Десерт мы ели все мокрые от пота и раскрасневшиеся. Давно мы ничего подобного не делали. Виктор, конечно, интересовался средневековой страстностью и доказывал необходимость конфликтов и трений, но даже ему пришлось бы признать, что наши отношения ближе к среднему уровню стабильности, который он так не одобрял. Мы жили вместе уже пять лет, и наши дни и ночи обрели определенный привычный порядок, который задавали мое расписание работы в музее, Виктора — в университете, да еще огромное безмолвное пространство часов, проводимых Виктором за работой у себя в кабинете.
Свечи горели вовсю, центр их уже расплавился. Виктор разлил по бокалам остатки вина, и хотя я уже слегка захмелела, я все выпила за пару глотков. Мы снова включили новости и послушали, но новой информации не было, снова и снова повторялись все те же кадры — люди примеряют противогазы и ходят в них, будто пробуют, как сидят новые туфли. Мы с Виктором не устали, а может, просто не хотели, чтобы вечер закончился, не хотели идти спать и утром столкнуться с тем, что мир принесет нам завтра, так что решили сыграть в скрэббл. Виктор без ума от этой игры — наверное, он знает все английские слова из трех букв. Конечно, делу помогает то, что английский у него безупречный. Я так привыкла к его акценту, что иногда забываю, что большая часть его жизни прошла с другими идиомами, другими способами выражать удовольствие и боль, воплотилась в предложения, которые для меня чужды и непонятны. Иногда я слышу, как Виктор восклицает что-то себе под нос на французском и вспоминаю об этой другой жизни. На мгновение это меня озадачивает, и приходится добавить к уже известным мне Викторам третьего, тайного Виктора.
Пока Виктор ходил за доской для скрэббла, я убрала со стола тарелки и составила их в раковину, к грязным кастрюлям и сковородкам, в которых уже застывали остатки нашего ужина. От их вида меня слегка затошнило. На обратном пути в гостиную я прошла мимо коробок с нашими противогазами — они стояли у двери, там, где я их оставила. Я отнесла коробки на тахту, взяв их под мышки, и открыла их, пока Виктор раскладывал доску. Когда я вытащила один противогаз из обертки, на пол упали инструкции.
— Смотри! — сказала я, подняв противогаз. Он был точно такой, как Виктор и хотел, с большими круглыми отверстиями для глаз и коротким хоботом на уровне рта.
— Дай-ка поглядеть. — Виктор повертел противогаз в руках, изучая его. Потом он оттянул лямки, надел противогаз на голову и, повернувшись, спокойно глянул на меня из-за прозрачных пластиковых линз. Выглядело это отвратительно и пугающе — передо мной было странное невиданное существо, которое при этом оставалось Виктором, и у меня от гнева кровь прилила к щекам. Я импульсивно наклонилась к нему и подула по очереди на глазницы так, чтобы они затуманились. С минуту ни один из нас не шевелился. Виктор сидел молча, а я смотрела, как следы моего дыхания медленно исчезают, открывая его далекие потускневшие зрачки. Когда его поле зрения наконец полностью очистилось, он мне подмигнул.
— Сними! — потребовала я. Виктор не шевелился, будто противогаз лишил его разума. — Сними это! — Сердце у меня отчаянно колотилось. Мне хотелось его пнуть, но сидя это бы не получилось. Не успела я ничего сделать, как Виктор снял противогаз и положил его на пол.
— От него резиной воняет, — сказал он и начал выбирать свои семь букв. Я молча смотрела на его лицо, сама себе удивляясь.
Виктор составил первым словом «лемур», я добавила к нему «лук», потом Виктор составил «тема», а я «тол». Какое-то время все шло хорошо, маленькое перекрестье деревянных букв разрасталось, будто какое-то самовоспроизводящееся сообщение, сначала невнятное, но, если прочитать внимательно, используя правильные средства дешифровки, в нем обнаруживался свой смысл, свое неброское красноречие — из «тема» вырастало «рука», а из «рука» — «губы», будто какое-то смутное желание запуталось в словах и единственное, что ему оставалось, — это отчаянно пытаться выложить само себя, буква за буквой. Может, все дело было в вине, но пока мы играли, мне начало казаться, что, если постараться, мы наконец выясним, что же такое пытаемся друг другу сказать столько лет спустя, после стольких прочитанных страниц, съеденных блюд и затянутых пауз, а потом Виктор сложил «позитрон», и я вдруг поняла, что хочу сказать ему, что подумываю от него уйти.
Виктор победил — он это часто делает, и пока он собирал буквы обратно в мешочек с завязками, я расплакалась. Сначала Виктор этого не заметил, но потом наконец он поднял голову, и на его лице появилось удивленное выражение.
— Это же просто игра, — шутливо сказал он.
Я попыталась улыбнуться и покачала головой. Я хотела рассказать ему о том, что поняла, глядя на фотографии Арбус, о старухе, которая прикрыла лицо маской ведьмы, когда щелкнул затвор фотоаппарата, может, затем, чтобы защититься от проницательного взгляда фотографа, или чтобы отправить Арбус в ответ ее собственный образ, или чтобы нарушить вечную цепь отражений, которая тянется между двумя людьми, которые смотрят друг на друга и каждый видит в незнакомце неожиданный образ себя. Но я ничего не сказала. Виктор опустился передо мной на колени и стер слезу с моей щеки.
— Все будет хорошо.
— Я боюсь, — прошептала я.
— Такое случается, — сказал Виктор, обняв меня, но все еще не желая ни на секунду отказаться от прагматичности. — Для контроля численности населения периодически наступает неизбежная катастрофа, иногда природная, иногда созданная человеком.
Я посмотрела на него снизу вверх. Я знала, он думает, что я боюсь того, о чем мы ждали новостей, того, что несло угрозу даже воздуху, которым мы дышим, и жизни, к которой мы привыкли. Может, так оно и есть. А может, я просто устала и выпила и мне надоел спор внутри моей головы — за или против жизни с Виктором, — который все никак не мог привести меня ни к какому решению. Уже наступила полночь. На столе так и стояли бокалы с отпечатками наших пальцев, а в них последние капли вина из местности, в которой мог бы родиться Виктор, если бы его отец не переехал в Париж, чтобы стать врачом, и не начал цепь событий, которая привела к тому, что Виктор провел детство под сенью больницы Сен-Венсан-де-Поль, к его юношескому интересу к чуме и заразным болезням, к страстному увлечению Средневековьем, преподавательской работе в Америке и, наконец, ко мне. Одна из свечей зашипела и погасла. Виктор отодвинулся от меня и задул вторую. Потом он лег на ковер и притянул меня к себе, и мы так и лежали в обнимку в голубом свете телевизионного экрана.
А потом мы уснули, растянувшись среди фишек скрэббла и пустых бокалов, а когда я снова проснулась, небо за окном уже начало светлеть. Правая рука у меня затекла, и когда я потрогала ее пальцами левой, ощущение было пугающим, будто я потрогала руку мертвеца. Я выпуталась из объятий Виктора и трясла рукой, пока к ней не вернулась чувствительность. У меня болела голова, во рту пересохло, так что я встала и сходила в кухню за водой. Когда я вернулась, экран телевизора беззвучно мерцал, и в его свете я увидела противогаз, лежавший на боку возле лица Виктора. Я подобрала его, повертела, а потом надела. Изнутри он плотно прилегал и ощущался надежным, как защитная маска бейсбольного кетчера. Я легла на спину и заморгала, глядя вверх через глазницы противогаза. Интересно, подумала я, скоро ли мы узнаем, от чего именно нам придется учиться защищаться? А может, уже поздно и выживут только те, кто готовился давно, у кого есть отражающая одежда и легкие лучше развиты. Может, эта неизвестная угроза уже просочилась в щели окон и дверей. Но меня тянуло в сон, и мне уже было все равно. Я не глядя вытянула руку и нащупала кончиками пальцев щеку Виктора. Потом я закрыла глаза и принялась ждать, испытывая благодарность за еще остававшуюся темноту.
На следующий день, в субботу, мы проснулись утром и услышали, что это была такая проверка. Виктор сидел на краю тахты, и волосы у него торчали дыбом, будто он шел через бурю, чтобы добраться до рассвета. Кружку с кофе он держал обеими руками и делал маленькие глотки, не отрывая взгляда от телевизора. Я сходила в душ и уселась рядом с ним. Мэр давал пресс-конференцию и объяснял, что они хотели убедиться в готовности города. Нам велели хранить противогазы в сухом и безопасном месте, где их легко будет найти. Мэр извинился за любые неудобства и излишние тревоги, которые кому-то могла причинить эта проверка, поблагодарил всех добровольцев и поздравил город, сказав, что в тестовых условиях система сработала отлично. Репортеры начали выстреливать вопросы, я пошла в кухню налить себе кофе, и когда я включила радио, ответы мэра стали раздаваться в квартире странным дуэтом. Ночью прошел снег — непривычное явление для этого времени года, и мы с Виктором решили пойти погулять. Мы давно этого не делали, почти так же давно, как не падали посреди ужина потрахаться на полу гостиной. Было холодно, и мы оделись потеплее — надели шапки, укутались шарфами, а на Викторе были красные шерстяные варежки, которые я ему связала, когда еще делала такие вещи. Я надела перчатки, у которых протерлись большие пальцы, и когда мы остановились у светофора подождать зеленый свет, Виктор поднял мой большой палец к губам, будто горн, и дунул теплым воздухом в дырку.
В парке под ногами трещал снег. Светило солнце, и все вокруг блестело в его лучах. Виктор слепил снежок и бросил его в дерево — взрыв белого на фоне черноты ствола. Я то и дело поскальзывалась, потому что на подошвах у меня не было бороздок, но Виктор держал меня за руку, чтобы я не упала. Какие-то дети бегали по снегу с собакой, Виктор смотрел на них и громко смеялся.
Я вспомнила об этом дне несколько недель спустя, когда один из домашних тестов показал, что я беременна. Я сделала тест дважды, потому что первый раз, когда в окошечке появилась розовая полоска, я не могла в это поверить, хотя у меня никогда не запаздывают месячные. Несколько дней я ничего не говорила Виктору. Я ходила на работу и водила экскурсии, зная, что во мне возникает что-то крошечное, что настойчиво пробивается и растет, пока однажды не вырвется наружу и не скажет нам то, чего мы все это время не знали, чего нам не хватало, о чем оставалось только гадать. Маленькое существо, которому есть что сказать, которое сможет предсказать будущее. Наверное, небольшое окно возможности и существовало в те молчаливые дни, когда я держала этот секрет при себе, но мне ни разу не пришло в голову избавиться от ребенка. В долгие месяцы беременности, прежде чем я стала слишком тяжелой, чтобы дойти до парка, я ча