары открывали и закрывали дверцы кареты, также помогали выталкивать карету, если она застревала в яме на плохой дороге, или если не могла развернуться на тесных улочках. А если в упряжке было много лошадей, то требовался ещё и форейтор, обычно подросток или человек щуплого телосложения. Он сидел на одной из первых лошадей и выполнял функции штурмана, потому что одному кучеру управиться со всеми этими лошадиными силами было проблематично. В некоторых случаях форейтора могло быть даже два. Естественно, всё это было более чем накладно, поэтому иметь такой комплект, называемый выездом, было очень престижно.
В мемуарах Д. Д. Благово «Рассказы бабушки» один такой выезд конца 18 века описан так: «Александр Данилович жил очень хорошо и открыто; когда он женился, у него была золотая карета, обитая внутри красным рытым бархатом, и вороной цуг лошадей в шорах с перьями, а назади, на запятках, букет. Так называли трёх людей, которые становились сзади: лакей выездной в ливрее, по цветам герба, напудренный, с пучком и в треугольной шляпе; гайдук высокого роста, в красной одежде, и арап в куртке и шароварах ливрейных цветов, опоясанный турецкою шалью и с белою чалмой на голове. Кроме того, пред каретой бежали два скорохода, тоже в ливреях и в высоких шапках: тульи наподобие сахарной головы, узенькие поля и предлинный козырек. Так выезжали только в торжественных случаях, когда нужен был парад, а когда ездили запросто, то скороходов не брали, на запятках был только лакей да арап, и ездили не в шесть лошадей, а только в четыре, но тоже в шорах, и это значило ехать запросто». Злой на язык мемуарист Ф. Ф. Вигель в своих мемуарах тоже упоминает выезды, только не московские, а пензенские: «Барыни не садились в кареты свои или колымаги, не имея двух лакеев сзади; чиновники штаб-офицерского чина отменно дорожили правом ездить в четыре лошади; а статский советник