— В каком месте?
— Да прямо здесь, — ответила она.
— Нет, в какую часть тела?
— А, в ягодицу.
— Окей, — сказал я и занял позицию.
Она ввела иглу и, судя по всему, попала куда-то не туда. Ну, во всяком случае, что-то пошло не так, это уж точно, потому что внезапно мне стало очень больно.
Я имею в виду, очень больно. Настоящая мучительнейшая агония.
— Теряю сознание, — смог выдавить я. — Теряю сознание. Теряю сознание.
Она вытащила иглу, но было уже поздно, и я действительно упал в обморок.
Позже мне сказали, что я сначала побелел, потом побагровел, а потом перестал дышать. Помню, как приходил в себя, и мне казалось, что я повис между сознанием и его отсутствием. Я мог слышать. Слышал, как люди разговаривают в комнате. Но я еще был не с ними. Было такое ощущение, как будто я под водой и очень медленно приближаюсь к поверхности, на которой играют пятна света.
В тот момент, когда мои глаза наконец открылись, я был еще более дезориентирован и из-за этого меня охватил приступ всепоглощающей, сводящей с ума паники, чего, насколько я помню, до этого со мной никогда не случалось. Все, что я могу сказать насчет паники — когда почувствуете, что это такое, поймете, в тот момент я определенно ее почувствовал.
И все-таки мне удалось избавиться от этого ощущения, по крайней мере, мне так казалось.
Около пяти месяцев спустя это произошло в самолете. Внезапно я ощутил приступ жуткой клаустрофобии. Нет, у меня не было ощущения, что я заперт в самолете. Скорее, что я заперт в собственном теле. И меня охватывает непреодолимое желание из него вырваться.
Я поговорил с самим собой. Пережил это приступ. Однако меня это напугало, и я отправился к доктору. Он сделал рентген.
— Ну, — сказал доктор, — у вас все в порядке.
— Вы уверены? — спросил я, сощурившись на снимок в попытке разглядеть какие-нибудь затемнения или кусочки картечи.
— Я уверен, что дело в вашей психике. Мы можем выписать лекарства, чтобы справляться с этими состояниями, однако, честно говоря, вам придется разобраться с этим самостоятельно. Временами будет тяжело и непривычно, но вам надо постараться и научиться это контролировать.
Он, добавил, что это разновидность тревожного состояния. По его словам, это напоминает мозговой пук (терминология моя, не доктора). Это происходит, когда ты ничего не делаешь, и мозг входит зомбированное сонное состояние. Своего рода непроизвольная медитация. Потом, когда мозг начинает набирать обороты, у него возникает ощущение, что он не поспевает за телом.
— Вот это ощущение, — сказал мне доктор, — это ваш мозг пытается наверстать упущенное.
И он оказался прав: я действительно должен был справиться с этим самостоятельно. Да, из-за этого всего я часто испытывал дискомфорт: когда летал в самолете или находился в замкнутом помещении, я как бы мысленно возвращался в тот момент в спортивной клинике и чувствовал, как паника возвращается. В такие моменты требуется быть осторожным, чтобы держать себя в руках и не дать этому ощущению перерасти в приступ.
Сейчас все в порядке, потому что я нашел способ этим управлять — фактически, для этого нужно контролировать дыхание. Или, скорее, просто не забывать дышать, потому что в этом, по сути, проблема и состоит. Я забывал дышать.
Как я говорил, я никому об этом не рассказывал. Потому что: а) когда рассказываешь о таких вещах, они превращаются во ЧТО-ТО серьезное, а мне не хотелось придавать этому такой почетный статус, б) я британец, а мы не склонны обсуждать подобные вещи, вместо этого мы пьем чай, нарезаем огурцы для сэндвичей и обсуждаем важную тему погоды, и в) я пилот «Формулы-1», и если в нашей броне находятся бреши, мы стараемся их спрятать, потому что наши соперники не собираются демонстрировать свои слабости.
Поскольку я продолжал быть пилотом «Формулы», это чувство периодически посещало меня на работе. Помню, как лежал на массажном столе, пока Майки меня разминал, и пришлось встать и выйти на улицу. Я сказал, что мне нужно подышать, что было правдой, но только он не подозревал, что за этим кроется.
Конечно же, мне не стало лучше на свежем воздухе. Все равно я думал: такое чувство, что упаду в обморок. (Правда, я знаю, что не упаду, это просто та же ерунда с дыханием.) Только, кажется, что все-таки упаду. Из-за чего появляется новый уровень тревоги, что еще усиливает страх потери сознания.
И все-таки у меня получилось. Как и со всем остальным. Я научился преодолевать это ощущение, потому что не забывал дышать и расслабляться. Вы подумаете: ну да, ничего сложного. Но это не так. У меня ушло больше года на то, чтобы научиться с этим справляться.
Это правда. Мы обсуждаем «проблемы во время гонки». Значит так, если прокол в задней шине, необходимо включить блокировку дифференциала, или повредишь машину, потому что одно колесо вращается намного быстрее остальных. Если сломано переднее крыло, сообщи перед заездом на пит-стоп. Такого рода вещи. Мы никогда не говорим: вот что надо делать, если попал в аварию и кажется, что ноги отвалились.
Зато мы отрабатывали технику скоростного покидания болида. Все благодаря регламенту FIA, согласно которому, чтобы пилотировать, гонщику необходимо успеть вылезти из болида и встать снаружи на обе ноги за пять секунд.
Это превратилось в небольшое соревнование. Приезжал стюард FIA, который к тому моменту успел побывать в пяти других командах, и ты спрашивал:
— Так, какой там рекорд?
— Нууу, Феттель выбрался за 3,7 секунды.
— Ладно, давай попробуем его обойти.
Ты проходил тест и говорил:
— Ну, какое у меня время?
— Уложился в 3,9. Отлично, зачет…
— Так, так, так, куда это ты собрался? У меня еще одна попытка…
И ты укладывался за 3,5. Коленки болят, спина ноет, но это стоило того — ты победил.
При этом надо помнить, что нам запрещено покидать болид, пока нас не уведомили о том, что это безопасно. Твоя команда видит показания сенсоров, которые зафиксировали, какая была максимальная перегрузка, и, если ты получил 35G (это предел, который может выдержать шея), придется ждать разрешения, чтобы вылезти.
Так что, если болид загорится, понадобится пять секунд, чтобы выбраться. А вот если ты врезался, да еще и на скорости, придется подождать разрешения, и вполне возможно, что тебе придется пройти медицинский осмотр и потребуется помощь стюардов FIA, которые извлекут тебя из болида, все еще пристегнутого к сиденью, чтобы не двигать шею (специальную конструкцию внутри машины, которая позволяет такое перемещение, изобрел великий Сид Уоткинс, который сделал для безопасности этого спорта больше, чем кто бы то ни было). Они успевают сделать это все за четыре минуты. Стюарды помогают тебе выбраться вместе с сиденьем, но сначала задают вопросы, чтобы проверить, в состоянии ли ты отвечать, и только после этого вытаскивают.
Конечно, авария — это печально, но я никогда в жизни не злился на команду, если что-то в болиде отказывало, вообще никогда, даже если у меня были неполадки в подвеске и я на скорости влетал в отбойники во время тестов — очень неприятное ощущение. Воздух выдавливает из легких, нечем дышать. То же самое, что получить под дых. Самое мерзкое, отвратительное ощущение.
Более того, если влетаешь в барьер из покрышек на скорости, невозможно предсказать, как он себя поведет. Даже сила удара неважна, мысленно всегда готовишься к худшему.
Самое страшное — когда болид резко останавливается, например, при столкновении, потому что в этот момент перегрузки очень сильные, мозг движется в черепной коробке, и, в итоге, ты или повреждаешь мозг, или шею, или умираешь. Когда болид переворачивается, выглядит это очень неприятно, но среди «неприятных» аварий эта как раз одна из наименее опасных, потому что у тебя есть специальная защита, головной шлем, и сами перевороты перераспределяют энергию лучше, чем при резкой остановке.
Первая гонка, на которую приехала Бритни, был Гран-при Австралии в Мельбурне в 2016 году, и там Фернандо Алонсо капитально разбил машину. Болид подлетел в воздух, перевернулся и врезался в стену. Однако Фернандо сам из него выбрался. Он нетвердо стоял на ногах, но в целом чувствовал себя нормально, потому что не было жесткого столкновения, хотя в итоге он уперся в стену, он ее не ударил. Со стороны эта авария выглядит страшно. Даже само состояние болида после этого. Как будто он попал под пресс. Может показаться, что эта авария хуже случившейся со мной во время Гран-при Монако в 2003-м, когда я врезался в стену. Но если сравнивать две аварии, моя потенциально была гораздо серьезнее из-за резкой остановки.
Готов поспорить на все что угодно: он пересматривал ролик с этим столкновением в YouTube, и в этом заключается интересный факт — ты ничего не можешь с собой поделать, ты гордишься такой аварией, пересматриваешь ее и думаешь: я это пережил.
Любого гонщика, особенно начинающего, который врезался на трассе и перепугался, нужно как можно скорее снова посадить за руль. Если дать ему хотя бы недельку поразмышлять, в нем может что-то переломиться. Так что надо заставить его пилотировать сразу же. Я знаю, это дедовский способ, но он работает.
Если брать меня — помимо ситуации, описанной выше — мне никогда не было страшно в болиде «Формулы-1». В конечном счете, это очень безопасный спорт, несмотря на очевидные угрозы. Я понимаю, что, будучи гонщиком, подвергаю себя повышенной опасности по сравнению со многими другими профессиями, но за себя я не волнуюсь так сильно, как за друзей и членов семьи, которые участвуют в гонках. Мы с семьей много времени проводили в закрытых картингах, и я помню, как переживал, когда по треку носились сестры. Из-за волнения я никогда не мог просто хорошо провести время.
По этой же причине я понимаю, почему родителям тяжело смотреть, как их ребенок участвует в гонках, зная, что он может пострадать. Теперь мне понятно, почему маме сначала это не нравилось. Быть может, она так к этому и не привыкла. Мам, прости.