занимаемого кружком генерала А.
Мы отпили ликеру, закурили папиросы и приготовились слушать своего интересного рассказчика.
— Да, господа, — продолжал генерал Б., — так я перехожу к самому интересному вопросу; вы затронули едва ли не самое важное место в нашем войсковом строе — офицерский состав. Для нас, да я думаю, что и для врагов наших, представляется несомненным фактом, что ни одна армия в мире не имеет такого чудного контингента солдат, как наша; но попробуйте отдать этих солдат в руки дурным офицерам, а, например, китайских — хорошим, и вы непременно увидите, что через несколько лет китайская армия будет вдесятеро лучше нашей. Я даже больше скажу: хороших солдат гораздо легче испортить, потому что они именно тем и хороши, что слепо идут за своим командиром. Итак, нечего распространяться о том, какой вред армии и своему отечеству наносит офицер, случайно, без всякого призвания заброшенный в армию только потому, что надо же где-нибудь пристроиться, чтобы сразу получить хоть маленькое жалованье. Откуда может явиться у такого офицера любовь к своей части, стремление к совершенствованию? Может ли он носить в своем сердце идеалы воинской доблести? А если этого нет, то остается только одно: забота о своем жизненном благополучии — аккуратное, но пустопорожнее отбывание шаблонной службы, приноровленное к привычкам и капризам начальства, и вечное стремление пристроиться куда-нибудь подальше от жертв, требуемых от воина отечеством. Служба прослужена, пенсия выслужена, — чего же больше надо такому человеку? Он с тем и шел на военную службу.
Конечно, бывают исключения: среда воспитывает людей и в зрелом возрасте, ко для этого нужно, чтобы она сама состояла из людей, отвечающих своему назначению, и не заполнялась людьми, нуждающимися в воспитании. Талантливые начальники (ах, как они нужны нашей армии!) увлекают за собой всех поголовно; масса захватывает и слабых духом и заставляет их делать свое дело. Наконец, бывает и так, что человек, поступая на службу, не чувствовал в себе военной жилки и вдруг нашел ее в глубине своей природы и стал полезным во всех отношениях офицером. Но все это, господа, случаи исключения, а мы берем общее положение.
Итак, для образования сплоченной, деятельной и проникнутой хорошими принципами военной семьи нам нужен офицер, во-первых, воспитанный, то есть способный слиться с порядочным обществом, во-вторых, человек с истинным призванием к военному делу. Откуда, каким способом комплектования можно достать его?
Знаете, господа, может быть, вам покажется странным, но я скажу прямо: я сторонник касты, конечно, не такой, как в древности, не замкнутой, не отчужденной от общества, но все-таки настоящей касты, которая бы увлекала человека всецело и бесповоротно… Нам нужен офицер, обожающий свой мундир, свой быт, все особенности военной службы с ее лишениями и опасностями, — офицер, которого ни за какое жалованье нельзя было бы сманить ни в акциз, ни на железную дорогу, чтобы все это казалось ему скучным, неприветливым, совершенно чуждым его сердцу… Богатейший и неиссякаемый источник для получения таких офицеров находится у нас под руками: это — наши дети, для которых в недалеком будущем, судя по современным мероприятиям, широко откроются двери кадетских корпусов.
Что такое сын офицера? В большинстве это человек, который с детских пеленок проникается оригинальной прелестью военной жизни. В младенческом возрасте он уже бывает счастлив, когда ему импровизируют военный мундир. Едва он начинает лепетать, как уже учат его военной молитве за царя, и образ государя, столь обаятельный в военном мире, чудно рисуется в его детском воображении. Он засыпает под звуки военной зари и далеко уносится в своих мечтах в область героизма, слушая солдатские песни, исполненные военной поэзии. Учения, маневры, стрельба, стройные линии солдат, военная музыка, знамя, окруженное своими защитниками, — все это становится ему близким, родным, он тоскует по этой обстановке, если отрывается от нее, и его совсем не тянет в какой-нибудь иной мир; он мечтает о кадетском корпусе. Там он получает удовлетворение, чувствуя себя как бы на службе, и привыкает гордиться этим; воспитывается под руководством надежных офицеров (не тех воспитателей, которые в былое время советовали способным юношам бросать военную службу) и проходит курс, в котором умственные и физические упражнения строго регулированы и соображены с развитием детского организма (в этом отношении, то есть в вопросе о здоровом теле и здоровом духе, военная педагогика далеко опередила гражданскую). В корпусе мальчик становится стройным, здоровым, жизнерадостным, сохраняет полную энергию к дальнейшему труду и приобретает приличные для общества манеры — словом, становится вполне готовым для перехода на действительную службу. Окончив военное училище, он уже представляется человеком, как говорится, слепленным и в нравственном, и в умственном, и в физическом отношении именно из того материала, который необходим для состава офицерского корпуса.
На этом месте рассказчик остановился и, оглядываясь по сторонам, стал искать кого-то глазами. Через свои синеватые очки он заметил высокопоставленного молодого генерала, одного из тех, что вели беседу с профессором, и тихонько обратил на него наше внимание. «Он очень занят этим вопросом, — сказал Б. вполголоса, — и дай Бог ему успеха в этом: доброе и большое дело сделает для нашей армии…»
Мы оглянулись по сторонам. Оживленный говор, затянувшийся далеко за полночь, понемногу стал умолкать. Группы собеседников расходились; проходившие мимо нас однокашники горячо пожимали нам руки, и их довольные лица свидетельствовали о приятно проведенном времени. Предводитель, провожаемый молодежью, ушел несколько раньше, а два генерала с профессором оканчивали свой разговор стоя. Мы нашли нужным подождать их и проводить. Они были, видимо, тронуты этим и сейчас же вступили с нами в приветливый товарищеский спор, который продолжался на лестнице и в швейцарской даже в то время, когда все надели шинели.
Генералы уехали в своих экипажах, кроме нашего рассказчика, которого мы проводили до извозчика.
Уже утренняя заря занималась, когда мы прощались с нашим симпатичным стариком. Он остановился у дрожек и как будто не хотел расстаться с нами. Каждый из нас чувствовал, что мы имеем дело с человеком, может быть, и увлекающимся, но, во всяком случае, цельным, убежденным, верящим и любящим, а такие люди всегда симпатичны и интересны.
— Знаете, господа, — сказал он на прощание, — в переживаемое нами время, когда многое в общественных наслоениях изолгалось, изнахальничалось, как приятно чувствовать себя принадлежащим к порядочному обществу. Военный мир непременно должен представлять один из законченных образцов такого общества: в нем есть светлые и вполне определенные идеалы, за которые можно зацепиться, есть на чем душе успокоиться… Ведь вот, я уже в могилу смотрю, сомневаюсь, буду ли на обеденной перекличке будущего года, а всегда сердце, как у юноши, бьется от восторга, когда вижу что-нибудь прекрасное в военном мире.
IIДисциплина в бытовом ее применении
Разговор происходил в военном кружке на одном из четвергов у генерала Г. Эти четверги были очень интересны: собиралось человек до 30 и более разного возраста, чинов и ведомств; бывали и представители ученого мира, прежней эпохи и нынешней. Хозяин, богатый и одинокий генерал-барин, служивший без жалованья, толстый, веселый, румяный, как юноша, несмотря на свои почтенные годы, одинаково был рад каждому гостю, будь это высокопоставленное лицо или простой армейский подпоручик. Он обладал замечательной способностью очаровывать каждого гостя своим тонким вниманием; подмечал привычки и даже капризы почтенных людей и всегда угождал им; ученых выслушивал со сдвинутыми бровями, с изящными одобрительными жестами и подобающим терпением, а нас, простых офицеров, замечательно ловко вводил в общий разговор, — вообще умел прекрасно регулировать обмен мыслей в этом оригинальном собрании.
В описанный нами вечер собралось довольно большое общество. Просторный, уютно обставленный кабинет хозяина был полон гостями, тесно разместившимися на кожаных диванах. Тонкий аромат хороших сигар, усердно разбираемых из тут же стоящего ящика, наполнял воздух этого солидного салона. Другая часть общества разместилась в соседней гостиной; оттуда доносился сейчас же узнанный нами старческий, слегка дребезжащий голос, и нас сразу потянуло туда. Это был генерал Б., один из старейших кадет N-го корпуса, симпатичный человек, с которым мы сблизились на ежегодных товарищеских обедах.
В гостиной мы присоединились к тесному кружку человек в 15. Разговор шел о дисциплине вообще, как понимается она в военном строе, и в частности — о дисциплине ума и характера, что привело собеседников к горячему спору с несколько философским оттенком. Генерал Б. выходил из себя.
— Помилуйте! — говорил он. — На что же это похоже? Сын моего приятеля К., скромный, воспитанный и весьма способный юноша, вышел в офицеры, и через год нельзя узнать его: с какой-то трактирной манерой опрокидывает рюмку за рюмкой; кряхтит и даже кашляет как-то не по-человечески; папиросы не вынимает изо рта; сидит в обществе развалившись, с закинутой назад головой, насвистывает из оперетки и рисуется своей грубостью с отцом. По вечерам его все тянет куда-то, не хочет ни в гости, ни в оперу. «Мне, — говорит, — надо маленькую рекогносцировку произвести…» — и т. д.
Помилуйте, что же это за субъект? Откуда берутся такие типы? Какие причины возникновения этого современного бурбонства? Но это еще не все; вы послушайте его разговор с отцом.
— Неужели ты так все время проводишь в полку? — спрашивает отец.
— А то как же? Что же мне прикажете делать — книжки или газеты читать? Нынче все вздор пишут…
— Помилуй, какой же вздор? Наконец, у вас есть библиотека…
— Удивительно интересно труху перечитывать; предоставляю это удовольствие старым девам… Наконец, ты знаешь, что я еще дома все интересное перечитал.