ебоваться его официальное разрешение. От подделок загранпаспорт был защищён не так надежно, как сейчас, так что фальшивый купить было можно. Но не нужно, потому что, если человека с таким ловили, он мог совершить путешествие совсем не туда, куда ему хотелось бы.
За каждые полгода на чужбине владелец паспорта платил 100 рублей, и ещё по 25 рублей за сопровождающих его лиц, включая родственников и прислугу. Паспорт был действителен в течение 5 лет для дворян, для остальных 3 года, затем нужно было вернуться. Если человек не вернулся, на его имущество налагалась опека. Также перед путешествием нужно было 3 раза подряд подать в газету объявление о своем отъезде (хотя объявляли и при отбытии куда-либо вообще, хоть в соседнюю губернию). Делалось это потому, что и тогда были «плохиши», которые могли наплодить долгов и сбежать от кредиторов. С 1851 года срок отлучки сократился до 2 лет для дворян, для остальных до года, а доплата за каждые полгода подорожала до 250 рублей. В 1856 году Александр II сделал получение загранпаспорта бесплатным, полгода за границей стоили всего 5 рублей, а объявления в газете не требовались. При Александре III запретили выезд призывникам (кроме тех, кто отправился на учёбу). Более мягкий режим был для моряков, некоторых купцов, жителей приграничных территорий. В качестве поощрений за хорошую учебу право на оплачиваемую зарубежную стажировку получали художники. За счёт Московского училища живописи, ваяния и зодчества отправился в Европу В. Г. Перов, правда, быстро соскучился по Родине и вернулся досрочно. Академия художеств поощрила выпускника К. П. Брюллова правом отправиться за её счёт в Италию.
До середины 19 века на въезде и выезде из городов были заставы. Примерно такую же заставу со шлагбаумом видел путешественник, пересекающий границу, только, если в городах имена проезжающих фиксировали с их слов, то на границе просили показать ещё и паспорт. Надо заметить, что во многих странах была система станций, в целом схожая с российской. Вдоль дороги были трактиры и корчмы, так же выполнявшие функцию гостиницы, рядом же размещались и почтовые станции, где нанимали транспорт.
Немного о маршрутах. Чаще всего ездили в Европу. В Азию долгое время отправлялись либо по службе, либо совсем уж горячие головы, потому что путь, например, в Китай был долог, дорог, труден и часто опасен, а на границе могли всё равно не пропустить, ведь многие страны были закрытыми для иностранцев. Другие континенты тоже долгое время оставались экзотикой. Один из самых популярных маршрутов в 18 —начале 19 века — Петербург — Прибалтика — Германия, где главным «транспортным узлом» был Берлин — далее Франция, Швейцария или Италия. Такой путь выбрал для себя и Н. М. Карамзин в своих «Записках путешественника» (1798): «Почта от Нарвы до Риги называется немецкою, для того что комиссары на станциях немцы. Почтовые домы везде одинакие — низенькие, деревянные, разделённые на две половины: одна для проезжих, а в другой живет сам комиссар, у которого можно найти всё нужное для утоления голода и жажды. Станции маленькие; есть по двенадцати и десяти вёрст. Вместо ямщиков ездят отставные солдаты, из которых иные помнят Миниха; рассказывая сказки, забывают они погонять лошадей, и для того приехал я сюда из Петербурга не прежде как в пятый день. На одной станции за Дерптом надлежало мне ночевать: г. З., едущий из Италии, забрал всех лошадей. Я с полчаса говорил с ним и нашёл в нем любезного человека. Он настращал меня песчаными прусскими дорогами и советовал лучше ехать через Польшу и Вену; однако ж мне не хочется переменить своего плана». В формально российской Риге «в трактире, где я остановился, хозяин очень услужлив: сам носил паспорт мой в правление и в благочиние (прим. полицейский участок) и сыскал мне извозчика, который за тринадцать червонцев нанялся довезти меня до Кенигсберга, вместе с одним французским купцом, который нанял у него в свою коляску четырёх лошадей; а я поеду в кибитке». За ночёвку и прочие услуги хозяин трактира взял с Карамзина 9 рублей, большие по тем временам деньги. Далее путь вёл в Курляндию (часть современной западной Латвии, которая была официально присоединена к Российской империи в 1795 году), а дальше в Польшу и Пруссию, затем Швейцарию, Францию. Разумеется, такое путешествие было по карману единицам.
Виз обычно не требовалось, но досмотр все же был: Для Карамзина «на польской границе осмотр был не строгий. Я дал приставам копеек сорок: после чего они только заглянули в мой чемодан, веря, что у меня нет ничего нового». Первой ввела визы Франция в 18 веке, а затем и некоторые другие страны, но фактически это была формальность. В паспорт ставили штамп о пересечении границы или, изредка, запрет. В Пруссии досмотров не было, но на въездах в города были заставы, аналогичные русским, где также записывали имена проезжающих, но без проверки документов. «Во всяком городке и местечке останавливают проезжих при въезде и выезде и спрашивают, кто, откуда и куда едет? Иные в шутку сказываются смешными и разными именами, то есть при въезде одним, а при выезде другим, из чего выходят чудные донесения начальникам. Иной называется Люцифером, другой Мамоном; третий в город въедет Авраамом, а выедет Исааком. Я не хотел шутить, и для того офицеры просили меня в таких случаях притворяться спящим, чтобы им за меня отвечать. Иногда был я какой-нибудь Баракоменеверус и ехал от горы Араратской; иногда Аристид, выгнанный из Афин; иногда Альцибиад, едущий в Персию; иногда доктор Панглос». Ну а далее путешественник мог продолжать свой вояж всё дальше, насколько позволяют его финансовые возможности, любопытство или необходимость. Вторым популярным маршрутом в Европу стал путь из Петербурга через Финляндию и далее по Скандинавии. Но куда бы путешественник ни ехал, в большинстве случаев при остановке хотя бы на несколько дней в обязательную программу входил визит к соотечественникам. Русских туристов, фыркающих от мыслей о встрече с земляками, тогда практически не было (кроме совсем уж мизантропов или лиц в бегах). Возможно, потому что за границу могли ездить в основном люди состоятельные, одного круга, которые друг другу были рады. Языкового барьера у «благородий» тоже обычно не было, потому что образование позволяло хоть как-то, но объясняться на иностранных языках. Узнать о земляках проще всего было у православных священников.
Радикальные изменения произошли с появлением железнодорожного транспорта. Были построены Петербурго — Варшавская железная дорога (1852–1862), по которой можно было добраться до Пруссии, а также дорога из столицы в Финляндию (1867–1870). Путешествия стали комфортнее, дешевле, а значит, доступнее для менее обеспеченной публики. Начали появляться даже туристические бюро. Считается, что самое первое российское агентство попытался организовать Вениамин Генш ещё в 1777 году, но он, как владелец известного пансиона, продвигал поездки только с образовательными целями, включая посещение зарубежных университетов. Дело оказалось не прибыльным, а дальше революция во Франции похоронила эту затею, и вернулись к ней не скоро. В 1885 году открылась фирма Леопольда Липстона. Удовольствие было не из дешёвых. Тур в Италию на полтора месяца стоил около 800 рублей, трехнедельная поездка в скандинавские страны — 300−400 рублей. Турфирма не устанавливала чётких дат отправки туристов за границу, а ждала, пока наберётся группа из 10–15 человек, желающих отправиться по одному маршруту. Насколько успешным стало дело Липстона, неизвестно. Большинство россиян предпочитало путешествовать самостоятельно.
В 1869 году в Петербурге был издан «Путеводитель по России и за границей» с примерами маршрутов, описанием достопримечательностей и полезными советами туристам. А вместе с тем начался портиться «имидж» самих приезжих (не только русских). В литературе стали появляться смешные и нелепые персонажи, которые едут в путешествие, потому что это модно, ничего не понимают, а иногда норовят что-то умыкнуть на память и нацарапать что-нибудь в духе «здесь был Вася». Самый колоритный пример — купец Иванов и его жена, про которых Н. П. Лейкин написал целый цикл произведений. Купец И. А. Слонов в книге «Из жизни торговой Москвы» рассказывал о своих поездках, только, в отличие от праздной четы Ивановых, Слонов путешествовал не просто как турист. «Для лучшего ознакомления с новой профессией, а равно и для самообразования я поехал за границу, где изучал новое дело как с художественной, так и с промышленной стороны. Я занимался в Италии, Франции, Англии и Германии. Не зная ни одного иностранного языка, я, отправляясь за границу, купил у Суворина четыре книжки общеупотребительных фраз на английском, французском, итальянском и немецком языках с переводом на русский. Но эти книжки помогали мне плохо, потому что, когда приходилось объясняться, я долго перелистывал книжку и никак не мог найти нужную мне фразу. Но зато я обладал в достаточной степени уменьем быстро ориентироваться и находить полезных людей, помогавших мне объясняться». Без курьёзов не обходилось. «В 1889 году я поехал в Париж на Всемирную выставку <…> Дорогой, между Варшавой и Веной, я познакомился с сидевшим со мной в одном купе типичным пожилым немцем, отрекомендовавшимся мне на ломанном русском языке Францем Карловичем Берхольдтом. Между прочим, он сказал мне, что прослужил в России директором на суконной фабрике 28 лет. <…> Он по-русски говорил очень плохо, из десяти сказанных слов я понимал 6–7 <…> Близ Вены к нам в купе сел австрийский офицер, молодой, худощавый, на тонких и длинных ногах <…> В общем его фигура была похожа на журавля. Я, обратившись к Францу Карловичу (и совершенно позабыв, что он австриец), сказал: “Посмотрите на этого офицера, в его птичьей фигуре нет ничего военного — правда, про австрийцев говорят, что их только ленивый не колотил”. Господин Берхольдт на это мне ответил, коротким “да, да”. Продолжая с ним разговор о Вене, я никак не мог понять сказанных им несколько слов <…> В это время сидевший против меня австрийский офицер вдруг заговорил довольно чистым русским языком, начав объяснять мне непонятные слова, сказанные Францем Карловичем.