Что же касается Рафи, то в прошлом году они с женой после двадцати трех лет брака решили перейти к открытым отношениям. У них был хороший брак, полный любви, их по-прежнему тянуло друг к другу, но они все-таки приняли такое совместное решение. Им хотелось чего-то нового, хотелось развиваться. Поначалу Рафи не был уверен, захочет ли он когда-нибудь другую женщину. Он думал, что, возможно, пошел в отца, который не представлял себе жизни без матери Рафи и был ей предан душой и телом. А потом на стажировке за границей Рафи переспал с танцовщицей из Кореи намного моложе его, и ему казалось, он в нее влюбился, но потом встретил еще одну, из Таиланда, от которой просто сошел с ума. Когда он вернулся домой, тайка осталась в Бангкоке и сообщила, что у них все кончено. Помучившись несколько недель, он встретил юную француженку, потом пару-тройку израильтянок. Жена его тем временем ходила на пляж с детьми, и пока они играли в волнах с собакой, она познакомилась с мужчиной на пятнадцать лет ее младше и влюбилась в него.
Никаких правил Рафи и его жена заранее не оговаривали. Им казалось, что нельзя устанавливать правила по поводу свободы. Ну или они были слишком нетерпеливы, чтобы вести утомительные дипломатические переговоры, которые понадобились бы для выработки подобных правил. Но вскоре стало ясно, что отсутствие правил ведет к мучительным проблемам и что, хотя любовь может быть взаимной и общей, боль человек всегда переживает в абсолютном одиночестве.
Дальше последовал сложный период, в ходе которого и Рафи, и его жена Дана часто звонили ей поговорить. Она слышала эту историю с обеих сторон — или две разные истории, которые чем дальше, тем меньше были похожи друг на друга. Ей приходилось следить за тем, чтобы не рассказывать Рафи то, в чем призналась ей Дана, а Дане не упоминать то, о чем говорил Рафи. Это становилось все труднее и утомительнее по мере того, как их истории расходились, а боль и гнев с обеих сторон нарастали.
Роман Даны с мужчиной помладше продлился пять месяцев. Те дни и ночи, когда она возвращалась домой после того, как занималась с ним любовью, или постоянно проверяла телефон, ожидая от него сообщений, были для Рафи почти невыносимы. Он сидел и курил травку на балконе среди коричневых усохших растений в горшках, которые не пережили сияния израильского солнца, и иногда слушал море, а иногда осознавал, что разговаривает сам с собой вслух. Что молодой бойфренд ей давал такого, чего не мог ей дать он? Он всю свою жизнь танцевал, и для него всегда главным было тело, но Дане, актрисе и драматургу, пространство языка было подвластно так же, как и физическое пространство, и он не всегда мог дотянуться до нее в царстве слов. А мог ли бойфренд? Рафи достаточно успел насладиться новыми телами, чтобы понимать, как это возбуждает — уж для этого ему воображение не требовалось. И все равно он, конечно, не мог не воображать. Он свел сам себя с ума, воображая это все, а когда наконец больше не мог выносить боль, сломался и попросил Дану порвать с бойфрендом, но через два дня снова передумал — он осознал, что если она закончит эти отношения, потому что он ее попросил, то на этом может закончиться и весь эксперимент, а он уже стал не тем человеком, которым был до его начала. Иными словами, ему больше не приходилось гадать, является ли для него главным в жизни та единственная женщина, на которой он женат. Он узнал о себе много нового, его чувство собственного «я» расширилось, и он не хотел терять свою новую свободу, пусть даже ему было мучительно жить рядом с женой, пока она наслаждалась собственной свободой.
Но было поздно. Дана тяжело переживала его боль и не хотела разрушать брак и семью, поэтому она уже успела сказать бойфренду, что им надо расстаться. И тот согласился — для него ситуация тоже становилась некомфортной. Он хотел иметь детей, и хотя в Дану он был влюблен, ему хотелось найти женщину, с которой он сможет построить общую жизнь, женщину своего возраста, которая не была бы замужем за кем-то еще. Сердце Даны было разбито, а вскоре она расстроилась еще сильнее, узнав, что он начал встречаться с преподавательницей йоги. Она так внимательно следила за тем, как он ведет себя онлайн в WhatsApp, что могла определить, когда он отклоняется от своего обычного расписания. Если она ему писала, то ждала, сколько времени уйдет на то, чтобы появились две голубых галочки, и если галочки оставались серыми, она расстраивалась, а если становились голубыми, то даже если он не отвечал, она знала, что он о ней думает. Дана скучала по всему, что с ним было связано, но больше всего она зациклилась на их с ним сексе.
Дана тогда так часто рассказывала ей о размерах достоинства ее бойфренда, что в какой-то момент, через несколько месяцев, она наконец сказала Дане, что не может больше про это слушать. Она понимала, что пенис для Даны символизирует и кучу других вещей, которых она хотела или в которых нуждалась, но ей все равно трудно было воспринимать Данину навязчивую идею, поскольку по ее личному опыту огромный пенис внутри твоего тела — это не всегда приятно, особенно если дома у тебя уже есть вполне нормальный пенис, от которого ты получала удовольствие двадцать три года, принадлежащий мужчине, с которым ты столько пережила и до сих пор его любишь. На это Дана ответила, мол, то, что выглядело как счастье, с учетом нового опыта оказалось вовсе не счастьем, а чем-то, что она принимала за него по недостатку опыта, теперь же она лучше знает. Но мы ведь редко что-то знаем лучше, сказала она Дане, мы просто знаем что-то другое, потому что наша память о прошлом всегда корректируется, чтобы сохранить связность нашей личной истории. Дана с этой мыслью согласилась, но в жизнь ее претворить была не в состоянии.
Примерно в то же время, когда она прекратила обсуждения пениса, во время очередного ужасного скандала с Рафи Дана проговорилась на этот счет. Слово не воробей — стоило раз это сказать, и сказанного было уже не отменить. После этого, если верить Дане, скандалы стали агрессивнее, и впервые за весь их долгий брак начала разрушаться иллюзия равенства. Деньги, которые Рафи зарабатывал, а Дана нет, из средств на жизнь превратились в источник власти — теперь Рафи постоянно напоминал ей, что она от него зависит, что он целый день работает, а она сидит дома и пытается написать пьесу. Со временем Дана почувствовала, что эксперимент по переходу к открытым отношениям принес им только боль и смятение и что если они и развивались, то это развитие принесло им только страдание.
С другой стороны, с Рафи она за это время тоже часто беседовала, и он ни разу не упоминал части тела, насилие и деньги. Он говорил о том, что, сколько он помнил свои отношения с Даной, он всегда отдавал больше, отдавал охотно и добровольно, но он от этого устал. О том, что он хотел более равного обмена между ними. Но, рассуждая о том, что хочет равенства, хочет и отдавать, и получать, он не переставал говорить о том, что хочет свободы, хотя равенство связано с тем, как один человек обращается с другим и насколько его ценит внутри системы отношений, вовлекающей компромиссы и ограничения, а свобода подразумевает разрушение или преодоление этой системы, выход из нее на ничейную землю, где человек полностью беззащитен, где он ничего не обещал и ему ничего не обещали, но перед ним ясно и четко открывается бесконечный вид до самого горизонта.
Детство
Мои сыновья сидят на заднем сиденье машины, устав от жары и светившего целый день солнца, откинув головы и глядя остекленевшим взглядом на море, проносящееся мимо. Они едут то ли от свободы, то ли к ней. После трудных месяцев моего развала, когда они встревоженно наблюдали за мной, хотели знать, как я спала, как я себя чувствовала, не хотели от меня отходить, хотели знать, закончится ли когда-нибудь моя внутренняя борьба, они вернулись в свое беззаботное состояние: середина лета, восторг от жизни, ощущение, что о них заботятся.
У меня скопилось столько знаний о них, что ближе мне вряд ли когда-нибудь удастся подойти к обладанию бесконечностью, и лишь малую часть этих знаний можно выразить словами. А от нас ведь отчасти именно это и требуется, так ведь? Быть свидетелем, быть в состоянии рассказать историю своих детей с самого начала. Где именно и когда именно они были зачаты, как старший предпочитал правую сторону матки, а левой не очень-то интересовался, и изнутри пинал меня в живот коленкой или кулаком, а младший появился на свет с нахмуренным философским видом, пожалуй, выражавшим некоторый скептицизм, но при этом и готовность дать себя убедить, а на плечах у него был пушок, который потом исчез. Я много раз рассказывала им, как они родились, но в какой-то момент что-то изменилось, они стали настаивать на том, чтобы история была обо мне, а не о них. Теперь они хотят слушать о том, как сильно мне приходилось тужиться, чтобы их вытолкнуть, как я отказалась от обезболивающих, потому что хотела быть в состоянии стоять, ходить и извиваться столько, сколько нужно, чтобы помочь им пройти через родовой канал. Они хотят снова и снова слушать о том, какую сильную боль я перетерпела, — просят ее описать, спрашивают, с чем ее можно сравнить. Мне кажется, им нравится слушать о том, какое огромное усилие понадобилось, чтобы выпихнуть их в мир, и о том, что я, их мать, оказалась на него способна. А может, они хотят снова порадоваться старому и уже увядающему порядку вещей, в котором им не нужно быть защитниками, а их самих защищают и заботятся о них.
При рождении они были огромными, а теперь оба такие тонкие, что, когда они снимают рубашки через голову, видны их ребра. Я знаю все о костной структуре, выступающей у них из-под кожи, и о самой коже, знаю, где каждая родинка и когда она появилась, где шрамы и как они появились; я знаю, в каком направлении растут волосы у них на головах, как они пахнут вечером и утром, знаю наперечет все лица, которые они успели сменить до тех пор, пока у них появились нынешние. Ну разумеется, я все это знаю. Когда старший беспокоится, что он слишком худой и слабый, я ему рассказываю, что мой брат в детстве и юности был таким же, а потом — без предупреждения, словно шторм, который приходит так внезапно, что кто-то где-то явно о нем молился, — он изменился. Что худоба у них в генах, что руки-палочки, тонкая талия и выпирающие ребра вписаны в их тела словно древняя история, но рано или поздно настанет момент, когда худоба и маленький рост будут поглощены массой, и нынешние мальчики исчезнут, погребенные внутри мужчин, которыми они станут.