Таким образом, восприятие, ориентированное на контроль, — применяемое системой Б — являет собой разновидность активного вывода, процесс, посредством которого сенсорные ошибки прогнозирования минимизируются за счет совершения действий, а не обновления прогнозов. Как я объяснял в главе 5, активный вывод зависит не только от порождающих моделей, способных прогнозировать, как источники сенсорных сигналов откликнутся на те или иные действия, но и от модулирования равновесия между нисходящими прогнозами и восходящими ошибками прогнозирования, с тем чтобы перцептивные пророчества становились самоисполняющимися.
Активный вывод говорит нам, что прогнозное восприятие можно нацеливать либо на выстраивание умозаключений о свойствах окружающего мира (или организма), либо на регулирование этих свойств, то есть оно занимается либо выяснением, либо контролем[251]. Кибернетика вносит в эту картину представление о том, что для некоторых систем приоритетен контроль. С точки зрения теоремы хорошего регулятора существование всего аппарата прогнозного восприятия и активного вывода обусловлено основополагающим требованием к тому, что необходимо для адекватного регулирования системы.
Чтобы ответить на вопрос, зачем нужно восприятие эмоций и настроений, нам понадобится еще одно понятие из кибернетики (тоже введенное Россом Эшби) — существенная переменная. Существенные переменные — это физиологические показатели, такие как температура тела, уровень сахара, уровень кислорода и так далее, которые для поддержания жизнедеятельности организма необходимо удерживать в определенных довольно строгих пределах[252]. Соответственно желаемая температура дома будет для системы центрального отопления такой же «существенной переменной».
Если теперь собрать все это воедино, можно рассматривать эмоции и настроения как ориентированное на контроль восприятие, регулирующее существенные переменные организма. Вот для чего они нужны. Ощущение страха, которое я испытываю при виде приближающегося медведя, — это ориентированное на контроль восприятие моего организма (точнее, «организма в присутствии приближающегося медведя»), запускающее действия, которые, согласно прогнозу, наилучшим образом удержат мои существенные переменные в положенных им рамках. Важно, что эти действия могут быть как внешними движениями тела (допустим, бег), так и внутренними «интеродействиями» (например, учащение сердцебиения или расширение сосудов)[253].
Такой взгляд на эмоции и настроение еще больше сближает их с нашей плотской телесной натурой. Эти разновидности самовосприятия направлены не только на регистрацию состояния организма, будь то извне или изнутри. Они соединены тесными причинно-следственными связями с нашим самочувствием, с тем, каким оно может оказаться в перспективе, и с работой по обеспечению нашего выживания.
Из этого же определения (что принципиально важно) становится понятно, почему эмоции и настроение обладают своей, характерной только для них феноменологией. Ощущения страха, ревности, радости, гордости сильно отличаются друг от друга, и в то же время они гораздо больше схожи между собой, чем любое из них со зрительными или слуховыми ощущениями. Почему? Природа перцептивных ощущений зависит не только от цели соответствующего прогноза — неважно, чашка ли это с кофе или бешено бьющееся сердце, — но и от типа выдаваемого прогноза. Прогнозы, нацеленные на выяснение, будут сильно отличаться в феноменологическом смысле от нацеленных на контроль.
Глядя на чашку кофе на своем столе, я получаю сильное перцептивное впечатление о трехмерном объекте, существующем независимо от меня. Это феноменология «объектности», с которой мы познакомились в главе 6. Там я предполагал, что в зрительных ощущениях объектность возникает, когда мозг делает условные прогнозы относительно того, как изменятся зрительные сигналы в результате какого-то действия — например, если повернуть чашку, чтобы увидеть ее обратную сторону. В этом случае перцептивные прогнозы нацелены на выяснение имеющего место («что тут?»), и соответствующими действиями здесь будут такие, которые, согласно прогнозу, позволят узнать больше о скрытых источниках сенсорных сигналов (например, вращение).
А теперь рассмотрим более активный пример — ловлю крикетного мяча. Возможно, вам кажется, что лучший способ его поймать — вычислить, куда он летит и как можно скорее туда добежать. Однако на самом деле «вычислять происходящее» не самая лучшая стратегия, и мастера крикета ею не пользуются. Вместо этого нужно двигаться так, чтобы мяч каждый миг «выглядел одинаково», то есть чтобы угол вертикального наведения вашего взгляда на мяч возрастал, но делал это все медленнее. Именно эта стратегия (психологи называют ее «погашение оптического ускорения»[254]), как выясняется, гарантирует перехват мяча[255].
Этот пример возвращает нас к разговору о контроле. Ваши действия и прогнозы мозга об их сенсорных последствиях нацелены не на выяснение, где находится мяч. Они нацелены на контроль того, как выглядит мяч в перцептивном плане. Соответственно ваши перцептивные ощущения будут выявлять по мере того, как вы бежите к мячу, не точное его расположение в воздухе, а что-то вроде «ловимости». Восприятие в данном случае представляет собой не только контролируемую галлюцинацию, но и контролирующую.
Эта идея родилась не на пустом месте, у нее довольно богатая предыстория. В 1970-е гг. психолог Джеймс Гибсон доказывал, что мы часто воспринимаем мир не как независимую от действий репрезентацию того, «как обстоят дела», а через призму возможностей действия, или, по его терминологии, «аффордансов»[256] (дверь — для открывания, мяч — для того, чтобы его ловить). Другая теория, тоже родом из 1970-х гг., но менее известная, чем гибсоновская, делает еще больший упор на контроль. Согласно «теории перцептивного контроля» Уильяма Пауэрса мы воспринимаем что бы то ни было не для того, чтобы затем повести себя определенным образом[257]. Наоборот, мы, как в примере с ловлей крикетного мяча, ведем себя так, чтобы в итоге что-то определенным образом воспринять. И хотя эти первые теории были на правильном пути в концептуальном отношении и совпадали с тем представлением о мозге, о котором я рассказывал в главе 5 («в первую очередь действие»), им не хватало конкретных прогнозных механизмов, которые обеспечила теория восприятия как контролируемой, или контролирующей, галлюцинации. Кроме того, они сосредоточивались в основном на восприятии окружающего мира, а не на происходящем внутри организма.
У тревоги нет тыльной стороны, у грусти — боков, у радости — очертаний прямоугольника. Восприятие организма «изнутри», на котором строятся аффективные переживания, не дает представления о форме и местонахождении разнообразных внутренних органов в духе «вот здесь у тебя селезенка, а тут — почки». Феноменологии объектности, как при взгляде на чашку кофе на столе, здесь нет, как нет движения в пространственных рамках, подобно возникающему при ловле крикетного мяча[258].
Восприятие, ориентированное на контроль, находящееся в основе эмоций и настроений, состоит в прогнозировании последствий действий для поддержания существенных переменных организма в положенном им диапазоне. Поэтому мы ощущаем эмоции не как объекты, а как отражение того, насколько хорошо или плохо обстоят и будут предположительно обстоять наши дела. И когда я сижу у маминой больничной койки, и когда спасаюсь от медведя, мои эмоциональные переживания имеют именно такую форму и свойства — горе, надежда, паника, спокойствие — в силу условных прогнозов, в которых мой мозг предугадывает, как те или иные действия могут повлиять на мое нынешнее и будущее физиологическое состояние.
В самых глубинных пластах «я», залегающих даже ниже эмоций и настроений, располагается когнитивно подпольное, рудиментарное, трудно поддающееся описанию ощущение просто бытия живым существом. Здесь восприятие себя возникает из неструктурированного ощущения «существования». И вот тут-то мы добираемся до самой сути теории животного-машины — предположения, что сознательное восприятие окружающего нас мира и нас самих в нем происходит при участии наших живых организмов, посредством их и благодаря им. Именно в этой точке смыкаются и встают на место все идеи, касающиеся восприятия, которые я выдвигал до сих пор. Поэтому давайте разберем все последовательно с самого начала.
Первоочередная задача любого живого организма — сохранять свою жизнь. Это императив, заданный эволюцией, поэтому он истинен по определению. Все живые существа стремятся сохранить свою физиологическую цельность перед лицом опасности с учетом имеющихся возможностей. Именно для этого существует мозг. Эволюция наделяла организм мозгом не для того, чтобы он сочинял стихи, разгадывал кроссворды или занимался нейробиологией. С эволюционной точки зрения мозг существует не «для» рационального мышления, лингвистической коммуникации и даже не для восприятия мира. Основополагающая причина наличия у живого существа мозга или любой разновидности нервной системы заключается в том, чтобы способствовать выживанию, гарантируя пребывание физиологических существенных переменных в том узком диапазоне, который совместим с дальнейшей жизнью.
Эти существенные переменные, от эффективной регуляции которых зависит жизненный статус и перспективы живого существа на будущее, выступают источниками интероцептивных сигналов. Как и все физические свойства, источники скрыты за сенсорной завесой. И точно так же, как в случае с внешним миром, считывать физиологическое состояние организма напрямую мозг не может, поэтому это состояние приходится вычислять путем байесовского вывода наиболее вероятных предположений.