— Ревную к маленькому венгерскому старичку? Он варит тутовое варенье. А еще они в шахматы играют.
— К тому, что твоя мать найдет новую любовь, — говорит Кейти.
Тамар сидит, прижав телефон к уху, и смотрит, как мимо мчащегося к Гарлему поезда пролетают проволочные ограды и телефонные столбы. Любовь. Ей еще не приходило в голову, что дело может быть в этом. Потому что ну какие на самом деле шансы, что где-то в дебрях службы специального обеспечения, этого малоизвестного государственного органа, работает какой-то израильский купидон, сводя вдов и вдовцов с большим успехом, чем Тиндер?
— Ну нет, — говорит она, — откуда бы? Она с ним только что познакомилась. Наверняка через неделю все кончится. Уж поверь мне, — успокаивает она Кейти, хотя Кейти-то как раз переживать не о чем.
Но в следующую субботу Тамар входит в кухню после душа и видит, что Реми, который каждое субботнее утро общается с бабушкой по видеосвязи, разговаривает с Мужем и тот его учит карточному фокусу. Сначала она слышит голос Мужа, звучный тенор с акцентом образованного человека, повидавшего мир и жизнь. Такие акценты, пропитанные влиянием центральноевропейских языков, остались в прошлом, после сорок пятого года их уже не делают. Тамар подходит ближе, стараясь не попасть в поле зрения камеры. Она видит его лицо на экране, а в верхнем левом углу сияющие глаза Реми над веером карт, которые он держит в руке. До сих пор Муж был для нее не вполне реален. Просто старик в шляпе, во многом совершенно абсурдный. Однако же вот он, разговаривает с ее сыном. Очаровывает его, как очаровал мать и Шломи. Она подходит к камере, бросая тень на сияющее лицо Реми.
— Я Тамар, — говорит она прохладным тоном. — Дочь.
Муж ничего не говорит, только внимательно разглядывает ее взглядом умных глаз под тяжелыми веками. Он выглядит совсем не так, как она себе представляла, он одновременно кажется мудрее и при этом моложе, живее, у него голубые глаза и седая бородка, которой она не ожидала. Бородка подстрижена так, что видны полные губы, которые вполне могли бы принадлежать ребенку. Они смотрят друг на друга, вздыбив перья, но из них двоих, думает Тамар удовлетворенно, стервятник только один.
— И какие у вас планы? — интересуется она, а Реми на экране смотрит на них обоих.
— В каком смысле планы? — удивленно спрашивает Муж. За спиной у него Тамар видит окна гостиной своей матери, а на стене справа от его головы фотографию в рамке — они с Шломи в возрасте Айрис и Реми, у нее высокий хвост, перетянутый тканевой резинкой для волос, Шломи делает вид, что он малыш-каратист из фильма.
— Как у вас дела в Нетании? Вам там еще есть где жить, или вы планируете переехать в Тель-Авив?
Она собиралась было сказать «планируете переехать в квартиру нашей матери», но что-то в его оленьем взгляде заставило ее в последний момент свернуть в сторону.
— С Нетанией покончено, — говорит он, ничего не объясняя. Реми не в состоянии понять смысл их разговора; он поднимает взгляд на мать.
— У нас же тут фокус, — умоляюще говорит он.
— Я вижу, что фокус, — говорит Тамар и смотрит на Мужа, приподняв бровь, чтобы он понял намек. — Определенно фокус. — Она разворачивается и марширует прочь, варить кофе.
Март ворвался как лев и ушел как ягненок, принеся с собой потерянного Мужа, а в середине мая в Непале рождается ребенок Шломи, потому что в Израиле суррогатное материнство для геев по-прежнему незаконно. Через две недели Шломи и Дан возвращаются с малышом в Тель-Авив, а на третьей неделе июня, на следующий день после того, как у Айрис и Реми заканчиваются занятия, Тамар, как обычно, пакует их вещи и обсуждает расписание полива цветов с человеком, который будет присматривать за домом, — аспирантом из Колумбийского университета, который в прошлом году был женщиной, а теперь мужчина. После развода с Дэвидом Тамар с детьми каждый год проводили июль в Тель-Авиве. Частенько она остается там и на август, а дети отправляются к Дэвиду туда, где он решил провести отпуск. Аспиранта из Колумбийского, который три прошлых года был Джессикой, теперь зовут Кевин, и поскольку Тамар не видела перехода, ей кажется, хоть это глупо и неправильно, что все вышло просто и без суматохи — ведь у Джессики всегда так получалось. Последние три лета она поддерживала в доме идеальный порядок, и даже более чем идеальный, потому что когда Тамар возвращалась в конце августа, дом всегда был лучше прибран и организован, чем когда она уезжала, все мелкие поломки, накопившиеся за год, были отремонтированы, все сгоревшие лампочки заменены. Поначалу это радовало Тамар, но радость сменялась ощущением, что она тут немножко лишняя, что в своей жизни в Нью-Йорке она не очень-то нужна, точно так же, как не очень-то нужна в своей жизни в Тель-Авиве или в том, что от нее оставалось. Тут можно, конечно, поспорить — есть ее пациенты, дети, мать, друзья, много разных людей, которым она нужна, — но вне зависимости от того, насколько справедлива эта мысль, подобное часто приходит в голову тем, кто пустил корни в двух местах сразу и поэтому ни в одном не может достаточно глубоко укорениться. В самолете по пути в Израиль Тамар всегда предвкушает возвращение домой, но когда приземляется, то вспоминает, почему уехала.
Для Айрис и Реми все намного менее сложно. Они любят ездить к бабушке, любят пляж, на который Тамар водит их по вечерам, любят еду, возможность поздно ложиться и теплый расслабленный ветер свободы, так непохожий на климат в Нью-Йорке. И они в восторге от перспективы повидать младенца. Они уже общались с новорожденным кузеном по видео, и Реми сам решил нагрузить свой маленький чемоданчик на колесах игрушками и книжками, из которых он уже вырос, сказал, что отдаст их пятинедельному малышу, у которого пока нет имени, потому что Шломи и Дан до сих пор «знакомятся с ним». Пока их обыскивают на специальном выходе на рейс «Юнайтед» из Нью-Йорка в Израиль, дети говорят, что ждут не дождутся возможности подержать малыша. Айрис пятнадцать — во многие века и во многих сообществах по всему миру это вполне подходящий возраст, чтобы завести своих детей, — и ей «так и хочется съесть малыша», а Реми планирует проверить, сможет ли первым заставить его улыбнуться. В кармашке чемоданчика у Реми лежит колода карт — последние несколько недель он всюду таскал ее с собой, чтобы тренироваться или показывать карточные фокусы. Но ни Реми, ни Айрис ничего не говорят о знакомстве с Мужем — они уже поняли по взглядам, интонациям и коротким фразам, что думает о нем их мать. Несколько дней назад Тамар услышала разговор в комнате Айрис — Реми рассказывал ей, что Муж сотрудничал с Эрдёшем, поэтому у него число Эрдёша единица. Если бы он сотрудничал с кем-то, кто сотрудничал с Эрдёшем, тогда у него была бы двойка, а если бы он сотрудничал с кем-то, кто сотрудничал с кем-то, кто сотрудничал с Эрдёшем, тогда тройка. Если человек совсем не работал с Эрдёшем, то у него номер Эрдёша, равный бесконечности. А у Мужа единица! И еще он отведет Реми на матч «Маккаби».
— А Эрдёш это кто? — спросила Айрис.
— Он гений, он написал больше всех статей по математике, решил несколько труднейших в мире задач и жил на чемоданах, — с гордостью в голосе сообщил ей Реми.
А вот Муж больше на чемоданах не живет. В решении этой задачи он Эрдёша обошел, думает Тамар, — она почитала об Эрдёше в Википедии. Он опроверг теорию Эрдёша о том, что женщины ловят мужчин и порабощают их в браке, и сам предложил себя в качестве потерянного мужа, тем самым завоевав место для своего чемодана в кладовке в подвале, а все его содержимое распаковав и разложив в ящиках, которые раньше принадлежали ее отцу.
Всю неделю до отъезда Тамар ждала, не скажет ли мать что-то насчет того, где им жить. Обычно, когда они приезжали в гости, то всегда останавливались у нее — Тамар в своей старой спальне, а Айрис с Реми в спальне Шломи, и на всех одна ванная, где в трубах почти нет напора воды. Неужели мать считает, что в присутствии Мужа все могло остаться по-старому? Квартира всегда еле вмещала четверых, а пятеро для нее уже слишком, особенно если один из них чужак. Может, мать ждет, что Тамар предложит остановиться в Яффе в доме Шломи и Дана — там могла поместиться огромная арабская семья, для такой семьи он, собственно, и строился когда-то. Но Тамар не предложила, мать не попросила, так что теперь им предстоит ехать на такси на Черниховски-стрит.
Илана ждет их снаружи, и пока дети бегут к ней обниматься, у Тамар есть шанс рассмотреть легкие изменения во внешности матери — волосы на несколько тонов светлее, медь обрела золотой отлив, леггинсы с леопардовым рисунком еще экстравагантнее, чем она обычно одевается, а на бедре поясная сумка из стеганой кожи с поддельным логотипом «Шанель». Роясь в этой сумке в поисках ключей, мать бодро сообщает, что с тех пор, как начала ее носить, ничего не теряет, она эту сумку носит с утра до вечера и все, что из нее достает, потом кладет обратно, так что не надо искать где что. Пока она все это объясняет, любовно похлопывая пухлую сумку, словно попку младенца, Тамар догадывается по ее довольному тону, что это придумал Муж, что мать радует не только решение проблемы, но и его сообразительность и то, что он направил свой ум на решение ее маленькой проблемы. Взбираясь по ступеням, пока Реми едет с багажом в крошечном лифте, и, глядя на поясную сумку с позолоченным двойным C, которая покачивается у нее перед глазами, Тамар готовится к надвигающейся встрече. Но когда мать отпирает дверь квартиры и дети вваливаются внутрь с чемоданами, там никого нет. Тамар вдыхает знакомые запахи дома и детства. И только когда развеиваются первые яркие ноты аромата приготовленных матерью блюд, старого дома и израильского стирального порошка, Тамар чует сквозь все это мускусный запах мужского одеколона.
— Где он? — спрашивает она, все еще принюхиваясь.
— Кто? — спрашивает ее мать, но веко у нее предательски подергивается, как будто морщинистый Муж, когда-то работавший с Эрдёшем — тем самым Эрдёшем, который выбрал для своей могилы эпитафию «Наконец-то я перестал глупеть», — схватил свою шляпу и вылез из окна ровно в тот момент, когда они зашли в дверь.