— Обнаружила очень странную зависимость от конкретного человека. Объективных предпосылок не существует, очень похоже на вирусный нейропродукт… Да я понимаю, что малореально, но давайте проверим? Мне вам что, официальный запрос своей подписью на саму себя отправить?!! Вы по-любому такое тестирование обязаны делать…
Записываясь на приём, она старательно гнала от себя мысль: переполох, наведённый ею на третьем этаже здания, преследовал целью лишь ослабить давление на треклятого Шукина. Дать ему передышку. Глядишь, продержится сутки — продержится и потом. Сука белобрысая, с лупатыми глазами.
— Видимо, баба под нейро-продуктом и не на такое способна, — констатировала новоиспеченная шеф всего здания после того, как медицина предложила ей не маяться дурью. — Или не под нейро-продуктом. А под собственной дурью.
Справедливости ради, установить ей продукт в обход её желания ни Щукин, ни его корейский друг не смогли бы — исключалось целым рядом факторов.
Что не делало тоскливую боль в левой половине её груди легче.
Да что ж за напасть-то такая?! Лицо русского почему-то время от времени само всплывало перед внутренним взглядом.
Да какого хрена он отказался?! Она ему чуть не открытым текстом предложила себя прямо на рабочем столе разложить!
Глава 24
Виктория Абилхакимова, врач-интерн 7го курса медицинского университета имени Асфендиярова, Алматы, Республика Казахстан.
— Что-то потряхивает. — Красный Ван задумчиво шевелит пальцами ног, лёжа на кушетке.
— С учётом наших многочасовых путешествий, нормально, — пожимаю плечами, вводя иглу капельницы. — Не дёргайся.
Он, несмотря на мои слова, всё-таки пытается улечься набок. Естественно, игла тут же смещается.
— Тебе руку кормильцем зафиксировать?! — быстро поправляю всё, не выходя из вены.
— Выскочило?! — запоздало тревожится друг, указывая взглядом на свой локтевой сгиб.
— Ты б дёргался поменьше, — ворчу. — И всё было бы зашибись. Ничего бы никуда не выскакивало.
— А разве так можно, как ты сейчас делаешь? — мой новый товарищ продолжает вибрировать. — Разве не надо вытащить всё — затем заменить иглу на стерильную — и всё начать заново?
— Если после того, как поправишь, дальше капает — можно продолжать. Особенно если уже не получается поменять иглу, — намекаю на то, что наши с ним запасы, мягко сказать, не бесконечны. — Это называется "копаться в венах", — неожиданно для себя транслирую мелкую деталь оттуда.
Здесь внутривенные инъекции, насколько понимаю, исполняются преимущественно техникой. В отличие от привычного мне.
— Раньше с таким сталкивался? — успокаивается кореец, наконец прекращая шевелится. — У себя?
— Случалось. Бывали даже противные пациенты, которые говорят: "Не копайся в вене!", — хмыкаю, припоминая кое-что из личного опыта в ковидном госпитале. — При том, что у него вены убежали и практически не определяются.
— А отчего это бывает?
— Куча причин. В том числе, оттого, что нервничают. А нервничают пациенты там, где я работал, регулярно.
— Как часто мне нужно капаться?
— Четыре раза в день, если пенициллины. Если цефало — то два.
— Сколько дней?
— Минимум пять. Возможно, и шесть, семь, восемь… двенадцать. Смотреть на твоё самочувствие и общее состояние будем.
— А если это самое самочувствие будет не очень?
— Будем менять терапию — антибиотик тебе другой поставим. Хорошо, есть на что менять. Сделаем кое-какие тесты, определим резистентность. Да ты не парься! Кормилец, оказывается, может кучу анализов делать — я тут разбираюсь с ним понемногу. — Я действительно тщательно штудирую виртуальный мануал каждую свободную минуту.
— Может, если дополнительный блок картриджей установить, — вздыхает Ван. — Оно не бесплатно. Опять же, мыть потом всё после этих твоих анализов.
— Какая проблема с мытьём?
— Вода не бесплатная. — Кажется, тоска и депрессия сейчас не только у меня, хм.
— А тут тогда что? — киваю на кран над раковиной и на десяток больших бутылей с питьевой водой, стоящих вдоль противоположной стены. — Команды экономить, если что, не было.
— А тут работает случайно оказавшийся под рукой врач! — фыркает кореец. — Тем более, ты же сам им объявил требования к медицинскому боксу и чужим человеком занялся бесплатно? Надо в ответ создать условия, правила приличия никто не отменял.
— А-а-а, точно… Хотя, ради приличия лучше бы они меня больше слушались, — ворчу по инерции. — И меньше отсебятины лепили. Особенно раз ты здесь свой. Ладно бы мы им чужие были! Но через тебя же они нас знают? К чему весь этот цирк?! — успокоиться, несмотря на все усилия, уже не получается.
Видимо, накопившийся стресс.
Больного менингитом нам не доверили. В пункции, как и предполагалось, оказался гной. Забрав у меня антибиотиков на первичный курс, земляки Хвана и дружественные им китайцы укатили пациента куда-то вглубь здания: видимо, с постановкой капельниц здесь порядок и без меня.
Мои пожелания, что контроль должен осуществляться врачом, были молча проигнорированы.
— Да не грузись ты! — Ван собирается легкомысленно махнуть рукой (слава богу, второй), но вовремя спохватывается.
Ну и я успеваю его придавить к кушетке, чтоб не дёргался.
— За лекарство деньги отдадут, можешь не волноваться! — он неверно истолковывает мою гримасу. — А насчёт доверия тебе их пациента, тут всё просто. Ты же сам сказал — после прихода в сознание и бред возможен, и всё такое?
— Да. Но не совсем после прихода, а как раз на…
— Неважно. Главное — он будет болтать языком, — товарищ красноречиво ухмыляется.
— А-а-а. Он разговорится в бреду — а тут мои уши чужака, — соображаю наконец.
— Да, и не только твои. Мои тоже, — замечает Хван флегматично. — Я здесь не то чтобы чужой, но кучу нюансов и мне никто говорить просто так не будет.
В этот момент дверь в бокс открывается и появляется мужик под полтос, отзывающийся на имя Лян:
— Поговорим? — он без перехода размещается на стуле у противоположной стены, нарочито безмятежно глядя на Хвана.
— Говорить и раньше можно было. Обычная капельница, — меня продолжает нести. — Она нашему с вами разговору точно не помеха.
Оказывается, и в теле мужика возможны такие знакомые мне нотки истерики, эх-х. Другое дело, я никогда не давала им воли, даже до переноса в этот расчудесный город. А уж тут держать себя в руках сам бог велел.
Есть мнение, что психика, пребывающая в ресурсном состоянии, вопросами смысла жизни не задаётся.
Когда меня застрелили в ковиднике, затем ещё тут попала в тело мужика (бл*, и далеко не альфы — это чтоб сказать ну очень мягко!) — мне было не до рефлексий. Когда надо выживать — рефлексии курят и не вмешиваются.
Погружение в любимое дело на удивление сгладило все возможные виды стресса.
Как-то незаметно, но очень плотно встал вопрос: А ЗАЧЕМ мне тут выживать?
К сожалению, успокоившись, я чувствую, что во мне нарастает очень серьёзный внутренний конфликт. Если коротко — такая (и эта) жизнь мне просто не нужна.
Никому не говорила этого вслух здесь. Во-первых, некому; во-вторых, не до того было.
А сейчас…
В теле мужика — это раз. Лично у меня утрачиваются все ключевые жизненные мотивации. По целому ряду причин, без излишних интимных деталей.
Два. Этот планетоид — тюрьма. Достаточно комфортная, где-то очень гуманная, почти не отличающаяся от самой обычной жизни там во многих странах — но тюрьма. Пусть и сдобренная летающими автомобилями, нейро-концентраторами, медицинскими роботами.
И я в этой тюрьме если не навсегда, то, как минимум, очень надолго.
Конечно, теоретически можно пойти по пути какого-нибудь монаха: лечить здесь всех, приподняться по социальным и финансовым иерархиям — но в итоге для себя лично… тут большой вопрос, что. Потому что ничего. Из плюсов не просматривается ничего, что имело бы для меня значение.
Долбаная рефлексия.
С другой стороны, я ведь и не мужик. Ну не хочу я приносить себя в жертву! И жить мужиком, героем, эдаким мачо я не хочу и не буду!
Хочу в саму себя обратно! И ещё хочу всего того, чего нормальная баба в двадцать три года хочет!
Конечно, какое-то время я протяну чисто на моральном духе и воле. На чувстве долга, на новых эмоциях. Но определённая опустошенность просматривается уже сейчас, а ведь прошло всего ничего.
В силу кое-каких профессиональных знаний, не могу не признаться себе: стратегически мне здесь жить незачем. А цепляться, дрожать за ненужную мне шкурку, изо всех сил пытаться выживать — как-то противно, что ли.
И просто незачем. Нет смысла. Есть же утрата индивидуальной идентичности? Вот у меня в мужском теле именно она, на уровне базовых настроек.
Сила воли и дисциплина — паллиатив. Только из не медиков этого никто не поймёт, да и не расскажешь никому.
Бл*. Хнык…
Когда вошёл Лян, ДжоЧже лениво мечтал.
Щукин, конечно, как обычно не отбивал дупля: ему и в голову не пришло, что такой бокс в его распоряжении сейчас — это очень серьёзная заявка от клана на полноценное сотрудничество с их парой.
Не на эксплуатацию. Не на втягивание, с последующими вербовкой и всё той же эксплуатацией.
На сотрудничество.
То самое сотрудничество, когда в тебе видят представителя самостоятельной силы, с которой проще всего договориться по-хорошему. Потому что именно так выглядит путь наименьшего сопротивления.
— О чём думаешь? — взгляд Ляна впился в переносицу ДжоЧже.
Говорил он, из уважения к русскому, по-английски.
— Сотрудничество — это когда стороны намечают совместные цели и разделяют ответственность, — не стал интриговать кореец и рубанул в лоб.
Не делая никаких усилий, чтобы пояснить собеседнику подоплёку своих размышлений.
Представитель клана, как и положено на его должности, всё схватил на лету:
— Поговорим об условиях тогда, когда вы выпутаетесь. Мы не против, но и лишние проблемы нам не нужны.