Как и во всем прогнозном восприятии, наиболее вероятное предположение выводится в ходе протекающего в мозге процесса минимизации ошибок прогнозирования. Применительно к интероцепции это называется интероцептивным выводом. Интероцептивное восприятие точно так же, как зрение, слух и вообще все перцептивные модальности, представляет собой разновидность контролируемой галлюцинации.
Если перцептивные умозаключения об окружающем мире часто направлены на выяснение, то интероцептивный вывод нацелен в первую очередь на контроль. Его дело — физиологическая регуляция. Интероцептивный вывод являет собой образцовый пример активного вывода, поскольку в нем ошибки предсказания минимизируются за счет действий для исполнения нисходящих прогнозов, а не за счет обновления самих прогнозов (хотя бывает и такое). Эти регулирующие действия могут быть внешними (потянуться за едой) или внутренними (рефлекторные реакции ЖКТ или временные изменения давления).
Эта разновидность предиктивного контроля способна поддерживать предвосхищающие реакции — за счет прогнозов о будущих состояниях организма и о том, как отразится на них то или иное действие. Порой она играет критическую роль в выживании. Например, если сначала дождаться, пока кислотность крови выйдет за приемлемые рамки, и только потом сподобиться на необходимую реакцию, все может закончиться очень плохо. И здесь необходимые действия тоже могут быть как внешними, так и внутренними (или теми и другими). Убежать от медведя, пока он вас не съел, — это пример внешней предвосхищающей регуляции. Временное повышение давления, требующееся для эффективного бега или даже для того, чтобы встать из-за письменного стола после работы, — внутренняя предвосхищающая реакция.
В физиологии есть полезный термин — аллостаз[259]. Это процесс поддержания стабильности путем изменений, в отличие от более знакомого всем гомеостаза, означающего просто стремление к равновесию. Таким образом, интероцептивный вывод можно рассматривать как направленный на аллостатическую регуляцию физиологического состояния организма.
Точно так же, как в основе зрительных ощущений лежат прогнозы о зрительных сенсорных сигналах, в основе эмоций и настроений лежат интероцептивные прогнозы — неважно, о будущем или о текущем нашем состоянии. У этих аффективных переживаний имеется собственная характерная феноменология в силу того, что перцептивные прогнозы, на которые они опираются, ориентированы на контроль и связаны с организмом. Это галлюцинации в равной мере контролируемые и контролирующие.
Несмотря на глубокую укорененность в физиологической регуляции, эмоции и настроения все же преимущественно ощущаются как связанные (по крайней мере отчасти) с имеющим место за пределами себя, за пределами организма. Когда мне страшно, я обычно боюсь чего-то. Но на глубочайших уровнях воспринимаемого «я» — том самом рудиментарном ощущении «просто бытия» — эти внешние отсылки, судя по всему, отсутствуют. На мой взгляд, это и есть подлинное основное состояние сознательного «я» — бесформенное, расплывчатое ориентированное на контроль перцептивное прогнозирование текущего или будущего физиологического состояния организма. Именно там и начинается наше бытие собой, и именно там обнаруживаются самые глубинные связи между жизнью и разумом, между нашей природой животного-машины и нашим сознательным «я».
Последний, принципиально важный шаг для теории животного-машины — увидеть эту отправную точку, из которой следует все остальное. Мы не декартовские животные-машины, у которых жизнь не связана с разумом. Все с точностью до наоборот. Все наше восприятие и все наши ощущения, будь то самих себя или окружающего мира, представляют собой идущие изнутри контролируемые и контролирующие галлюцинации, которые берут начало в телесных прогнозных механизмах, выработавшихся в ходе эволюции, развивающихся и непрерывно действующих исключительно в свете основополагающего биологического побуждения оставаться в живых.
Мы целиком и полностью, от и до, представляем собой сознательные животные-машины[260].
В конце предшествующей главы я отмечал, что ощущение себя, в отличие от ощущений окружающего мира, которые появляются и исчезают, представляется стабильным и непрерывным в самых разных временных масштабах. Теперь мы видим, что эта субъективная стабильность естественным образом проистекает из теории животного-машины.
Чтобы эффективно регулировать физиологическое состояние организма, априорные вероятности интероцептивных сигналов должны обладать высокой точностью, иначе они не будут стремиться к самоисполнению. В силу этой ключевой особенности активного вывода наиболее вероятные интероцептивные предположения будут тяготеть именно к таким априорным вероятностям — желаемым (спрогнозированным) областям физиологической жизнеспособности. Например, температура моего тела должна быть, согласно прогнозу, более или менее постоянной, и именно поэтому, согласно активному выводу, она таковой и оказывается. Таким образом, ощущение телесного «я» как относительно неизменного проистекает непосредственно из необходимости иметь точные априорные вероятности — сильные прогнозы — о стабильных состояниях организма в целях физиологической регуляции. Это значит, что за всю нашу жизнь мозг ни разу не обновит свое априорное убеждение в том, что от организма ожидается оставаться живым[261].
Более того, учитывая, что «изменения» сами по себе — особенность перцептивного вывода, мозг может приглушать априорные ожидания, связанные с восприятием изменений в состоянии организма, чтобы дополнительно обеспечить нахождение физиологических существенных переменных в нужном диапазоне. Это означает своеобразную «слепоту к изменениям в себе» — еще одно понятие, с которым мы познакомились в предшествующей главе. С этой точки зрения мы можем не воспринимать свое физиологическое состояние как меняющееся, даже когда в действительности оно меняется.
Если обобщить все эти идеи, получится, что мы воспринимаем себя как сохраняющих стабильность с течением времени отчасти благодаря самоисполняющемуся априорному ожиданию, что наше физиологическое состояние имеет определенные рамки, а отчасти благодаря самоисполняющемуся априорному ожиданию, что это условие не меняется. Иными словами, эффективная физиологическая регуляция может строиться на систематическом ошибочном восприятии внутреннего состояния организма как более стабильного и менее изменчивого, чем в действительности[262].
Любопытно, что это предположение можно обобщенно распространить и на другие, более высокие уровни «я» помимо основного состояния непрерывной физиологической целостности. Нам легче поддерживать свою физиологическую и психологическую идентичность на любом уровне «я», если мы не воспринимаем себя как постоянно меняющихся. В каждой составляющей бытия собой мы воспринимаем себя как сохраняющих стабильность с течением времени, поскольку это восприятие нужно нам не для познания, а для контроля[263].
В дополнение к этой субъективной стабильности большинство из нас основную часть времени воспринимает себя как «настоящих». Это вроде бы очевидно, но, как мы помним из главы 6, ощущение объектов окружающего мира как «существующих на самом деле» — это не доказательство прямого перцептивного доступа к объективной реальности, а феноменологическое свойство, требующее объяснения. Там я высказывал гипотезу, что полезными для воспринимающего организма окажутся лишь те наиболее вероятные перцептивные предположения, которые будут ощущаться как действительно существующие во внешнем мире, а не как построения мозга, которыми они на самом деле и являются.
То же самое относится и к нашему «я». Точно так же, как кресло в углу представляется нам действительно красным, и точно так же, как я действительно печатаю это предложение уже минуту, нацеленная на происходящее внутри меня прогнозная машинерия восприятия создает впечатление, будто в центре моей вселенной действительно находится некая стабильная сущность под названием «я».
И точно так же, как в нашем восприятии мира может иногда отсутствовать феноменология «действительности», утратить реальность может и наше «я». Воспринимаемая реальность (и субъективная стабильность) «я» может усиливаться и ослабевать во время болезни, а может серьезно нарушиться или даже пропасть при таком психическом расстройстве, как деперсонализация. Наиболее радикальным примером нереальности «я» служит редкое бредовое состояние, впервые описанное в 1880 г. французским неврологом Жюлем Котаром[264]. В этом бреду телесное «я» уходит так далеко, что страдающим кажется, будто их уже не существует или они умерли. Конечно, ощущение нереальности «я» не означает, что наше я-как-сущность взяло и улетучилось. Это значит лишь, что ориентированное на контроль восприятие, связанное с глубочайшими слоями телесной регуляции, идет вразнос[265].
Продвигая теорию животного-машины, я не берусь утверждать, что для сознания необходима жизнь и что в нашей крови, плоти и внутренностях — или нейронах — есть что-то особенное, означающее, будто сознательный опыт положен лишь тем, кто создан из этого теста[266]. Может быть, и так, но может быть, и нет. Ничто из сказанного мной, по крайней мере до сих пор, не может служить стопроцентным доказательством ни того ни другого, да и не предназначалось для этого. Я берусь утверждать, что для понимания, почему наш сознательный опыт именно таков, на что похоже ощущение себя и как оно соотносится с ощущением внешнего мира, нам неплохо было бы признать, что любое восприятие глубоко укоренено в физиологии всего живого.