К двум часам дня гости стали собираться. День выдался погожий — солнечный, но не очень жаркий, в ветвях туты весело, будто их тоже пригласили на пиршество, суетились плутоватые воробьи. В распахнутые окна веранды виднелся длинный стол, уставленный всякими закусками, напитками и фруктами. А из-за сарая, где отец Давида развёл огонь для шашлыка, потянуло дымком и запахом жареного мяса.
Гриша и его родители явились позже всех. Давид заметил, что одноклассник, как всегда, одет в чистую рубашку с короткими рукавами и серые, тщательно отутюженные брючки, а тёмные волосы зачёсаны на косой пробор.
— Тётя Аревик! — обратился Гриша к матери Давида так громко, словно та была туга на ухо. — Поздравляем вас с днём рождения, желаем крепкого здоровья и большого счастья! — И протянул ей огромный букет красных и белых роз.
— Спасибо, Гришик-джан, спасибо, — растроганно поблагодарила Аревик мальчика и взяла протянутый букет. — Ах как хорошо они пахнут! — воскликнула она, погрузив лицо в цветы. Потом она обратилась к Гришиной маме, которая, улыбаясь, смотрела на сына: — Аня, как тебе удалось так хорошо воспитать сына?
Гриша потупился, стал носком ботинка катать по земле камешек.
— Да что ты, Аревик-джан! — воскликнула Гришина мама. — Мой Гриша — самый обыкновенный мальчик. — Но она с умилением посмотрела на сына. А Гришин папа с довольной улыбкой потрепал его по волосам.
Несколько гостей подошли и присоединились к разговору. Тут Давид заметил Анаит с братишкой. Они подошли тоже и стали несколько поодаль от всех. И брат и сестра были в той же самой будничной одежде, в которой застал их Давид, когда прибежал утром звать в гости. Мачеха и не подумала их приодеть. Каро робко выглядывал из-за плеча сестрёнки.
— А учится как? Хорошо? — спросил один из подошедших гостей, толстый брюнет с усиками, обращаясь к Гришиным родителям.
Гришина мама только открыла рот, чтобы ответить толстяку, но сын опередил:
— Я — круглый отличник!
Давид хмыкнул и посмотрел на Анаит, но девочка с самым серьёзным видом слушала разговор.
— Вай, ты — круглый отличник? — удивился толстяк. В глазах его появились искорки юмора. Он оглядел всех присутствующих. — Вы только подумайте — он круглый отличник!
— А по дому помогаешь родителям? — спросила Гришу жена толстяка.
— Помогаю.
— Он делает всё в саду и в огороде, — ответила вместо Гриши его мама. Она уже с нескрываемой гордостью смотрела на сына. — И у него ещё хватает времени успешно заниматься в кружке юных мичуринцев.
— Я буду агрономом, когда вырасту, — заявил Гриша.
Все посмотрели на него так, будто перед ними стоял оживший музейный экспонат. Давид видел, что Гриша готов был лопнуть от важности.
— Да у вас просто идеальный мальчик! — воскликнула жена толстяка, обращаясь к Гришиным родителям.
Разговор этот был прерван отцом Давида. Он вдруг появился из-за сарая, держа в обеих руках шампуры, на которые было нанизано множество кусочков жареного мяса вперемежку с красными помидорами и сладким перцем.
— Аревик! — весело позвал он жену. — Зови гостей к столу — шашлык уже готов!
Мама Давида пригласила всех взрослых гостей на веранду, а ребятам сказала:
— А вы, дети, садитесь во-он за тот стол. — И она показала рукой на старый самодельный стол, что стоял во дворе под деревом.
Гриша побежал и уселся за накрытый стол. Анаит взяла братишку за руку и, как большая, повела его к столу, но почему-то вдруг остановилась и посмотрела на Давида взглядом, в глубине которого таилась неуверенность. Каро недоуменно поднял на сестрёнку глаза.
— Ну, почему стали? Да вы идите, садитесь, вот сюда, напротив меня, — позвал брата и сестру Давид.
Чего только не было на столе! У ребят просто глаза разбежались. Тут была и баклажанная икра, которую так вкусно готовит мама Давида, и овечий сыр, и шашлык из баранины, и ярко-красные блестящие помидоры, уложенные на тарелки вокруг горки свежей зелени, и сладкая гата[2]. Не тратя времени на разговоры, ребята налегли на угощение, запивая всё свежевыжатым виноградным соком.
Из открытых окон веранды до ребят доносились весёлые голоса взрослых, звон бокалов, длинные тосты, которые громовым голосом произносил толстяк с чёрными усиками.
— Не торопись, Каро, ешь спокойно, — тоном взрослой сказала брату Анаит. — Никто у тебя не собирается отнимать гату.
— Вку-ушная гата, — с трудом произнёс мальчуган: рот его до отказа был набит лакомством. — Очень вкушная…
— Ну, это что! — заметил Гриша. — Если бы ты попробовал гату, которую печёт моя мама, — вот это гата! Язык проглотишь вместе с ней! — Давид громко фыркнул. — А ты не фыркай, не фыркай. Когда придёшь на мой день рождения, я тебя угощу маминой гатой, и ты убедишься сам. Моя мама каждый год печёт гату на мой день рождения. Анаит, — повернулся Гриша к девочке, — а на твой день рождения тоже пекут гату?
Девочка растерянно посмотрела на него, потом, вдруг перестав жевать, с застывшим выражением лица уставилась себе в тарелку.
Давид неприязненно взглянул на Гришу. На несколько секунд за столом повисло неловкое молчание. Озадаченный, Гриша обвёл всех глазами и вдруг воскликнул, хлопнув себя по лбу:
— Вай! Я забыл — у тебя же нет мамы!
Давид яростно ударил под столом по ноге Гриши.
— Ты чего дерёшься? — возмутился тот, потирая коленку. — А что, разве я неправду сказал? Я же сказал правду! И вообще, я всегда говорю правду, всегда!
— «Правду, правду»! — зло передразнил его Давид. — Эх ты… Да что с тобой говорить!
Давид отвернулся от него. Ух, как бы он врезал сейчас по Гришиному самодовольному, гладкому лицу, если бы… если бы тот не был сегодня его гостем. Ну ничего, он ещё его поколотит, в другой раз.
— Ладно, давайте есть груши, — пересилив себя, сказал Давид и передвинул тарелку с грушами поближе к Анаит и Каро.
Некоторое время все четверо, забыв размолвку, с аппетитом ели большие жёлтые груши.
— А это у тебя настоящие часики? — вдруг спросил Гришу маленький Каро.
— Конечно, настоящие. Вот послушай, как они тикают. — И Гриша приставил левую руку к уху мальчика. — Ну как, тикают? — Маленький Каро энергично закивал. — Мне их подарила мама за то, что я кончил учебный год на все пятёрки. А папа подарил мне маленький транзистор. Они мне ещё обещали купить велосипед. Мой папа сказал, что я уже слишком большой, чтобы ездить на старом, трёхколёсном.
Девочка и её братишка притихли. Мальчуган, разинув рот, смотрел во все глаза на Гришу. Давид надкусил грушу и в упор посмотрел на хвастуна.
— А тебе что подарили? — спросил Гриша.
— Ничего, — буркнул Давид.
— Ах да-а, — медленно протянул Гриша, — у тебя же есть одна тройка.
Давид вспыхнул, но промолчал.
— А я вам не говорил, что через неделю я с папой и мамой еду в Москву? — заявил Гриша. Каро отрицательно покачал головой. — Папа сказал, что, как только мы приедем в Москву, он сразу же поведёт меня на Красную площадь и покажет мне Мавзолей Ленина, а потом — ВДНХ. А знаете, что такое ВДНХ? Это…
— Ты всё врёшь, врёшь! — заорал вдруг Давид. — Ты — противный брехун! Вот ты кто! — Он вскочил из-за стола так стремительно, что чуть не опрокинул свою тарелку на землю.
— Я тебе покажу, как обзываться! — вскочил из-за стола и Гриша.
Сжав кулаки, мальчишки стали друг против друга, словно два задиристых петуха, готовых ринуться в драку. Анаит и её брат испуганно смотрели на них.
— Это ещё что такое? — крикнула мама Давида, появившись в окне веранды. — Сейчас же перестаньте ссориться! И тебе не стыдно, Давид? Неужели ты хочешь испортить мой праздник?
Из-за её плеча показалось встревоженное лицо Гришиной мамы. Но Аревик её успокоила, что-то сказав ей вполголоса.
Мальчишки разжали кулаки и, полоснув друг друга злыми взглядами, нехотя сели за стол.
Около пяти часов вечера гости вышли во двор прогуляться, а мама Давида, бабушка и тётка принялись убирать грязную посуду, чтобы потом накрыть стол к чаю. Самовар уже давно шумел возле сарая. А ребята принялись играть в волейбол в углу двора — там, где деревья росли реже. Но игра у них не ладилась, потому что Анаит и Каро плохо принимали мячи.
— Эх ты, мазила! — крикнул девочке Давид. — Если мяч летит высоко, ты подпрыгивай тоже высоко, чтобы взять его. Поняла?
Анаит кивнула.
— Ну, давай ещё раз. — И, высоко подбросив в воздух мяч, Давид сильным ударом правой послал его Анаит. — Ну, мазила, не зевай!
Девочка не успела опомниться, как мяч попал ей прямо в лицо. Она закрыла лицо руками и заплакала:
— Вай, мама-джан! Мой нос!
Когда Анаит отняла руки от лица и увидела на них кровь, которая у неё пошла носом, она так громко заревела от испуга, что на них оглянулись взрослые. Каро, глядя на сестрёнку, тоже залился слезами.
Давид ужасно растерялся.
— Ну, Анаит, я не хотел тебе сделать больно… Я… я нечаянно… Я правда не хотел. Честное слово…
— Что тут случилось? — прибежала мама Давида с полотенцем в руках. — Подрались? — И вдруг она заметила, что у девочки идёт носом кровь. — Боже мой! Кто это тебя так?..
— Никто, — плача, невнятно пробормотала девочка.
— Как это «никто»?
Подошли несколько гостей и бабушка Давида.
— Вай, ахчи! — запричитала она. — Что это с твоим лицом, Анаит-джан? Бедный ребёнок! Пойдём, пойдём, я тебе умою лицо и руки. — И старушка, взяв плачущую девочку за руку, увела её с собой в дом. Каро поплёлся за ними вслед.
— Она что, упала и разбила себе нос, да? — спросила Гришина мама и вопросительно взглянула на мальчиков.
— Да это Давид ударил её мячом по лицу, — заявил Гриша.
— Давид?! — Аревик удивлённо посмотрела на сына. Тот, побледнев, отступил на шаг. — Как ты мог ударить девочку, сироту?
— Я… я нечаянно попал ей в лицо.
— Врёт он! — энергично вмешался в разговор Гриша. — Я видел, как он её ударил. Наверно, за то, что она плохо играла в волейбол. Он всё время обзывал её мазилой.