Особенно поражают меня эти различия у нечеловекообразных обезьян. Хотя ближайшие наши соседи по эволюции — это шимпанзе и остальные высшие обезьяны, низшие тоже отстоят не так уж далеко, и их давно уже используют в нейробиологических экспериментах как «примативную модель» человека, особенно при исследовании зрения. В некоторых проектах удавалось даже приучить обезьян «сообщать» — например, нажимая рычаг, — «видят» они что-то или нет[333]. Эти эксперименты можно напрямую сопоставлять с исследованиями с участием человека, в которых испытуемые сообщают о своих ощущениях, и получать примативный эквивалент ключевого метода исследований сознания[334].
Учитывая сходство с человеком по большому ряду признаков, я лично не сомневаюсь, что низшие обезьяны обладают какой-то сознательной самостью. У того, кто хотя бы немного с ними пообщается, создается вполне убедительное впечатление, что он находится в кругу таких же сознательных существ, как он сам, — столь же сознательных личностей.
Я ощутил это в июле 2017 г., когда провел день на Кайо-Сантьяго, островке у восточного побережья Пуэрто-Рико в Карибском море. Кайо-Сантьяго известен как Обезьяний остров, поскольку постоянное его население числом более тысячи составляют макаки-резусы. Эту популяцию перевез туда в 1938 г. из Калькутты эксцентричный американский зоолог Кларенс Рэй Карпентер, утомившийся ездить за ними в Индию[335]. В тот жаркий летний день, когда мы с йельским психологом Лори Сантос (и съемочной группой) бродили по Кайо-Сантьяго, вокруг, занимаясь своими делами, сновали десятки обезьян — к незваным гостям они относились слегка настороженно, но в целом готовы были нас потерпеть. И глядя, как две макаки по очереди забираются на дерево и прыгают оттуда в пруд, мы не могли придумать, что еще могло бы их к этому побудить, кроме чистого спонтанного удовольствия. Они развлекались[336].
Не менее убедительны и видеозаписи реакции обезьян-капуцинов на намеренную несправедливость. В одном из роликов, представленных широкой публике приматологом Франсом де Ваалем[337], двум сидящим в смежных клетках капуцинам последовательно выдается награда за выполнение задания (передачу экспериментатору небольшого камешка). Первый капуцин, просунув камешек через ячейку сетки, получает ломтик огурца и радостно его съедает. Второй капуцин, точно так же просунув камешек, получает взамен не огурец, а виноградину — гораздо более вкусное и ценное лакомство. Эту виноградину он поедает на глазах у первого. После этого первый капуцин, вновь просунув сквозь сетку камень и вновь получив огурец, швыряет его в экспериментатора и с явным возмущением трясет клетку.
Игры и скандал — мощные рычаги, моментально вытаскивающие на поверхность наши интуитивные представления. Эти поведенческие разновидности настолько нам привычны, что их почти невозможно истолковать иначе как откровенную демонстрацию явно человеческих внутренних состояний. Замечая подобное поведение у обезьяны, мы интуитивно воспринимаем ее не просто как сознательное существо, а как сознательное существо, похожее на нас. Но вот какое дело: обезьяны, как уже говорилось, неизменно заваливают зеркальный тест[338]. И хотя сознанием они, безусловно, обладают и, на мой взгляд, должны ощущать некоторую самость, маленькими человечками в обезьяньей шкуре их считать нельзя.
Еще отчетливее влияние антропоморфизма и антропоцентризма на наши интуитивные представления проявляется, когда мы обращаемся к другим классам помимо млекопитающих. Особенно к нашим самым дальним эволюционным родственникам.
Летом 2009 г. мы с Дэвидом Эдельманом провели неделю в обществе десятка Octopus vulgaris — обыкновенных осьминогов. Нас пригласил к себе биолог Грациано Фиорито, ведущий специалист по когнитивным способностям и нейробиологии головоногих[339]. Хотя с тех пор прошло более 10 лет, я до сих пор считаю эту неделю самым памятным событием за все то время, что занимаюсь наукой.
Лаборатория Фиорито — отдел известного итальянского научно-исследовательского института, Зоологической станции Антона Дорна, — расположена в самом центре Неаполя, прямо под открытым для посетителей аквариумом, в сыром подвальном этаже, где так хорошо спасаться от изнуряющего летнего зноя. Мы не вылезали от осьминогов всю неделю, наблюдая, как эти невероятные создания меняют форму, цвет и текстуру, и внимательно следя, за чем следят они. Как-то раз, пытаясь сравнить постоянно меняющуюся внешность одного из осьминогов с рисунками в составленном Фиорито «Каталоге окраски тела у головоногих»[340], я услышал глухой шлепок, затем скользящий звук. Оказывается, я оставил приоткрытой крышку аквариума, и теперь его обитатель удирал на свободу. Я и сейчас уверен, что он нарочно усыпил мою бдительность и дождался, когда я на секунду дольше задержу взгляд в книге.
Пока я сеял хаос, Дэвид трудился над экспериментом по зрительному восприятию и научению. Он опускал в аквариум с осьминогом предметы разной формы, присовокупляя к некоторым из них лакомство в виде краба. Целью эксперимента было посмотреть, учатся ли осьминоги связывать конкретные предметы с вознаграждением. Не помню точно, что в итоге показало исследование, зато отчетливо помню один эпизод.
Аквариумы в лаборатории Фиорито располагались в два ряда вдоль центрального прохода, в каждом аквариуме по одному осьминогу. (Они, как правило, не особенно социальны и даже склонны к каннибализму.) В тот день Дэвид работал с аквариумом примерно в середине левого ряда. Подойдя посмотреть, как у него идут дела, я с изумлением увидел, что все осьминоги в противоположном ряду прижались к передней стенке своих аквариумов и пристально смотрят на Дэвида, который снова и снова опускает разные предметы в аквариум испытуемого. Судя по всему, осьминоги исключительно из интереса пытались выяснить, что происходит.
В результате этого, пусть недолгого, знакомства с осьминогами у меня возникло впечатление, что я имею дело с существами, которые обладают интеллектом и сознанием, сильно отличающимся от всех остальных и, конечно, от его человеческого воплощения. Разумеется, это не более чем субъективное впечатление с неизбежным креном в антропоморфизм и антропоцентризм, открытое для обвинений в попытке считать интеллект признаком способности отдавать себе отчет в своих чувствах и ощущениях. И все же с объективной точки зрения осьминоги тоже заслуживают внимания, а наблюдение за ними может развить интуитивные догадки о том, насколько непохожим на наше может быть сознание у других видов.
Самый недавний общий предок человека и осьминога жил около 600 млн лет назад. Об этом древнем существе известно немногое. Возможно, это был кто-то из плоских червей. В любом случае, как бы он ни выглядел, это было очень примитивное создание. Не стоит думать, что разум осьминога — это переформатированное под водную среду ответвление от нашего (или от разума любого другого позвоночного, жившего в прошлом или настоящем). Разум осьминога — это совершенно самостоятельный эволюционный эксперимент, максимальное приближение к внеземному разуму на нашей собственной планете[341]. Как сказал философ Питер Годфри-Смит, увлекающийся плаванием с аквалангом, «если мы хотим понимать иной разум, то ничего более иного, чем разум головоногих, нам не найти»[342].
Тело осьминога само по себе примечательно. У обыкновенного осьминога, Octopus vulgaris, имеется восемь конечностей, напоминающих руки, и развитый реактивный двигатель. Осьминог умеет менять размер, форму, текстуру и цвет по желанию — иногда, если понадобится, все сразу. Он жидок и текуч: если не считать расположенного по центру тела костяного клюва, туловище у него абсолютно мягкое, поэтому он может протискиваться в невероятно узкие щели (как я сам убедился на зоологической станции).
К этому невероятному телу прилагается крайне замысловатая нервная система. У обыкновенного осьминога около полумиллиарда нейронов, примерно в шесть раз больше, чем у мыши. В отличие от млекопитающих, у осьминога большая часть этих нейронов — около трех пятых — сосредоточена в конечностях, а не в центральном мозге, который тем не менее включает около 40 анатомически различных долей. Необычно и отсутствие в осьминожьем мозге миелина — изолирующего материала, благодаря которому в мозге млекопитающих строятся и функционируют длинные нейронные связи[343]. Таким образом, нервная система осьминога оказывается более распределенной и менее интегрированной, чем нервная система того же размера и сложности у млекопитающих. А значит, сознание осьминога — при условии, что оно существует, — тоже может быть более распределенным и менее интегрированным, вплоть до отсутствия единого «центра»[344].
У осьминогов даже на генном уровне все иначе. У большинства живых организмов генетическая информация в ДНК прямо переводится (транскрибируется) в более короткие последовательности РНК (рибонуклеиновой кислоты), на основании которых затем синтезируется белок — молекулярная рабочая лошадка всего живого. Это отлаженный, азбучный принцип молекулярной биологии. Но в 2017 г. незыблемость этого принципа пошатнуло открытие: у осьминогов (и ряда других головоногих) последовательности РНК могут значительно редактироваться перед использованием для синтеза белка — как если бы осьминоги умели переписывать часть собственного генома на ходу. (Редактирование РНК отмечалось прежде и у других видов, но в их случае оно существенной роли не играет.) Более того, у осьминогов немалая часть редактирования РНК относится, судя по всему, к нервной системе. Как предполагают некоторые исследователи, возможно, именно этому активному переписыванию генома осьминоги отчасти обязаны своими впечатляющими когнитивными способностя