Участники обсуждений очень быстро заметили, что фото платья пересвечено и ему недостает контекста (большую часть снимка занимает само платье), — это вполне могло одурачить мозг, пытающийся опереться в своем умозаключении на контекст. Если вашей зрительной системе по той или иной причине привычен желтоватый искусственный свет — допустим, вы много времени проводите в помещении, — высока вероятность, что она сделает вывод о цвете платья как о сине-черном, полагая источник освещения желтоватым. И наоборот, если ваши лучшие друзья — солнце, воздух и вода, а с ними и голубоватый естественный свет, вы, возможно, увидите платье бело-золотым.
Все сразу же принялись экспериментировать — вглядываться в снимок в полутемной комнате, а потом выбегать на дневной свет; проводить параллели между преобладанием видящих платье бело-золотым и средним количеством солнечных дней в разных странах; выяснять, насколько среди видящих сине-черное больше пожилых, чем молодых. В мгновение ока возникла целая кустарная отрасль, занимающаяся отработкой этих и других гипотез[117].
Наличие такой разницы в чувственном опыте, вызываемом одним и тем же изображением, и такая уверенность в своем опыте у тех, кто его испытывает, убедительно доказывает, что наше восприятие окружающего мира — это внутренний конструкт, формируемый индивидуальными особенностями нашей личной биологии и биографии. Как правило, мы считаем, что все видят окружающий мир примерно одинаково, и в большинстве случаев, наверное, так и есть. Но даже если это и в самом деле так, то не потому, что красные кресла действительно красные, а потому, что выявить тончайшие различия в том, как наш мозг отбирает наиболее вероятные предположения, способно только совсем нестандартное стечение обстоятельств, которое и возникло в ситуации с платьем.
В качестве второго примера мы возьмем популярную оптическую иллюзию «Шахматная доска Адельсона». Она демонстрирует, что прогнозы воздействуют на восприятие не только в нетривиальных ситуациях, таких как случай с платьем, а сплошь и рядом, на каждом шагу. Посмотрите на шахматную доску в левой части рис. 5 и сравните клетки А и В. Скорее всего, А покажется вам темнее В. Такой ее вижу я, такой ее видят все, кому я это изображение показывал. Ни намека ни на какие индивидуальные различия.
На самом же деле А и В имеют абсолютно один и тот же оттенок серого. Это доказывает шахматная доска в правой части рисунка, где А и В соединены двумя полосами, имеющими одинаковый оттенок серого по всей длине. И вглядевшись в получившийся прямоугольник, вы увидите, что оттенки не меняются, никаких переходов цвета нет. А и В действительно одинаково серые, хотя на шахматной доске в левой части они всё так же будут различаться. Знание о том, что они одного цвета, ничем не поможет смотрящему. Я разглядывал эти картинки тысячи раз, и все равно А и В слева ни в какую не хотят выглядеть одинаково[118].
Рис. 5. Оптическая иллюзия Адельсона
Дело здесь в том, что восприятие серого определяется не теми световыми волнами, которые исходят от А и В (волны у них одни и те же), а наиболее вероятным предположением мозга о том, чем вызвано конкретное сочетание длин волны, и предположение это, как в случае с платьем, зависит от контекста. Клетка В находится в тени, клетка А — нет, а в нейронные сети зрительной системы мозга накрепко вшито, что в тени предметы кажутся темнее. И точно так же, как мозг корректирует свои перцептивные умозаключения с учетом общей освещенности, он корректирует умозаключения об оттенке клетки В с учетом своего предшествующего знания о тенях. Поэтому на шахматной доске в левой части клетка В кажется нам светлее, чем клетка А, на которую тень не падает. На шахматной доске в правой части контекст тени нарушается наложенными поверх клеток серыми полосами, и мы видим, что на самом деле А и В абсолютно одинаковы.
Происходит это совершенно автоматически. Вы не отдаете себе отчета (по крайней мере до сих пор не отдавали) в том, что, делая свои перцептивные прогнозы, мозг пользуется имеющимися у него заведомыми ожиданиями насчет теней. И это вовсе не недочет нашей зрительной системы. Результативная зрительная система — это не экспонометр, которым пользуются фотографы для измерения освещенности. Функция восприятия, по крайней мере в первом приближении, состоит в том, чтобы вычислять наиболее вероятные источники сенсорных сигналов, а не заставлять нас осознавать сами сенсорные сигналы, в чем бы это осознание ни заключалось.
Последний пример показывает, насколько быстро новые прогнозы влияют на сознательное восприятие. Взгляните на изображение ниже (рис. 6). Скорее всего, вы увидите только мешанину из черных и белых клякс. Потом, когда дочитаете предложение до конца, переверните несколько страниц и посмотрите на расположенную там фотографию (рис. 7).
Рис. 6. Что это?
Рис. 7. Это вот что. Исходный снимок для изображения на рис. 6[119]
Посмотрели? Замечательно. Теперь снова взгляните на рис. 6 — на этот раз изображение покажется вам другим. Там, где прежде была неразбериха из пятен, теперь вырисовываются предметы, четкие очертания и какой-то сюжет. Перед нами черно-белая иллюзия, или «картинка в стиле Муни». Достаточно разглядеть сюжет каждой такой картинки один раз, и он будет виден там всегда. Для создания черно-белой иллюзии изображение переводится в оттенки серого, а затем осторожно сегментируется методом пороговой обработки, в результате которой все мелкие подробности пропадают, залитые радикальным черным или белоснежным. Если проделать все это надлежащим образом на подходящем изображении, будет очень трудно разобрать, что творится на картинке, пока вы не увидите оригинал, после чего черно-белая мешанина вдруг превратится в связный сюжет.
Примечателен этот пример тем, что сейчас, когда вы смотрите на черно-белую мешанину, ваши глаза получают всё те же сенсорные стимулы, что и в первый раз, сами стимулы за это время ничуть не изменились. Изменились только прогнозы мозга относительно источников этих сенсорных данных, и именно они меняют осознаваемую вами картину[120].
Этот феномен характерен не только для зрения. Убедительным примером слухового восприятия такого рода служит «синусоидальная речь»[121] — обработка произнесенной фразы, при которой отсекаются все высокие частоты, позволяющие нам распознавать сказанное. Результат обычно похож на шумный свист, в котором нельзя разобрать ничего, то есть мы получаем слуховой эквивалент черно-белой иллюзии. Затем вы слушаете изначальную, необработанную, речь, а потом снова синусоидальную версию — и вдруг в ней все становится ясно. Точно так же, как с черно-белыми иллюзиями, четкий прогноз относительно источника сенсорных сигналов меняет — в данном случае обогащает — перцептивный опыт.
В совокупности эти примеры (признаю, намеренно простые) показывают, что восприятие — это творческий, генеративный акт, это проактивная, контекстозависимая интерпретация сенсорных сигналов и взаимодействие с ними. И как я уже говорил, принцип, согласно которому перцептивный опыт строится на рождающихся в мозге предсказаниях[122], применяется повсеместно — не только к зрению и слуху, а ко всему нашему восприятию, постоянно.
Из этого следует, что мы никогда не воспринимаем мир таким, «какой он есть». Еще Кант, предлагая свою концепцию ноумена, заметил, что нам трудно представить, как выглядело бы такое восприятие. Мы уже убедились: даже столь простое явление, как цвет, существует только во взаимодействии мира и разума. И поэтому, как ни удивительно для нас, что перцептивные иллюзии — подобные уже рассмотренным нами — обнажают разницу между тем, что мы видим (слышим, осязаем), и тем, что есть на самом деле, мы должны постараться не оценивать перцептивный опыт исключительно с точки зрения «точности» его совпадения с реальностью. В таком понимании точное («достоверное») восприятие — это химера[123]. Контролируемая галлюцинация мира, данного нам в ощущении, создавалась эволюцией, чтобы увеличить наши шансы на выживание, а не чтобы служить прозрачным окном во внешнюю действительность, не имеющим никакого понятийного смысла. В эти идеи мы углубимся в последующих главах, но прежде неплохо было бы разделаться с рядом контраргументов.
Первый из них заключается в том, что теория восприятия как контролируемой галлюцинации отрицает непреложные составляющие реального мира. «Если все, что мы ощущаем, это просто галлюцинация, — можете возмутиться вы, — идите прыгните под поезд и посмотрите, что получится».
Ничто из сказанного мной не нужно рассматривать как отрицание существования предметов и явлений окружающей действительности, будь то приближающийся поезд, кошка или чашка кофе. Слово «контролируемая» в нашем термине важно не менее, чем «галлюцинация». Изображая восприятие таким образом, мы не имеем в виду, что оно берется с потолка и может быть каким угодно, мы имеем в виду, что отображение окружающей действительности в перцептивном опыте — это конструкт нашего мозга.
В связи с этим полезно будет уяснить разницу между «первичными» и «вторичными» свойствами, как называл их философ эпохи Просвещения Джон Локк. К первичным качествам предмета он относил те, что существуют независимо от наблюдателя, в частности протяженность, плотность, подвижность[124]. Поезд на полном ходу этими первичными качествами обладает в избытке, поэтому лучше под него не прыгать, независимо от того, наблюдаете вы его или нет и каких взглядов на природу восприятия придерживаетесь. Вторичные качества — соответственно те, существование которых зависит от наблюдателя. Это свойства предметов, вызывающие ощущения — или «идеи» — в сознании, и существующими отдельно от объекта их назвать нельзя. Хорошим примером вторичного качества будет цвет, поскольку восприятие цвета зависит от взаимодействия определенного перцептивного аппарата с объектом.