Я дала группе какое-то время молча посмотреть на ребенка, сжимающего игрушечную гранату, и на старуху в инвалидной коляске, которая закрывает лицо маской ведьмы. Я немножко беспокоилась насчет реакции мужчины из Техаса, но переживала я зря — он очень заинтересовался, подходил к снимкам поближе и сосредоточенно щурился. Пол в конце концов вернулся к работам Уокера Эванса. Глядя на его руки, я невольно думала о невероятно тонкой работе. Я вспоминала того человека с самолета, врезавшегося в обледеневший Потомак, у которого в кармане нашли фотографию его любимой женщины и ламинированные крылья бабочки.
До Виктора я всегда встречалась с мужчинами своего возраста. Мне уже трудно вспомнить, какие они были, какая гладкая у них была кожа и как, когда я раздевалась, они словно бы испытывали благодарность. Мне трудно даже вспомнить, как это я была женщиной, которую они любили, для которой только открывался мир. Женщиной, которая не являлась в каком-то смысле отражением Виктора. Когда я с ним познакомилась, я была практически девчонкой. Он показался мне сильным и совершенно замечательным человеком, завершенность давала мне опору и позволяла насладиться постоянством формы.
Пока я обедала, в комнату для персонала вошла одна из экскурсоводов, Эллен, худая и с длинной шеей. Она уже забрала свой противогаз и в шутку его надела. Она наклонилась прямо ко мне, как техасец к снимкам Арбус, и посмотрела на меня через глазные отверстия. Я игриво взвизгнула, но вообще-то выглядела она как огромный богомол, и от этого жутко становилось. Эллен захохотала, а резиновый загубник ловил и глушил этот звук. Потом она сдвинула противогаз на макушку и доела свой сэндвич с тунцом, а глазницы противогаза слепо смотрели в потолок. Иногда мы с Эллен разговариваем об отношениях. Ее бойфренд занимается скалолазанием, называет ее Лу, и его как-то арестовали за перепродажу билетов на «Риверданс». Она говорит, что мне повезло, что у меня мужчина с таким утонченным вкусом, посвятивший свою жизнь исследованию идей.
Чувство юмора у Виктора тоже необычное. Он медиевист, и это само по себе кое-что говорит о его вкусах, но тут еще надо добавить, что диссертацию он писал о системе наказаний в Бургундии тринадцатого века — и вот тут уже начинаешь понимать, что именно может счесть смешным человек вроде Виктора. Когда мы только начали встречаться, его черный юмор казался мне очаровательным. Это привлекало внимание к нашей разнице в возрасте, так что я могла спокойно взять на себя роль наивной неиспорченной юной девушки. Скоро Виктору будет сорок пять. Когда он не бреется, некоторые волоски у него в бороде седые, и иногда, лежа с ним щекой к щеке, я все еще ощущаю прилив благодарности и люблю его как никогда сильно. У меня есть ощущение, что Виктор отгораживает меня от какой-то отдаленной беды, что именно его присутствие меня защищает. Я сворачиваюсь у него в объятиях как кошка, а когда он спрашивает, почему я такая ласковая, я только улыбаюсь и трусь веком о его приятно колючий подбородок.
Последняя экскурсия в музее заканчивается без четверти пять, я беру пальто и выхожу на улицу. Часы перевели уже неделю назад, а я все никак не привыкну к тому, что темнеет так рано. В первый день после внезапного наступления темноты мне даже больно становится. Слегка подташнивает, когда вдруг тебе напоминают о бесшабашной власти времени, о потере ориентиров в мире, с размерами которого ты вроде бы освоился. Назад я не торопилась. Я представила себе, как Пол занимается где-нибудь в пустой аудитории. В парке народу было меньше обычного, но бегуны все еще бегали, набирая скорость под голыми деревьями, растущими вокруг водоема, а свет фонарей бросал отблески на отражатели у них на кроссовках и одежде.
Центр распределения в нашем районе находился в начальной школе на тихой улице, в основном застроенной городскими особняками. Окна были украшены вырезанными из бумаги индейками и пилигримами. Когда я подошла, то увидела, что люди деловито входили и выходили, некоторые собирались кучками на ступенях, чтобы поделиться известной им информацией. Судя по тому, что я успела расслышать, пока шла внутрь, информации было не так чтобы много. На работе я слышала разные версии — мужчина из Техаса думал, что на атомной станции что-то расплавилось, а Эллен уверяла, что исчез самолет-опыливатель из Колумбии, — но особого доверия все это не внушало. Странно, конечно, что никто не объяснил, зачем вдруг понадобились противогазы и почему город к этому готов и маски нашлись для всех. Но я решила, что на то есть причины. Виктор говорит, я слишком мало задаю вопросов. Он сказал, что я принимаю все вокруг себя как данность и не протестую. В первый раз он ко мне обратился на полях сданного мной эссе. «Ваши аргументы не вполне ясны, — написал он. — Зайдите ко мне».
Противогазы раздавали в одной из классных комнат. У раздатчиков был список всех проживающих в районе, и когда я отстояла в очереди для лиц с фамилиями с J по P, пришлось объяснить, что я хочу забрать еще маску для Виктора Ассулена и нельзя ли ее как-нибудь получить, не стоя в очереди с A до F. Среди волонтеров, работающих на другой стороне барьера из детских парт, произошла небольшая бюрократическая суматоха, но когда я показала им удостоверение личности с таким же адресом, как у Виктора, они во всем разобрались, и женщина в велюровом спортивном костюме протянула мне две коробки. По пути на улицу я остановилась и улыбнулась девочке в балетках, которая прыгала по коридору, а потом снова подняла голову и заметила записку на доске. Изящным учительским рукописным курсивом там было написано: «В понедельник сдать предсказания на будущее». Я засмеялась было, но взяла себя в руки, когда обернулась и увидела обращенный на меня серьезный взгляд маленькой пророчицы в потертых балетках.
Если спросите Виктора, он вам расскажет, что в Средневековье было гораздо больше страстей, чем сейчас. Кругом были невероятные контрасты и бурные конфликты, и это давало жизни волнующую мощь, которую не может принести порядок. За бутылкой вина Виктор охотно расскажет, подробно и с волнением, что сейчас все стремятся исключительно решать конфликты. Люди хотят пожать друг другу руки и прийти к общему решению, хотят терпимого отношения ко всем точкам зрения — лишь бы эти точки зрения выражались должным порядком. Виктор, конечно, не мечтает нас всех отправить обратно в тринадцатый век и чтобы мы там лихорадочно веселились на публичных казнях. У него прекрасно развито нравственное чувство. Но он отказывается принимать систему, рассчитанную на то, чтобы исключать конфликты и протискивать нас всех, как толстуху в замочную скважину, в направлении стабильного среднего показателя. Именно так и сказал — как толстуху в замочную скважину.
Когда я пришла домой, Виктор стоял в кухне посреди кучи пакетов. Он купил еды больше, чем мы обычно съедаем за месяц, и теперь пытался ее куда-то рассовать в нашей крошечной кухне. Увидев, что я стою в дверях, он поставил банку арахисовой пасты, которую как раз пытался втиснуть между банками с супом, пробрался между пакетами и крепко меня обнял. Обычно, когда я прихожу домой, Виктор выглядывает из-за какой-нибудь книжки о менестрелях и едва приподнимает бровь. Не то чтобы он не рад был меня видеть — он просто предпочитает меня приветствовать в своем ритме. Викторов как будто двое, и между интеллектуалом Виктором, который постоянно критикует подавление конфликтов, и тем Виктором, который растирает мне пальцы ног, когда я замерзла, словно существует мощное силовое поле. Каждый день он пробивается ко мне через это поле, словно супергерой, которому нужно пройти трансформацию, чтобы вернуться в обычную жизнь.
— Привет, — сказала я, уткнувшись в его фланелевую рубашку.
— Я беспокоился, — сказал Виктор. — Я пытался дозвониться тебе в музей, чтобы ты пришла домой пораньше.
— А почему? Были еще какие-то новости? Что ж ты мне на мобильный не позвонил?
Телефон у меня появился через месяц после 11 сентября, на этом настоял мой отец. Но звонили по нему только отец с матерью. Виктор пока не принял концепцию «до человека в любой момент можно дозвониться».
— Нет. Теперь они объясняют, как герметизировать окна скотчем, но зачем, не говорят. Я сходил в супермаркет.
Мы оба оглядели кухню, посмотрели на пакеты абрикосов и груш, на сыр, завернутый в оберточную бумагу, буханки хлеба, шоколадные батончики, упаковки мороженого, мясные нарезки и приправы, пластиковые корытца с соусами и намазками.
— Вижу.
— Люди разбирали все. Я схватил что смог, — сказал Виктор. — Приготовлю тебе ужин, — добавил он, прихватив губами мочку моего уха.
Виктор прекрасно готовит, и за десять минут, которые ушли у меня на то, чтобы переодеться в домашние штаны и устроиться на тахте перед телевизором, квартира успела наполниться аппетитным запахом чего-то, что булькало на плите. Я смотрела на мелькающие в новостях кадры опустошенных полок супермаркетов и людей, стоявших на улице в очередях в центры выдачи противогазов, а потом на экране появилась светлокудрая маленькая девочка с сопливым носом, которая пыталась натянуть на себя противогаз. Оторвавшись от телевизора, я заметила в окне собственное отражение, уютно устроившееся под одеялом, словно ребенок перед ураганом, и поняла, что ощущаю счастливое предвкушение. Снаружи было холодно и темно, но внутри все заливал желтый свет ламп, и, ожидая, пока Виктор позовет меня ужинать, я испытала то же самое удовольствие, ради которого в детстве придумывала игры, где главной задачей было выживание.
Виктор, наверное, чувствовал то же самое, потому что, несмотря на мрачность и неясность новостей и угрожавшую нам в будущем нехватку еды, приготовил он настоящий пир. Мы ели как японцы, усевшись на подушках по сторонам кофейного столика, а телевизору у нас за спиной уменьшили громкость. На ужин была утка с абрикосами и малиной и салат с гранатовыми зернышками. Виктор выключил свет, зажег свечи и открыл бутылку вина из того региона Лангедока, откуда происходит его семья. Я рассказала ему, как обстоят дела в центре выдачи противогазов. Он перестал есть и уставился на меня так, как делал это, когда я была студенткой, сидела у него в офисе и чесала голые коленки. Прямо посреди предложения он перегнулся через уголок стола и поцеловал меня. Язык его оказался у меня во рту; он сунул руку мне в лифчик. Когда я прижала ладонь к твердой выпуклости на его джинсах, он застонал и перекатился на меня. Виктор расстегнул свой ремень, я резко вздохнула, когда он стянул с меня штаны и я почувствовала его животом, почувствовала, как в позвоночнике что-то щелкнуло и оказалось, что я лежу спиной на полу.