Homo sapiens. В этом случае есть опасность впасть одновременно и в антропоморфизм — приписывание другим животным человеческих качеств, — и в антропоцентризм — склонность рассматривать мир с точки зрения человеческих ценностей и впечатлений. Антропоморфизм побуждает нас видеть сознание, схожее с человеческим, там, где его может не быть, — например, когда нам кажется, будто наша собака действительно понимает, о чем мы думаем. Антропоцентризм, наоборот, не дает нам видеть разнообразие животного разума и признать сознание у кого-то, кроме человека, там, где оно действительно может иметь место, — иллюстрацией такой близорукости выступает картезианское представление о животных как о машинах[319].
Самое главное, нам следует настороженно относиться к попыткам слишком прочно увязывать сознание с интеллектом. Сознание не равно интеллекту. Стремление использовать интеллект как лакмусовую бумажку для сознания порождает целый ряд ошибок. Во-первых, оно толкает нас к антропоцентризму: человек обладает интеллектом и сознанием, а значит, животное X тоже будет обладать сознанием только при наличии интеллекта. Во-вторых, оно толкает нас к антропоморфизму: мы наблюдаем интеллект, схожий с человеческим, у животного X, но не у животного Y, а значит, у животного X сознание есть, а у животного Y — нет. В-третьих, оно поощряет методологическую халтуру, поскольку позволяет делать выводы о сознании по наличию «интеллектуальных» способностей, таких как язык и метакогниция, которые проще оценивать, чем само сознание.
Не то чтобы интеллект совсем не имел отношения к сознанию. При прочих равных он открывает новые возможности для сознательного опыта. Печалиться или огорчаться можно и без особых когнитивных способностей, но, чтобы сожалеть о сделанном или испытывать предвосхищающее сожаление, умственные способности должны позволять рассматривать альтернативные исходы и курсы действия. Даже крысы, согласно одному исследованию[320], могут, если обстоятельства складываются не так, как хотелось, испытывать не просто огорчение, а свою версию сожаления[321].
Делая выводы о сознании у кого-то помимо человека, нам приходится ступать по тонкой грани, рискуя впасть в антропоцентризм и в то же время не имея другого выхода, кроме как принять человека за известную величину, надежное основание, от которого можно отталкиваться. Как-никак о наличии сознания у себя нам известно точно, и мы всё лучше разбираемся в нейронных и телесных механизмах, участвующих в работе человеческого сознания, а значит, можем использовать их как основу для экстраполяции.
Согласно той концепции животного-машины, которая изложена в моей книге, сознание гораздо теснее связано с пребыванием в живых, чем с интеллектом. И разумеется, это относится к прочим животным в той же мере, что и к человеку. С этой точки зрения сознание может быть представлено гораздо шире, чем кажется, когда мы берем в качестве главного критерия интеллект. Но это не значит, что везде, где есть жизнь, есть и сознание[322].
Искать сознание за пределами человеческого вида — это все равно что сойти с заснеженного берега на скованное льдом озеро. Ступать приходится осторожно, на каждом шагу проверяя, насколько крепок лед под ногой.
Давайте начнем с млекопитающих — категории, включающей крыс, летучих мышей, обезьян, ламантинов, львов, гиппопотамов и, конечно, человека. Я убежден, что все млекопитающие обладают сознанием. Разумеется, наверняка я этого не знаю, но вполне уверен. Мое утверждение основано не на поверхностном сходстве с человеком, а на общих для нас механизмах. Если вынести за скобки фактические размеры мозга (которые соотносятся главным образом с размерами тела, а не с другими факторами), этот орган у разных видов млекопитающих поражает сходством[323].
Еще в 2005 г. мы с ученым-когнитивистом Бернардом Баарсом и специалистом по когнитивным способностям у животных Дэвидом Эдельманом (сыном Джеральда Эдельмана) составили список свойств человеческого сознания, на наличие которых можно было бы проверить других животных. У нас набралось 17 свойств[324]. Цифра в каком-то смысле случайная, но она говорила о том, что искать ответы на вопросы о сознании животных путем эксперимента вполне резонно.
Первые пришедшие нам на ум свойства были связаны с анатомическими особенностями мозга. В том, что касается нейронной прошивки, основные нейроанатомические особенности, отчетливо ассоциирующиеся с человеческим сознанием, обнаруживаются у всех видов млекопитающих. Это шестислойная кора, тесно взаимосвязанный с корой таламус, глубоко залегающий ствол мозга и ряд других общих черт (в том числе системы нейромедиаторов), которые у человека последовательно участвуют в непрерывном потоке сознательного опыта.
Сходство наблюдается и в активности мозга у разных видов млекопитающих. Среди самых ярких схожих черт — изменения динамики мозга при засыпании и пробуждении, то есть динамики в тех слоях, которые залегают ниже уровня сознания. В нормальном бодрствующем состоянии все млекопитающие демонстрируют нерегулярную, быструю, низкоамплитудную электрическую активность мозга. Погружаясь в сон, мозг любого млекопитающего переключается на более регулярную высокоамплитудную динамику. Эти паттерны и изменения очень напоминают то, что мы наблюдаем у человека во время пробуждения и засыпания. Общий наркоз тоже оказывает на представителей всех видов млекопитающих примерно одинаковое воздействие — широкомасштабный разрыв коммуникации между областями мозга, сопровождаемый полным отсутствием поведенческого отклика[325].
Различий, конечно, тоже хватает, особенно в паттернах сна. Тюлени и дельфины спят только одной половиной мозга[326], медведи коала проводят во сне около 22 часов в сутки, жирафам хватает меньше четырех, а новорожденные косатки в первый месяц жизни не спят совсем. Почти у всех млекопитающих имеется фаза быстрого сна, хотя у тюленей она отмечается, только когда они спят на суше, а у дельфинов она, судя по всему, отсутствует.
Помимо уровня сознания, существенные различия наблюдаются и в содержании сознания у разных видов млекопитающих. Многие из этих вариаций можно объяснить разницей в преобладающем типе восприятия. Мыши полагаются на тактильную чувствительность вибрисс, летучие мыши — на эхолокацию, а голый землекоп — на острое обоняние (особенно при встрече с сородичем). Из этих различий в господствующем типе перцепции следует, что и внутренние миры, в которых эти животные обитают, тоже будут разными[327][328].
Еще больше интригуют нас различия, связанные с ощущением себя. У человека заметным маркером развития высокоуровневого самосознания, связанного с личностной идентичностью, выступает способность узнавать себя в зеркале. У нашего вида она появляется в детстве — в возрасте примерно от полутора до двух лет. Это не значит, что до тех пор дети сознанием не обладают, — просто на этом этапе их осознание себя как личности, отдельной от остальных, еще окончательно не сформировалось.
У животных способность к самоузнаванию активно исследуется с помощью теста, разработанного в 1970-х гг. психологом Гордоном Гэллапом — младшим[329]. В классической версии «зеркального теста» на узнавание себя животное подвергают анестезии, затем наносят метку краской или лепят наклейку на таком участке тела, который само оно увидеть не сможет. Если, взглянув в зеркало, животное начинает искать метку на собственном теле, а не исследовать отражение, тест пройден. Согласно логике этого теста, животное осознает, что в отражении представлено его собственное тело, а не тело другого существа.
Кто проходит зеркальный тест? У млекопитающих это удалось некоторым человекообразным обезьянам, нескольким дельфинам и косаткам и одному индийскому слону[330]. Множество других представителей класса, включая панд, собак и различных нечеловекообразных обезьян, тест не прошли, по крайней мере до настоящего времени. Учитывая, насколько интуитивно узнавание себя в зеркале для нас, людей, и какие высокие когнитивные способности отмечаются в остальном у этих не узнающих себя в зеркале млекопитающих, список проходящих тест на удивление короток. Убедительных свидетельств прохождения зеркального теста кем бы то ни было из немлекопитающих у нас нет[331], хотя сороки и скаты к этому близки, а еще неоднозначно трактуемые результаты показывают рыбки губанчики.
Пройти зеркальный тест может помешать не только неспособность узнавать себя — животные могут заваливать тест из-за неприязни к зеркалам, непонимания принципа их действия и даже склонности избегать зрительного контакта. Поэтому ученые постоянно разрабатывают новые варианты теста, более искусно настроенные на внутренние миры разных животных, то есть на разные способы восприятия. Для собак, например, придуманы «обонятельные зеркала», правда и с ними показатели прохождения теста не улучшились (когниция у собак, кстати, обозначается забавным названием «догниция»[332]). Вполне вероятно, что с появлением все более хитроумных экспериментов те виды, которые находятся сейчас в тени, шагнут на свет самосознания, подтвержденного зеркальном тестом. Но даже если это произойдет, разнообразие зеркальных тестов — и неспособность многих животных пройти даже максимально приспособленный к особенностям их вида вариант — указывает на вероятность драматических различий в том, как животные ощущают «бытие собой».