уже встретил Крафта поздней ночью с дамой, наружность которой не оставляла сомнений, что она принадлежит к завсегдатаям приказчичьих маскарадов. На ближайшем докладе Крафта Савич спросил, что это за дама гуляла с ним. Крафт опять сконфузился и нерешительно проговорил, что это племянница губернатора Барабаша. Савич только улыбнулся по поводу столь наивной хитрости Крафта».
Маскарады могли организовывать во время праздников и особенно Святок хозяева домов и усадеб, особенно часто на Новый год и Рождество. Чтобы показать, что «маскам», как тогда называли участников этих проказ, рады, на окнах ставили высокие подсвечники с зажжёнными восковыми свечами. Для самих масок было двойным удовольствием, если остальные не только оценят удачный костюм, но и не смогут понять, кто под ним скрывается. Опознав человека, не следовало об этом оповещать остальных, а вместо этого можно было взять за руку и пальцем начертить на ней инициалы, а в ответ либо кивали, либо качали головой. В своих мемуарах Е. А. Андреева-Бальмонт вспоминает о близкой подруге, которая очень любила разыгрывать людей и представать в самых неожиданных образах. «О таланте перевоплощения Нины Васильевны, которым так восхищались у неё в деревне, я уже давно зала. Мы все дивились ему ещё в ранней юности, когда она приезжала к нам на ёлку ряженой, и потом, когда уже взрослыми разъезжали с ней на святках ряжеными. Она очень любила эти “машкерады”, как называла их злобно горничная матери, ненавидящая и боявшаяся масок до ужаса. Нина Васильевна была душой этих поездок. Уже задолго до Рождества мы обсуждали и готовились к ним. Придумывали костюмы, каждый выдумывал себе свой. Изобретательность Нины Васильевны была неистощима. Иногда мы одевались все одинаково: в клоуны, ведьмы, дьяволят, английских бэбби в белых длинных рубашках, с венками на голове. В таких случаях мы под началом Нины Васильевны разыгрывали целые сцены. Костюмы шили обыкновенно дома, а иногда заказывали их в костюмерном магазине (помещавшемся тогда в здании Благородного собрания на Дмитровке). Мы их надевали вечером, а на следующее утро возвращали в магазин — так это нам обходилось недорого. Если предвиделось два вечера подряд, держали эти костюмы дольше. Надёванные костюмы нам не позволяли брать напрокат. И понятно, Бог знает, кто их мог надевать до нас! Нину Васильевну никто никогда не узнавал, так что она иногда не надевала даже маски, а только слегка гримировалась самым примитивным образом — кусочком угля подводила глаза или свеклой румянила щеки. И мы, которые всегда были с ней, долго не могли привыкнуть к её превращениям: в костюме Дон-Базилио (из “Севильского цирюльника”) она ходила большими шагами, ныряя в своей огромной шляпе среди танцующих, и говорила речитативом. Свахой она бегала мелкими шажками, сюсюкала и казалась совсем маленькой ростом. Англичанкой-путешественницей с Бедекером в руках она двигалась как деревянная кукла, обводила тем же взглядом стены, потолок, картины, мебель, гостей <…> и цедила сквозь зубы английские слова. Она всегда привлекала к себе общее внимание, какую бы роль ни играла». Нина Васильевна была ещё и прекрасной пианисткой и часто радовала игрой гостей. Однажды она не смогла принять участие в празднике, и вместо неё пришлось пригласить тапёра. Выбор оказался не самым удачным. Тот иногда фальшивил, а время от времени ещё и просил водку. В конце вечера оказалось, что подвыпивший мужчина — очаровательная женщина.
Любовью к переодеванию отличался Ф. Ф. Юсупов, правда, он предпочитал женскую одежду. Однажды это привело к скандалу. Юный Феликс решил ради острых ощущений выступить в роли кафешантанной певицы. Зрители встретили его номер тепло, и выступления продолжались с успехом до тех пор, пока Юсупова не узнали друзья родителей, прежде всего по роскошным украшениям матери, которые тот на себя нацепил. Но это уже совсем другая история.
Театр и артисты
Отношение к творческим профессиям и их представителям и сейчас бывает предвзятое, а раньше тем более. До революции ими восхищались, вдохновлялись, но часто не уважали. На это было множество причин, и переломить такое отношение удавалось единицам звёзд.
Из всех творческих профессий быстрее всего удалось добиться признания литераторам. Вероятно, в том числе потому, что долгое время литературной деятельностью занимались как раз солидные и уважаемые люди в свободное время от основного своего труда. Поэт Державин был сенатором и действительным тайным советником, Карамзин, помимо сентиментальной «Бедной Лизы» написал фундаментальный труд по отечественной истории. Не все считали литературу серьёзным занятием, но к самим литераторам обычно было уважительное отношение. Хотя и тут иногда проскальзывало презрительное слово «сочинитель». Более того, «престиж» профессии литератора был «подорван» уже позже, когда литературной деятельностью стали заниматься не только «благородия», пишущие на досуге для «благородий», но и разночинцы, выходцы из купеческих семей (особенно в Москве). Последние «коллег»-дворян часто недолюбливали. Отношение к автору часто зависело от его политических взглядов, гражданской позиции и т. д. Мода на тех или иных писателей со временем менялась. Некоторые популярные при жизни авторы теперь считаются классиками, например, Крылов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Тургенев, Толстой. Некоторые имена уже забыты: Станицкий, Туо, Жадовская, графиня Растопчина. А. Дюма, описывая своё путешествие по России, отмечал, что среди дам особой любовью пользовалось творчество Лермонтова. В конце 19 века очень популярен был Семён Надсон, считавшийся поэтом Некрасовской школы. Но если о литературе и жизни классиков современные читатели имеют, как минимум, общее представление из школьной программы, то многие другие виды искусства остаются за кадром.
Примечательна в этом отношении судьба графа Толстого, но не писателя Льва Николаевича, а Фёдора Петровича, маститого живописца и скульптора. Уроки рисования входили в обязательную программу обучения аристократов (да и многих равнявшихся на них тоже). Но когда Толстой оставил военную службу и сам захотел стать живописцем, разразился грандиозный скандал. Два года лишившийся поддержки семьи граф зарабатывал в том числе тем, что вырезал из воска модели для гребней и брошек, а воспитавшая и не оставившая его в трудную минуту няня продавала их. В известных мемуарах Д. Д. Благово «Рассказы бабушки» описывает, как живописец хотел жениться на его матери, старшей дочери в семействе Яньковых. С ними художник познакомился через друга семьи некого Жукова и стал часто наведываться в гости, но всерьёз застенчивого графа никто не воспринимал. Никто кроме старшей дочери Груши, к которой он и попытался посвататься, но родители были категорически против. Когда глава семьи умирал, то даже на смертном одре попросил дочь: «Не огорчай нас с матерью, перестань думать о Толстом. Знаю, что он тебе нравится, но нам не хочется этого брака: он человек без состояния, службы не имеет, занимается пустяками — рисует да лепит куколки». Изменилась ситуация, когда супруга Александра I Елизавета Алексеевна так восхитилась подаренным ей Толстым натюрмортом со смородиной, что в ответ подарила художнику перстень с бриллиантом и неоднократно заказывала похожие натюрморты в качестве подарков своим родственникам. В семейной жизни граф тоже был счастлив и любим женой, которая имела менее чопорную родню и разделила с ним и бедность, и успех.
Возможно, такое отношение к художникам было ещё и потому, что многие воспринимали их работу не только и не столько как искусство, а как ремесло вполне прозаичное. Зарабатывали художники несколькими путями. Самое массовое — написание портретов, услуга более чем востребованная. Речь шла и о парадных портретах, которые стоили больших денег, и о миниатюрах. Если посмотреть известные картины, где изображены интерьеры, почти всегда где-то на заднем плане на стене висят портреты или портретики. Особенно это было популярно до массового внедрения фотографии, но спрос был и позже. Даже в домах самых захудалых дворян или людей среднего достатка можно было найти портреты предков, а многие также заказывали небольшие изображения близких на память, как позже заказывали «кабинетные портреты» фотографам. Разброс цен был большой, в зависимости от известности автора. За маленький портретик, который художник мог нарисовать за пару дней, безвестный художник мог получить несколько рублей. За портрет графа Шереметьева О. А. Кипренский получил 13000 рублей, огромные деньги по тем временам. Портрет кисти И. Н. Крамского стоил несколько тысяч рублей. Человек, рисовавший портретики под заказ, воспринимался фактически как наёмный работник, обслуживающий персонал. Возможно, в том числе поэтому, исходя из морали того времени, императрица за работу графу Толстому не платила деньги, а преподносила дорогостоящие подарки. То есть дар в обмен на дар, что не унижало аристократическое достоинство. Если взять биографии многих других художников, то практически все они были выходцами из небогатых семей. Крепостным крестьянином был выдающийся портретист В. А. Тропинин. Из крестьянских семей были многие передвижники, например, А. И. Корзухин, В. М. Максимов. В. Г. Перов был внебрачным сыном немецкого барона и вынес немало лишений даже не смотря на то, что его родители все же узаконили свои отношения. В художественных училищах престижнее всего было учиться на архитектора. Городские дома и дворянские усадьбы были не типовые, а разработанные по индивидуальному проекту, и эта работа прилично оплачивалась.
Отношение к пению и танцам на сцене было ещё более негативным. Государственные театры и училища находились в ведении министерства Императорского двора, появившегося в 1826 году. Если бы руководители театров и театральных училищ 18 и даже большей части 19 века узнали о конкурсах в современные творческие ВУЗы, они были удивлены. В то время учиться брали почти всех желающих, ведь было их не так уж много. Бездарности отсеивались на этапе обучения, а кто-то уходил из-за совсем уж спартанских условий. В театральных училищах оказывались либо те, кого семьи сами отправили с глаз долой, либо внебрачные дети, либо дети таких же артистов, и позже из числа последних сложились уже уважаемые театральные династии вроде Самойловых. К концу 19 века театральное училище всё же стало более уважаемым учебным заведением, а конкурс стал выше. Отбор проходил осенью среди детей 9-11 лет. Ежегодно поступали 60–70 девочек и 40–50 мальчиков. После окончания училища артисты поступали в труппу и должны были отработать в ней 20 лет, после чего им назначалась пенсия. Но работали и многочисленные частные труппы, и в них могли быть свои правила.