[111]. С этой точки зрения восприятие представляет собой непрерывный процесс минимизации ошибок предсказания.
Третий и самый важный компонент теории контролируемой галлюцинации — это утверждение, что перцептивный опыт (в данном случае субъективный опыт «видения чашки кофе») определяется содержанием нисходящих предсказаний, а не восходящих сенсорных сигналов. Мы никогда не «испытываем» сами сенсорные сигналы, мы испытываем только их интерпретацию.
Смешайте эти три составляющие — получится коперниканский переворот в области представлений о восприятии. Нам кажется, что органы чувств раскрывают окружающий мир перед нашим сознательным разумом таким, какой он есть. С такими установками вполне закономерно считать восприятие процессом восходящего распознавания признаков — «считывания» окружающей нас действительности. На самом же деле мы воспринимаем нисходящую, направленную изнутри наружу нейронную фантазию, которую реальность просто обуздывает, а не смотрим на какую бы то ни было реальность сквозь прозрачное окно.
А как бы все выглядело — вернемся к Витгенштейну, — если бы восприятие представлялось нам наиболее вероятным нисходящим предположением? Да так же и выглядело бы. Как солнце по-прежнему восходит на востоке и заходит на западе, даже если бы восприятие казалось нам контролируемой галлюцинацией, чашка кофе на столе — то есть совокупность чьего угодно перцептивного опыта — по-прежнему будет казаться такой, какой всегда была, и это не изменится.
Рассуждая о галлюцинациях, мы обычно представляем себе некое порождаемое чем-то внутри нас впечатление — зрительный или звуковой образ того, чего на самом деле нет, — как происходит при шизофрении или в психоделических приключениях, подобных тем, что пережил Альберт Хофман. В этих ассоциативных представлениях галлюцинации противопоставлены «нормальному» восприятию, которое предположительно отражает то, что существует в окружающем нас мире в действительности. В представлении о восприятии как о нисходящем процессе противопоставленные явления превращаются в обычные разновидности. И «нормальное» восприятие, и «ненормальные» галлюцинации включают в себя порождаемые чем-то внутри нас прогнозы относительно источников входящих сенсорных данных, и обе разновидности образуются одним и тем же комплектом основных механизмов в мозге. Разница лишь в том, что при «нормальном» восприятии воспринимаемое связано с источниками в реальном мире и контролируется ими, а в случае галлюцинаций восприятие в той или иной степени теряет связь с этими источниками. При галлюцинациях наши перцептивные прогнозы не обновляются должным образом с учетом ошибок прогнозирования.
Если восприятие — это контролируемая галлюцинация, то галлюцинацию по аналогии можно считать неконтролируемым восприятием. Они отличаются, но искать границу между ними — это все равно что искать границу между днем и ночью.
Давайте проверим теорию контролируемой галлюцинации на практике и выясним, что означает, допустим, перцептивный опыт цвета.
Наша зрительная система, сколь бы удивительной она ни была, реагирует только на крохотный отрезок полного электромагнитного спектра, расположенный между низкими частотами инфракрасного излучения и высокими частотами ультрафиолетового. Любой воспринимаемый нами цвет — собственно, любая часть совокупности каждого из наших зрительных миров — основывается на этом тонком срезе действительности. Уже одно это знание говорит нам о том, что перцептивный опыт не может выступать всеобъемлющей репрезентацией объективного внешнего мира. Он недотягивает до нее и одновременно превосходит ее.
Спросите нейропсихолога, и он, скорее всего, скажет, что вы воспринимаете тот или иной цвет, когда в сетчатке вашего глаза активируется определенная доля цветочувствительных колбочек. Этот ответ нельзя назвать неверным, однако он рисует далеко не полную картину. Между активностью цветочувствительных колбочек и восприятием цвета взаимно однозначного соответствия нет. Воспринимаемый вами цвет определяется сложным взаимодействием света, отражающегося от поверхности, и общей освещенности той среды, в которой вы находитесь. Точнее, он определяется тем, как ваш мозг выводит умозаключения — наиболее вероятные предположения — о том, как складывается это взаимодействие.
Вынесите лист белой бумаги на улицу — он по-прежнему будет выглядеть белым, хотя свет, который он теперь отражает, имеет совсем другой спектральный состав в силу разницы между дневным солнечным светом (синеватым) и искусственным (желтоватым). Ваша зрительная система автоматически компенсирует эту разницу в общей освещенности — «делает поправку на источник света», как говорят исследователи зрения, — в результате чего ваше ощущение цвета распознает инвариантное свойство листа бумаги — то, каким образом бумага отражает свет. Мозг делает умозаключение об этом инвариантном свойстве, выдвигая наиболее вероятное предположение об источнике его постоянно меняющихся входящих сенсорных данных. Белый — это феноменологическая составляющая данного умозаключения, проявление умозаключения мозга об этом инвариантном свойстве в нашем сознательном опыте.
Соответственно, цвет не является определенным свойством вещей в себе. Он, скорее, представляет собой найденное эволюцией полезное устройство, позволяющее мозгу распознавать и отслеживать предметы в условиях меняющейся освещенности. Когда я испытываю субъективный опыт наблюдения красного кресла в углу своей комнаты, это не значит, что кресло на самом деле красное, — как вообще кресло может обладать таким феноменологическим свойством, как краснота? Краснота не присуща креслу, как не присуще ему уродство, старомодность или авангардность. Просто у поверхности кресла имеется свойство — определенным образом отражать свет, — и мой мозг это свойство отслеживает с помощью своих перцептивных механизмов. Краснота — это субъективная, феноменологическая составляющая данного процесса.
Значит ли это, что краснота кресла переместилась из присутствия «там», в окружающем мире, в присутствие «здесь», внутри мозга? В некотором смысле ответом будет безоговорочное «нет». В мозге нет никакой красноты в том смысле, что там имеется некий воображаемый красный цвет, запечатлеваемый чем-то вроде миниатюрной видеокамеры, которая передает снятое в еще одну зрительную систему, в которой тоже имеется своя мини-камера, и так далее. Полагать, что для возникновения восприятия воспринимаемое свойство внешнего мира (краснота) должно как-то воспроизводиться в мозге, значит совершать ошибку «двойного преобразования», как ее называл философ Дэниел Деннет. В рамках этой ошибки внешняя «краснота» преобразуется сетчаткой в паттерны электрической активности, которые затем необходимо воспроизвести, то есть снова преобразовать, во внутреннюю «красноту». Как отмечает Деннет, такой ход мысли не объясняет ничего[112]. Единственный смысл, в котором красноту можно обнаружить «в мозге», — тот, согласно которому именно там находятся механизмы, составляющие основу перцептивного опыта. И эти механизмы, разумеется, не красные.
Когда я смотрю на красное кресло, ощущение красного, которое я испытываю, зависит и от свойств самого кресла, и от свойств моего мозга. Оно соответствует содержанию набора перцептивных предположений о том, как определенный вид поверхности отражает свет. Красноты как таковой не существует — ни в мире, ни в мозге. Как сказал Поль Сезанн, «цвет — это точка, в которой мозг соприкасается со вселенной»[113].
Если взглянуть шире, можно заявить, что этот принцип применим не только к области цветового восприятия. Он относится к любому восприятию. Иммерсивная мультисенсорная панорама вашей перцептивной сцены здесь и сейчас, в данный момент, — это выход на связь с внешним миром, это скорее письмо, чем чтение. Совокупность перцептивного опыта — это нейронная фантазия, которую удерживает в узде постоянный поток сменяющих друг друга наиболее вероятных перцептивных предположений, контролируемых галлюцинаций.
Можно сказать даже, что все мы постоянно галлюцинируем. Просто, когда мы сходимся во мнении относительно этих галлюцинаций, мы называем их реальностью[114].
Давайте посмотрим, как перцептивные ожидания формируют сознательный опыт, — возьмем три примера, которые вы можете проверить на себе.
Если в феврале 2015 г. вы пользовались соцсетями или читали газеты, то наверняка помните ажиотаж вокруг «феномена синего или белого платья». В одну февральскую среду по прибытии на работу на меня обрушилась лавина электронных писем и голосовых сообщений. Незадолго до этого я выступил соавтором небольшой книги о зрительных иллюзиях[115], а СМИ наперегонки искали объяснения взорвавшему интернет явлению. «Феномен» воплотился в случайно сделанном фотоснимке некоего платья, которое кому-то казалось сине-черным, а кому-то бело-золотым[116]. Видевшие его в одном цветовом сочетании были настолько уверены в своей правоте, что попросту не представляли, как можно видеть что-то иное, вот интернет и забурлил доводами и возражениями.
Сперва я подумал, что это розыгрыш. Я, как и те первые четверо сотрудников лаборатории, которым я показал картинку, совершенно отчетливо видел черно-синее платье, поэтому, услышав от пятого «бело-золотое», опешил и в то же время обрадовался. Как и весь остальной мир, лаборатория разделилась примерно пополам: одна половина видела платье черно-синим, другая — бело-золотым.
Час спустя я уже выступал на BBC, пытаясь объяснить, в чем тут дело. Все постепенно приходили к единодушному мнению, что эффект возникает из-за поправки на источник света, то есть влияния общего освещения на восприятие цвета. Идея заключалась в том, что у разных людей этот процесс может происходить по-разному, и обычно эта разница никак себя не проявляет, поэтому о ней не знали, и только теперь ей представился случай сыграть решающую роль.