Эти более высокие планы личности полностью отделимы от физического, телесного «я». Телесное «я» способны ощущать многие животные, а также маленькие дети, не имея при этом никакого сопровождающего его чувства личностной идентичности. И хотя взрослые люди обычно ощущают все эти формы личности как единое интегрированное целое, когда нарративная и социальная составляющие слабеют или разрушаются, результат может быть катастрофическим.
Клайв Уэринг — британский музыковед, известный как редактор произведений композитора эпохи Возрождения Орландо ди Лассо, хормейстер и человек, полностью изменивший музыкальный формат «Радио-3» корпорации BBC в начале 1980-х гг. В марте 1985 г., находясь на пике карьеры, он перенес опасное воспалительное заболевание мозга (герпетический энцефалит), сильно повредившее его гиппокамп в обоих полушариях и вызвавшее один из самых тяжелых случаев амнезии в истории медицины[211].
Уэрингу стало невероятно трудно извлекать уже имеющиеся воспоминания (это расстройство называется ретроградной амнезией), но в первую очередь у него возникли затруднения с накапливанием новых (антероградная амнезия). Он словно существует исключительно в текущем моменте — в отрезке времени длиной от семи до 30 секунд. Сейчас ему за 80, и, скорее всего, он по-прежнему воспринимает жизнь как непрерывную череду мини-пробуждений, как будто примерно каждые 20 секунд он приходит в себя после комы или общего наркоза. Его нарративное «я» уничтожено.
Вид памяти, который утратил Клайв, — это память эпизодическая, автобиографическая, то есть память о локализованных во времени и пространстве событиях, включающая, самое важное, события с его собственным участием. Читать дневники Уэринга больно[212]. Там раз за разом повторяются упоминания о «первом» пробуждении, при этом предшествующие записи, сделанные иногда всего несколькими минутами раньше, вычеркиваются, а иногда и замазываются в ярости.
8:31 Вот теперь я целиком и полностью очнулся.
9:06 Теперь я абсолютно очнулся и всецело это ощущаю.
9:34 Теперь я, вне всякого сомнения, по-настоящему очнулся.
Эти дневники и беседы с Клайвом, которые его жена Дебора приводит в своей книге «Вечное сегодня» (Forever Today), говорят об ударе по его ощущению личностной идентичности, вызванном поражением мозга. Его неспособность выстраивать единый нарратив на протяжении времени означает, что «бытие собой», более 30 лет представлявшее для Клайва непрерывный поток, теперь обнулилось, превратившись в мимолетное ощущение, лишенное стабильного «я» — того стержня, на который можно наматывать нить восприятия мира и себя. Утрата прошлого и будущего настолько выбила Уэринга, увязшего в зыбучих песках амнезии, из колеи, что он начал сомневаться, жив ли он и был ли жив. Дебора Уэринг пишет: «Клайву постоянно казалось, будто он только что очнулся от потери сознания, поскольку никаких свидетельств предшествовавшего бодрствования у него не было. "Я ведь ничего не слышал, ничего не видел, ничего не касался, мне ничем не пахло, — говорил он. — Это все равно что умереть"»[213].
При этом другие составляющие ощущения себя у Клайва совершенно не пострадали. У него не нарушено чувство обладания телом, местонахождение взгляда от первого лица и даже совершение волевых действий. Его любовь к жене ничуть не ослабла, хотя иногда он не может вспомнить, как он с ней познакомился, — они поженились всего за год до его болезни. И когда Клайв играет на фортепиано, или поет, или дирижирует, музыка льется так же свободно и живо, как прежде, позволяя ему снова почувствовать себя цельным.
Клайва эти моменты любви и музыки преображают и спасают. Оливер Сакс в статье в «Нью-Йоркере» описал его случай так: «У него больше нет внутреннего нарратива, он не проживает жизнь в том смысле, в котором проживаем ее мы. Но любой, кто видит его за фортепиано или с Деборой, моментально убеждается, что в такие минуты он снова становится собой и ощущает всю полноту жизни»[214].
Несмотря на эти светлые моменты, случай Клайва безусловно трагичен. Разрушение нарративного «я» — это не просто ухудшение памяти, оно ведет к неспособности воспринимать себя как непрерывно существующего во времени, а эта неспособность, в свою очередь, размывает основополагающее чувство личностной идентичности, которое большинство из нас вполне естественно считает само собой разумеющимся. Памятью наше «я» не исчерпывается, но, как показывает история Уэринга и как многие из нас видят на примере своих друзей и родных, которых засасывает болото деменции или болезни Альцгеймера, без непрерывности и устойчивости самовосприятия человеку обойтись нелегко.
Сила любви Клайва и Деборы, способная восстанавливать ощущение личностной идентичности Клайва, плавно подводит нас к разговору о социальном «я».
Человек, как и многие другие животные, существо общественное. Способность понимать состояние чужого сознания — критически важное умение для общественных живых существ в любых контекстах и в любых сообществах. Часто считается, что эта способность — ее еще называют «теорией разума» — у человека развивается довольно медленно, однако она играет ключевую роль почти для всех нас на протяжении всей нашей жизни.
Временами мы ощущаем ее довольно остро — например, когда пытаемся угадать, что думает о нас партнер, друг, коллега. Но даже когда мы не раздумываем осознанно над своими социальными взаимоотношениями, наша способность воспринимать чужие намерения, убеждения и желания всегда работает в фоновом режиме, направляя наше поведение и формируя эмоции.
О социальном восприятии и теории разума написано немало, и эти работы охватывают и психологию, и социологию, и (с недавнего времени) еще совсем молодую область социальной нейронауки[215]. В большинстве случаев названные вопросы исследуются с точки зрения их важности для руководства социальными взаимоотношениями. Я же хочу развернуть объектив в другую сторону и посмотреть, насколько наше ощущение «бытия собой» зависит от того, как я воспринимаю восприятие себя другими.
Социальное восприятие — восприятие состояния психики окружающих — это не просто эксплицитное рассуждение или «раздумья» о том, что думают или не думают другие. В большинстве своем наше социальное восприятие носит автоматический и непосредственный характер. Мы формируем восприятие чужих убеждений, эмоций и намерений так же естественно и легко, как формируем восприятие кошек, кофейных чашек, кресел и даже собственного тела. Когда я, наливая себе бокал вина, вижу, что подруга подставляет мне свой пустой бокал, мне не нужно вычислять ее намерение логически, я просто воспринимаю, что ей тоже хочется еще вина и что, вообще-то, нужно было бы сначала предложить налить ей. Я воспринимаю эти состояния психики с такой же легкостью, хотя и не обязательно так же правильно и точно, как сам винный бокал.
Как это происходит? Ответ, на мой взгляд, снова нужно искать в концепции мозга как прогностической машины и в восприятии как процессе вывода источников сенсорных сигналов.
И несоциальное, и социальное восприятие подразумевает построение мозгом наиболее вероятных предположений относительно источников входящей сенсорной информации. Но если ошибок в восприятии того, что происходит в уме другого человека, у нас, как известно, хватает, то ошибиться в восприятии винного бокала и перепутать его, допустим, с машиной мы вряд ли сможем (если у нас не галлюцинации). Одна из причин заведомой неоднозначности социального восприятия состоит в том, что источники входящих данных спрятаны гораздо глубже. Световые волны, вызывающие восприятие винного бокала, проистекают более или менее непосредственно от самого бокала, тогда как сенсорные сигналы, связанные с состоянием психики другого человека, неизбежно проходят ряд промежуточных этапов — мимику, жесты, речевые акты, — и на каждом из них повышается вероятность перцептивной промашки.
Социальное восприятие точно так же, как зрительное, зависит от контекста и ожиданий, и мы пытаемся минимизировать «ошибки социального прогнозирования», меняя сенсорные данные — это межличностная разновидность активного вывода, — а также обновляя прогнозы. Активный вывод в социальном восприятии выражается в поведении, которое изменит состояние психики другого человека, приведя его в соответствие с нашим прогнозом или желанием[216]. Так, например, мы улыбаемся не только для того, чтобы выразить собственную радость, но и чтобы изменить чувства нашего собеседника, а говоря что-то, пытаемся внедрить те или иные мысли в его сознание.
Теперь посмотрим, как эти представления о социальном восприятии можно увязать с социальным «я». Для способности делать выводы о психическом состоянии окружающих, как и для перцептивного умозаключения, требуется порождающая модель. Порождающие модели, как мы знаем, могут порождать сенсорные сигналы, соответствующие той или иной перцептивной гипотезе. Применительно к социальному восприятию это означает предположение о психическом состоянии другого человека, что подразумевает высокую степень взаимности. Моя наиболее вероятная модель вашего психического состояния будет включать модель того, как вы моделируете мое психическое состояние. Иначе говоря, я пойму, что у вас на уме, только если попытаюсь понять, как вы воспринимаете содержание моего сознания. Именно в этом смысле мы воспринимаем себя через призму сознания других. В этом и заключается социальное «я», и эта социальная «матрешка» прогностического восприятия составляет важную часть общего ощущения бытия человеком