Размышления о материальной основе сознания вновь возвращают нас к трудной проблеме. Теория животного-машины ускоряет развенчание этой загадки. Распространяя теорию контролируемой галлюцинации на глубочайшие уровни «я», показывая, что ощущение «себя как реально существующего» — это одна из составляющих перцептивного вывода, мы еще больше расшатываем интуитивные представления, на которые неявно опирается трудная проблема. В частности, поддерживающее ее интуитивное представление о том, что сознательное «я» как-то отделено от остальной природы и являет собой существующего в действительности нематериального наблюдателя, выглядывающего в материальный внешний мир, оказывается очередным заблуждением, путаницей между тем, каким все представляется и каким является на самом деле.
Столетия назад, когда формировались взгляды Декарта и Ламетри на взаимоотношения между жизнью и разумом, камнем преткновения выступала не трудная проблема, а существование «души». И, к нашему удивлению, отголоски души слышатся и в истории о животном-машине. Эта душа не эфемерная нематериальная сущность, не духовная выжимка из разума. Представление о нашем «я», основанное на концепции животного-машины, которая подразумевает непосредственную привязку к телесному, к устойчивым ритмам живого, возвращает нас к рубежам, освобожденным от спеси вычислительного разума, туда, где еще не было картезианского деления на сознание и материю, разум и не-разум. «Душа» с этой точки зрения — перцептивное выражение глубокой преемственности между сознанием и жизнью. Это то самое ощущение, которое мы испытываем, когда сталкиваемся с глубочайшими уровнями телесного «я» — рудиментарным чувством «просто бытия» — как с реально существующими. И его вполне правомерно называть отголоском души, поскольку оно несет в себе еще более старинные представления об этом вечном понятии — такие как атман в индуизме, — в которых наша самая сокровенная внутренняя сущность понимается скорее как дыхание, чем как мысль.
Мы не когнитивные компьютеры, мы чувствующие машины.
Глава 10Рыба в воде
В сентябре 2007 г. я направлялся из Брайтона в Барселону, чтобы выступить в одной летней школе с докладом «о мозге, познании и технологиях». Мою радость от перспективы побывать в прекрасной Барселоне омрачала невозможность (из-за неотложных дел дома) принять участие в трехчасовом семинаре знаменитого британского нейробиолога Карла Фристона, посвященном «принципу свободной энергии» и его применению в нейронауке. (О Фристоне я упоминал в главе 5, рассказывая о его концепции активного вывода.) Послушать Фристона очень хотелось, потому что в его идеях я видел пусть сложное, однако математически точное и глубокое развитие моих собственных зачаточных мыслей о предиктивном восприятии и личности.
Смирившись с тем, что пропущу его выступление, я надеялся хотя бы выяснить у присутствовавших, что там было. Но когда вечером я добрался до бара на крыше, все только разводили руками. Сам Карл сразу же после доклада улетел в Лондон, оставив всех в полном недоумении. Трехчасовой разбор с математическими выкладками и экскурсами в нейроанатомию только еще сильнее озадачил большинство слушателей.
Отчасти все осложнил гигантский размах. Первое, чем поражает принцип свободной энергии, — огромными масштабами идеи. Она объединяет понятия, мысли и методы из области биологии, физики, статистики, нейронаук, инженерии, машинного обучения и многих других. И ее применение ни в коем случае не ограничивается мозгом. Фристон считает, что принцип свободной энергии объясняет все свойства живых систем, от самоорганизации отдельной бактерии до тонкостей устройства мозга и нервной системы, общей формы и строения тела животных и даже (в общих чертах) самой эволюции[267]. Это максимальное на данный момент приближение к «теории всего» в биологии. Неудивительно, что у всех, включая меня, голова пошла кругом.
Перенесемся на 10 лет вперед. В 2017 г. мы с коллегами Крисом Бакли, Саймоном Макгрегором и Ким Чхан Субом наконец опубликовали в Journal of Mathematical Psychology свою обзорную статью о «принципе свободной энергии в нейронауке»[268]. Наш путь к этому оказался на девять лет дольше, чем предполагалось, но, к моей радости, мы все-таки дошли.
Точнее, думаю, что к радости, поскольку, даже проделав этот нелегкий путь, мы по-прежнему понимаем не все, и что-то остается совершенно непостижимым. В блогах регулярно появляются рассказы о мучительных попытках понять идеи Фристона — не забудем и Скотта Александера с его «попытаемся разобраться в том, что Фристон пишет о свободной энергии. Господи, помоги нам». Существует даже пародийный аккаунт @FarlKriston в «Твиттере», где выкладывают сентенции вроде «Я то, чем я себя считаю. Ведь если бы не был, то не считал бы?»[269].
Однако принцип свободной энергии стоит того, чтобы поломать над ним голову, поскольку за его внешней непостижимостью скрываются элегантность и простота, указывающие на глубинное единство жизни и сознания и тем самым подпитывающие теорию животного-машины по нескольким важным позициям.
И как мы вскоре убедимся, в самом что ни на есть сухом остатке принцип свободной энергии (будем для краткости называть его ПСЭ) оказывается не таким уж трудным для понимания.
Давайте забудем пока про загадочный термин «свободная энергия» и начнем с простого: что для живого организма (да и, собственно, для чего угодно) означает существовать.
Существование предполагает разницу — границу — между существующим объектом и всем остальным. Нет границ — нет и объектов, то есть не существует ничего.
Эта граница должна сохраняться во времени, поскольку существующие объекты поддерживают свою идентичность. Если вы капнете чернилами в стакан воды, капля быстро растворится, окрасив воду и утратив при этом идентичность. Если же вы капнете в воду растительным маслом, оно, хотя и растечется по поверхности, все-таки останется отчетливо отличимым от воды. Капля масла продолжает существовать, поскольку не просочилась в воду и не растворилась в ней. Впрочем, спустя какое-то время свою идентичность утратит и она, точно так же, как скалы рано или поздно выветриваются и рассыпаются в пыль. И капли масла, и скалы безусловно существуют, поскольку у них имеется идентичность, сохраняющаяся в течение какого-то времени — в случае скал довольно долгого. Но ни капли масла, ни скалы не пытаются активно удержать свои границы, они просто растворяются и развеиваются достаточно медленно, чтобы мы успели заметить их существование[270].
У живых систем все обстоит иначе. В отличие от примеров, приведенных выше, живые системы активно поддерживают свои границы — за счет движения, а иногда даже просто за счет роста. Они активно участвуют в том, чтобы отличаться от окружающей среды, и это ключевой признак причисления их к живым. ПСЭ отталкивается от того, что живые системы, просто в силу своего существования как такового, должны активно сопротивляться «растворению», рассредоточению своего внутреннего состояния. Когда вы растечетесь по полу невнятным месивом, живыми вы уже не будете[271].
Эта точка зрения на жизнь возвращает нас к понятию энтропии. В главе 2 я упоминал об энтропии как о мере беспорядка, разнообразия или неопределенности. Чем больше беспорядка в состояниях системы — как в капле чернил, растворяющейся в воде, — тем выше энтропия. Для вас, для меня, даже для бактерии наше внутреннее состояние менее беспорядочно, когда мы живы, чем когда мы расползаемся в месиво. Быть живым — значит находиться в состоянии низкой энтропии.
Проблема вот в чем. Согласно второму закону термодинамики, энтропия любой изолированной физической системы со временем возрастает. Все подобные системы стремятся к беспорядку, к постепенному рассредоточению своего образующего состояния. Второй закон говорит о том, что организованная материя, такая как живые системы, по природе своей невероятна и нестабильна, и поэтому в конечном итоге мы все обречены на гибель. И тем не менее живым системам, в отличие от скал и чернильных капель, удается какое-то время торжествовать над вторым законом, наперекор ему пребывая в этом хрупком состоянии невероятности. Они существуют в дисбалансе с окружающей их средой, и именно это в первую очередь означает «существовать».
С точки зрения ПСЭ, чтобы сопротивляться воздействию второго закона, живая система должна пребывать в состояниях, в которых она ожидает быть. Здесь я, как Истинный Байесовец, использую слово «ожидать» в статистическом смысле, а не в психологическом. Идея проста почти до банальности. Рыба в воде находится в том состоянии, в котором она ожидает находиться статистически, поскольку большинство рыб большую часть времени действительно находятся в воде. Обнаружить рыбу вне воды статистически неожиданно, если только эта рыба не начинает превращаться в месиво. Таким же статистически ожидаемым состоянием будет поддержание температуры моего тела на уровне около 37 °C, при котором я продолжу оставаться в живых и не начну превращаться в месиво.
Для любой живой системы состояние «бытия в живых» означает проактивный поиск определенного набора состояний, в которых она раз за разом пребывает, будь то температура тела, сердцебиение (те самые физиологические «существенные переменные», о которых мы говорили в предшествующей главе) или устройство белковых комплексов и организация передачи энергии у одноклеточной бактерии. Это статистически ожидаемые, низкоэнтропийные состояния, обеспечивающие пребывание системы в живых, — те самые состояния, которые ожидаются для данного конкретного существа[272].
Важно помнить, что живые системы не замкнуты и не изолированы. Они находятся в постоянном открытом взаимодействии со средой, из которой добывают ресурсы, питание и информацию. Именно за счет этой открытости живые системы и получают возможность участвовать в энергозатратной деятельности по поиску статистически ожидаемых состояний, минимизировать энтропию и противостоять второму закону термодинамики.