Вернулся Ник и сказал, что к ним едет хозяйка магазина с дополнительной порцией цветов, чтобы переделать букеты. Они сели ждать ее в фургоне, включив кондиционирование на полную катушку. У Ноа опять зазвонил телефон; это был Леонард, и она не стала снимать трубку, чтобы звонок переключился на голосовую почту. Ноа представила, как он на закате стоит на вершине телля. Холм у него под ногами возник постепенно — непрерывное чередование слоев человеческой жизни и ее разрушения начиная с семи тысяч лет до нашей эры и до библейских времен. Жемчужина в короне библейской археологии — и Леонард не забывал напоминать об этом всем окружающим. Больше нигде в Израиле не было такого количества памятников бронзового и железного веков, повторял он студентам в начале каждого лета. Глядя на юг через Изреельскую долину, он упирался взглядом в далекие голубые холмы Самарии, и этот вид вызывал у него укол раздражения: подумать только, в них таится целая сокровищница тайн, а к ним нет доступа, и при его жизни туда не добраться! Стоя на вершине телля, Леонард оставил ей сообщение. Она и не слушая знала, что там говорилось. Но к Берковицам Ноа ехать не собиралась.
Ник достал сигаретную бумагу и жестяную коробку с травкой. Он отщипнул комок, размял пальцами и насыпал ароматную траву в сгиб бумаги. Обычно Ноа не нравилось быть под кайфом, но сейчас в ней скопилось достаточно скуки и раздражения, чтобы затянуться пару раз. Дым обжег ей горло, но вскоре она расслабилась, и в голове стало легко.
Когда ей понадобилось в туалет, она вышла из фургона и пошла в дом. Огромная передняя дверь стояла открытой, и через нее туда-сюда бегали сотрудники фирмы, готовившей банкет. Ноа остановила парня, несшего на плече ящик «Божоле», и спросила, как пройти в туалет.
— В кухне спроси, — ответил он, указав жестом внутрь дома.
Внутри было темно и прохладно. Через витражные окна библиотеки сад казался расплывчатым пятном неярких зеленых тонов. Ноа пошла по обшитому дубом коридору. Все вокруг казалось ей каким-то нереальным. Приоткрыв первую встреченную дверь, она обнаружила, что там кладовка с клюшками для гольфа. Вскоре Ноа добралась до кухни, где кипела жизнь. Три повара в белых бумажных колпаках и клетчатых брюках давали указания остальным работникам. На нее даже никто не посмотрел; они готовили на двести пятьдесят человек. Ноа пошла дальше по коридору и добралась до широкой лестницы, устланной коврами. Теперь в туалет уже хотелось очень сильно, а травка придала ей храбрости, так что она пошла наверх.
На лестничной площадке стоял антикварный пристенный столик с гнутыми резными ножками. На его мраморной столешнице были выставлены фотографии девочки в девять, двенадцать, шестнадцать лет. Чуть дальше был дверной проем, сквозь который Ноа углядела сверкающую медь водопроводного крана. Она влетела внутрь, закрыла за собой дверь и с облегчением уселась на унитаз, одновременно скидывая сандалии. Сидела она там довольно долго, наслаждаясь покоем. Через стенку она слышала смех, а может, это был плач. Ноа решила, что, если когда-нибудь соберется замуж, они с женихом просто сбегут. Или устроят свадьбу в какой-нибудь забегаловке, чтобы никто не ожидал ничего особенного. От свадьбы вроде этой явно одни проблемы.
Кто-то подергал ручку двери. Ноа встала и включила воду.
— Минуточку! — крикнула она, вытерла руки мягким махровым полотенцем и открыла дверь. Там оказалась девушка с фотографий; на ней свободно болталось свадебное платье. Она выглядела старше, чем на фотографиях, хотя все равно молодо, и немного смахивала на обезьянку, но все-таки некрасивой ее назвать было нельзя. На вид ей было двадцать два или максимум двадцать три.
— Ой, — удивленно сказала она, — а ты кто?
— Я из фирмы по ресторанному обслуживанию, — соврала Ноа.
Невеста поколебалась несколько секунд, но поскольку в этом доме сейчас все подчинялись ее командам, долго она не думала и повернулась к Ноа спиной, приподняв волнистые завитки прядей, которые с утра накрутили щипцами.
— Можешь это застегнуть?
Ноа снова вытерла руки о шорты и взялась за крошечную молнию. Ткань практически трещала по швам, пока она пыталась застегнуть платье, и Ноа боялась, что оно порвется, но наконец замочек молнии прошел самое широкое место на мощной спине невесты и плавно дошел доверху.
— Я плаванием занималась, — объяснила невеста, поворачиваясь к Ноа. Словно в подтверждение этого, ресницы у нее были влажные, будто пловчиха-невеста только что вынырнула из воды. А может, за стеной Ноа все-таки слышала плач и это она плакала.
— Пойдем со мной, мне еще помощь нужна.
Ноа не любила, когда ею командовали, но ей было слишком любопытно, и она пошла за невестой в спальню. Спальня была украшена призами за первые и вторые места в состязаниях — не только по плаванию, но и по верховой езде. На стене висели фотографии лошадей в рамках, словно это были любимые родственники. Над столом на стеклянных полках красовалась коллекция карандашных точилок и стирательных резинок «Хелло Китти». У Ноа тоже такие когда-то были — она совсем о них позабыла, но при виде этой коллекции ее охватили острые детские эмоции. Повинуясь импульсу, она, как иногда делала в детстве, протянула руку и взяла резинку, успев сунуть ее в карман как раз перед тем, как невеста снова повернулась к ней.
— Я не могу в них ходить, — сказала она, показав на свои серебряные туфли на высоком каблуке.
Она действительно смотрелась неуклюже, будто шла на цыпочках и при этом топала. Интересно, подумала Ноа, куда делись подружки невесты или кто там должен был ее охранять на этом последнем рискованном участке пути, с которого все еще можно было сойти и где ее ждали в засаде сомнения и замешательство. На еврейских свадьбах с невестой, калла, полагалось обращаться как с королевой, холить, лелеять и всюду сопровождать. Этот древний подход был полон мудрости и понимания человеческой психологии, хрупкости и ненадежности человеческого сердца. Хрупкости сердца, но заодно и телесного стыда, потому что невесты у ортодоксов никогда прежде не были с мужчиной, а их женихи с женщиной, и сразу после церемонии свадьбы им полагалось изменить эту ситуацию. Поэтому вполне возможно, что королевское обращение должно было отвлечь и от тайного страха.
Невеста наморщила бледный лоб.
— С этих каблуков я просто кувырнусь, честное слово.
Ноа вдруг ощутила всплеск беспокойства — как это невеста даже на самую капельку не замечала абсурдности всей этой ситуации? Увидев старые кеды, валявшиеся у кровати, она махнула рукой в их сторону.
— А если эти надеть?
Невеста засмеялась. Глаза у нее блестели, вид был слегка безумный. Она скинула туфли на каблуках, подобрала шлейф и, вернув себе природную ловкость, одним прыжком преодолела комнату. Похоже, ее мускулистое тело, привыкшее плавать километры и покорять лошадей, побеждать и никогда не проигрывать, знало, что ему нужно, лучше, чем ее разум. Невеста натянула кеды не шнуруя и протанцевала по комнате до зеркальных дверец шкафов. Но когда она посмотрела на свое отражение, смех исчез, уступив место кривой усмешке.
Воцарилось молчание. Потом невеста поймала в зеркале взгляд Ноа.
— Ты не из фирмы по ресторанному обслуживанию, — сказала она мрачно.
Ноа промолчала.
— Я по грязи под ногтями вижу.
И правда, ногти у Ноа были черные. Так продолжалось все лето — земля из-под них вымывалась, только когда она плавала.
Ноа пожала плечами; то, что ее поймали на вранье, ее не слишком беспокоило. Она очень остро ощущала, что все ее поступки чрезвычайно логичны, и поэтому чужое поведение ей часто казалось гораздо менее логичным. Это качество она унаследовала от Леонарда, а Гейб часто говорил ей, что это разновидность чувства внутреннего превосходства. Но разве не все уверены, что поступают абсолютно логично и разумно? Нет, сказал Гейб, не все: большинство людей допускают, что могут ошибаться или, как минимум, что существуют другие способы мыслить, которые не являются проявлением сумасшествия. Ноа приняла это — по крайней мере чтобы показать, что готова принимать чужой образ мыслей. Такая манера себя вести ей тоже досталась в наследство — когда Леонарда обвиняли в упрямстве, он мог весь остаток дня вести себя великодушно, но потом забывал и снова становился самим собой.
— Я не хотела, чтобы вы бесились насчет цветов. Ваша мать сказала, что вам не понравятся букеты. У нас нет сирени, букеты маленькие, и их надо переделывать. Мы ждем, пока хозяйка подвезет еще цветов.
— Моя мать… — простонала невеста, будто ей только что напомнили о плохих новостях. Но больше она ничего не сказала и, вспомнив о насущных задачах, подняла с кровати ворох лежавшей на ней прозрачной ткани, а потом вручила Ноа. Вуаль была закреплена на черепаховом гребне, и невеста снова повернулась к Ноа спиной, на этот раз чтобы та увидела, где именно воткнуть гребень в уложенные в прическу волосы, наполовину приподнятые шпильками. Волосы были жесткие от лака, и Ноа пришлось с силой нажать, чтобы зубья гребня вошли в прическу. Наконец вуаль была закреплена, невеста развернулась и торжественно склонила голову, готовясь к тому, что вуаль сейчас опустят ей на лицо. Захваченная воздействием ритуала, она закрыла глаза. Черты ее, исчезая под кружевом, стали мягкими и нечеткими, и Ноа тоже пробрала дрожь, будто она правда последней видела лицо невесты такой, какая она есть сейчас, до того, что произойдет дальше — будь то принятие на себя серьезной ответственности или посвящение в тайную мудрость — и изменит ее. Невеста медленно повернулась, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и Ноа повернулась тоже, удивившись своему отражению, высокому и долговязому, с плоской грудью и грязью под ногтями. Внезапно она стала похожа на мальчишку, будто всю ее женственность украла невеста в девственно-белом кружеве.
Но им некогда было глубже изучить перемены в себе, потому что с лестницы снизу донесся голос матери невесты, пронзительный и полный тревоги, вызванной несовершенством окружающего мира или, что еще серьезнее, перспективой потерять единственного ребенка, у которого появится в жизни нечто более важное, чем она. Глаза Ноа и невесты встретились в зеркале, и что-то в этот момент между ними произошло, что-то важное, чего Ноа до конца не поняла. Она невнятно пожелала невесте счастья и выбежала из спальни, спряталась в ванной, пока мать невесты не прошла, и только потом спустилась вниз и направилась к фургону.