— Ну, а служба? Наверное же, ты ею интересуешься? Без этого не стоит быть офицером.
— Служба? Что ты называешь службой? Для господ подпоручиков она главным образом заключается в обучении новобранцев направо и налево ворочаться; ну, а это занятие довольно скучное, и, кроме того, у нас есть большой мастер на эти дела — фельдфебель Ликсей Иванович, не правда ли, странное имя?
— Как? А воспитание солдат?
— Охота тебе верить всякому книжному вздору: это один сентиментализм…
— Да неужели же ваше начальство примиряется с такими взглядами, не принимает никаких мер?
— Начальство? Да когда же мы его видим? У нас командир старенький, на подъем тяжел, да и слеповат при этом — раз бабу хотел арестовать за неотдание чести, принял ее за солдата. Мы часто во время занятий сидим в собрании, иногда даже в карты играем, а если командир тронется по казармам, то нам дают знать. Он всех находит на местах, умиляется нашей исправной службой и даже благодарности в приказах отдает, такой чудак!
— Ты ужасы рассказываешь, мой друг, ты сочиняешь, мистифицируешь отца…
— Ничуть не бывало… Э! Да что об этом толковать! Ты сам отлично понимаешь, что каждый из нас служит ровно настолько, насколько получает жалованья…
Генерал Б. закачал головой.
— Слышите, слышите, господа? Вот оно в чем суть… Какой низменный, какой возмутительный принцип! Конечно, этот мальчик — попугай, повторяющий чужие слова, скоро нарвется и сгорит. Но разве в нем дело? Дело в отсутствии дисциплины в полку, да не казенной, не внешней, а той, которая могла бы сдержать и направить разболтавшиеся умы и характеры. Внутренняя жизнь офицерского общества — предмет важный и интересный, достойный гораздо большего внимания, чем то, которое ему отдают. Эта жизнь нуждается в законном и твердом регуляторе, без которого общество разбивается на партии, иногда очень вредные, сеющие распущенность… Тогда является на сцену дисциплина иного сорта — подчиненность и поклонение недостойным личностям. Но об этом после, а теперь слушайте дальше.
Совершилась удивительная метаморфоза: отец распущенного юноши пришел в отчаяние, поднял на ноги всех влиятельных знакомых и перевел сына в другой, хорошо известный ему полк. Через какой-нибудь месяц молодого человека нельзя было узнать: сначала он стал задумываться; его сразу ошеломило приличие и порядочность общества, в которое он вступил; деликатное обращение начальства; радушие и внимание товарищей, аккуратно отдававших ему визиты, и прочее, и он стал все это сравнивать со своим положением в прежнем полку, где его третировали, насмехались над его скромностью и наивностью до тех пор, пока он сам не стал распущенным человеком. Когда же ему пришлось в этом новом полку заболеть и его по заведенному обычаю навестили не только товарищи, но и начальство, он был глубоко растроган и всей душой готов был слиться с этим прекрасным обществом. С тех пор он стал скромным, симпатичным; куда девались эти угловатые манеры, этот пошлый тон; даже по наружности точно красивее стал: лицо чистое, глаза ясные, жизнерадостные, стройная осанка, щеголеватость в одежде… Его так и тянуло в полк, о котором он иначе не говорил, как с восторгом; о товарищах отзывался, точно влюбленный. Стал педантично посещать занятия; иногда без чаю убегал, чтобы явиться заблаговременно, до прихода ротного командира, и нередко приносил домой работы по вечерам: солдатские диктовки, тактические задачи, материалы для «сообщения»; даже завел маленькую военную библиотеку, подражая товарищам, интересующимся военной литературой.
Вот, господа, какие чудеса может делать офицерское общество: оно может возвысить человека или уронить, даже совсем погубить. Исследуйте же причины подъема и упадка порядочности в офицерских обществах; это вопрос огромной важности — вопрос об основаниях, на которых зиждется развитие нашей армии.
На этом месте рассказчик остановился и вопросительно посмотрел на одного из собеседников, штабс-капитана в адъютантской форме. На лице этого человека блуждала какая-то странная, некстати насмешливая улыбка, свойственная недалеким и невыдержанным людям.
— Я знаю N-й полк, — сказал адъютант, — там хоть кого вышколят.
— Что вы хотите этим сказать? — с недоумением возразил Б.
— Я был недавно в собрании этого полка, — продолжал адъютант все с той же улыбкой, но уже конфузясь и краснея. — У меня даже поясница заболела, пока все офицеры собрались к обеду, раз тридцать пришлось встать и сесть: сидит компания поручиков, входит штабс-капитан — все встают и раскланиваются; входит капитан — встают поручики и штабс-капитан, а при входе полковника все торжественно поднимаются и ждут банального слова: «Не беспокойтесь…» Старший говорит — младшие почтительно слушают, хотя бы это было совсем неинтересным. То и дело спрашивается разрешение закурить и т. д. Во всем какая-то особенная предупредительность младших к старшим, немножко даже странная, стеснительная для тех и других, а чуть слово начальника имеет служебный оттенок — все держатся в струнку, несмотря на домашнюю, неофициальную обстановку.
— Да неужели, мой милейший, вы не понимаете, — перебил его генерал Б., — что все, что вы сейчас рассказали, конечно, если отбросить вашу несколько неверную окраску, — одна прелесть, один восторг!
— Но ведь это, ваше превосходительство, какая-то дрессировка, надоедливая и стеснительная для каждого свежего человека.
— Неправда! — строго сказал Б. — Вы спутываете понятия; это навыки в умении себя держать, навыки в приличии и порядочности, заслуживающие более солидного и уважительного названия, чем «дрессировка». Да если, мой милейший, вы хорошенько подумаете, то увидите, что без подобных навыков нельзя себе представить ни хорошей, выдержанной семьи, ни сколько-нибудь порядочного общества. Это — бытовая дисциплина, которой держится и живет все порядочное не только в военном классе, но в обществе и в народе, где она проявляется в других формах, но сущность ее одна и та же… За что вы хвалите, например, хорошую крестьянскую семью? За то, что видите порядок в доме, что младшие члены семьи предупредительны к старикам, деликатны с женщинами; за то, что сын уступает место отцу за столом, не огрызается, получая от него какое-нибудь замечание… Эта выдержка, скромность, отсутствие нахальства, неразвращенность молодой натуры — все это ласкает ваш взор, удовлетворяет вас не только как моралиста, но и как эстетика. Возьмите порядочное общество, анализируйте внутреннюю жизнь хорошо поставленного полка, и вы сейчас же найдете в них аналогию с внутренней жизнью такой семьи… Надо понимать, что все эти внешние знаки в отношениях служат отражением глубокой нравственной закладки, основанной на взаимном уважении: настоящей, сознательной дисциплины нельзя выколотить никакими наказаниями, ибо только те навыки прочны и плодотворны, которые внедряются хорошим воспитанием и воспринимаются человеком не принудительно, а с удовольствием и сознанием, что это нужно, что это долг… Ах, господа! Подумайте только хорошенько, углубитесь в предмет, и вы сейчас же увидите, что дисциплина, о которой мы говорим, — это идеал, к которому стремились и стремятся наши лучшие, наши просвещеннейшие педагоги, к сожалению, только не совсем плодотворно. Очень много проморгали в 60-х годах: дали возможность реалистам-реакционерам опросить значительную часть молодежи и довести ее не только до духовной, но даже до физической неряшливости… До сих пор чувствуются отпрыски этого направления в лице людей с недисциплинированным характером, не дающих житья ни себе, ни другим; с разболтавшимся, озлобленным умом, могущим только отрицать и совершенно неспособным к сосредоточенности и творчеству… Вы посмотрите, много ли талантов вышло из этой убогой пустыни, не представляющей никаких соков для вскормления гения… Потом мода переменилась, и все бросилось на наживу, замечтало о выгодных местах и, не получая их, озлоблялось. Эти слова: «служу ровно настолько, насколько получаю жалованья» — ужасный отпрыск дурных влияний века. Дай Бог, чтобы этим сором никогда не зарастала наша доблестная военная служба.
На этом месте генерал Б. сделал паузу.
— Верно, ваше превосходительство, верно! Ей-богу, правда! — раздался вдруг чей-то басистый голос.
Мы обернулись и увидели личность, которой сразу не заметили. Это был товарищ хозяина по корпусу, полковник, южного, или, вернее сказать, кавказского типа, но не туземец, а русский; продолжительная кавказская служба только наложила на него свой особенный отпечаток. Росту он был невысокого, грудь имел выпуклую, плечи широкие; на груди висели два солдатских и один офицерский Георгий. Лицо у полковника было грубого, сизоватого, но совершенно приличного цвета, без всяких намеков на алкоголь; глаза серые, быстрые, вполне сохранившие юношеский блеск, а волосы густые с красивой сединой.
Заметно было, что полковник тоже хотел что-то рассказать, но деликатно остановился и даже подал знак к молчанию, заметив, что генерал Б. не кончил своей речи.
— Но мы удалились от предмета, — продолжал Б. — Вот вы сейчас сказали, что в N-м полку хоть кого вышколят, положим, это выражение можно заменить более деликатным, а знаете ли, что благодаря именно этому в этом полку никогда не бывает никаких историй; что этот порядок, заключающий во внутреннем своем значении взаимное уважение между начальниками и подчиненными, не представляет почвы для столкновений и приносит в результате замечательную постановку службы. В этот полк стремятся молодые люди из лучших семей, ищущие хорошего общества…
Но может быть, господа, вы думаете, что такая дисциплина забивает человека, уничтожает в нем инициативу? Напротив, в строго педагогическом смысле дисциплина должна служить не чем иным, как постоянным спутником инициативы: дурной и вредный тот инициатор, который не обладает дисциплинированным умом и характером.
Давайте-ка проанализируем значение этих дисциплинарных формальностей. Возьмем не N-й, а любой хорошо поставленный полк. Вы встречаете на улице или в обществе офицера этого полка и положительно любуетесь им: какая порядочность, какое благородство тона сказывается в самом простом приеме, например в отдании чести. Если вы человек истинно военный в душе, то вы не можете не заметить всех оттенков в манере человека, отдающего вам этот дисциплинарный долг, и если эта манера вас удовлетворяет, то вы не можете не любоваться ею как отражением прекрасных внутренни