После завершения своего триумфального турне (я продала четыре экземпляра) я отправилась в Гарвард, где мне предстояло несколько выступлений с рассказом о книге. К счастью, зал, в котором это должно было происходить, находился в паре метров от комнаты, предоставленной мне для проживания, так что даже я могла справиться с тем, чтобы преодолеть это расстояние, не заблудившись. С каждым вечером моя аудитория таяла на глазах. Я даже придумала новый термин для этого явления — «лысеющее место». Во время выступления я видела перед собой слегка озадаченные, но совсем не радостные лица зрителей. Они не знали, когда им смеяться или плакать, потому что большинство американцев (я помню это с детства) не в курсе, что это можно делать одновременно. Это навык, которым я владела всегда, и, к счастью, попав в Великобританию, я поняла, что у него есть название — ирония. Оглядываясь назад, думаю, мне стоило заранее подготовить таблички и поднимать их во время выступления: «Это смешно» и «Это не смешно». Возможно, мне также стоило озаботиться звуковой дорожкой с закадровым смехом. Было ясно одно: мои выступления тоже проходили так себе. В конце я слышала жидкие хлопки, старалась, чтобы мое сердце не разорвалось от горя, а затем бежала в свою комнату и пряталась под одеялом.
Я была уверена, что чувствую себя опустошенной и словно невидимой для всех, потому что была совсем одна, а на улице выпало много снега. (Видите, как просто обмануть самого себя, когда вы психически нездоровы?) С каждым днем мне становилось все хуже, но я не понимала, что происходит. Я продолжала пребывать в уверенности, что виной всему усилившийся снегопад. У меня серьезно повысилась тревожность (понятия не имею, почему я связывала ее со снегом), так что, когда мне приходилось пройти квартал, чтобы купить молоко, меня начинало трясти.
Я не поняла, что у меня депрессия, даже когда снегопад прекратился. Чтобы как-то провести день, я обычно брала такси (ходить пешком мне было слишком страшно) и ехала в процедурные кабинеты, где предлагали услуги по лечению травами. Там были немытые деревянные джакузи и слой липкой грязи на полу. Персонал всегда был очень вежлив со мной, и никого не интересовало, почему я дни напролет сижу в зоне ресепшен. За стойкой работала девушка, которую я сделала бы прототипом героини для одной из серий ситкома «Просто фантастика!»[24]. Она выглядела так, словно носит индейский амулет «ловец снов», а ее голос звучал как «китайские колокольчики». В том своем состоянии я почти любила ее, потому что она мило со мной общалась, уточняя через каждые несколько минут, не хочу ли я чая из коры ирикикимотото из Папуа — Новой Гвинеи. Она ни разу не спросила, почему я семь дней сижу у них, хотя у меня не назначено ни одной процедуры. Вот такой душевной — и неподходящей для своей работы — она была.
Кстати, я говорила, что тогда же у меня сломался ноутбук? Я обратилась в сервисный центр Genius, и мне сказали, что это какая-то мистика. Словно компьютерный полтергейст проник в жесткий диск и стер абсолютно все, что я когда-либо писала. Может быть, я подсознательно решила составить ему компанию, так что мой мозг тоже превратился в чистый лист. В торговом центре я выбрала новый ноутбук, а затем решила купить какой-нибудь еды в тех магазинах с бесконечными, словно дорожки для боулинга, рядами, заставленными салат-барами. В результате я шла по улицам Кембриджа, штат Массачусетс, с двумя пакетами в руках. В одном лежал новый ноутбук со всеми аксессуарами, а другой был набит замороженными йогуртами и печеньем Oreo. В конце концов меня подобрало такси, и остаток вечера я провела, стучась в двери и спрашивая, не здесь ли я живу.
К счастью, это все закончилось. Не знаю, как я вернулась обратно в Великобританию, но неделю спустя я обнаружила, что лечу в Норвегию. Я приняла это предложение о работе шесть месяцев назад, когда было тепло и солнечно.
И вот в начале декабря я сижу в самолете, абсолютно опустошенная внутренне, но с билетом на руках и сменой белья. Несколько часов и внутренних стыковочных рейсов спустя до меня стало доходить, что мы направляемся чуть ли не за Северный полярный круг, в место, куда, по моим представлениям, без собачьей упряжки не добраться. Я вышла из самолета в чернильную темноту (как я потом узнала, здесь так всегда). В аэропорту порыв ветра вырвал у меня из рук багаж (ветро-холодовой индекс[25] — 78 965 463) и принялся сдирать кожу с лица. Ощущения такие, словно вам делают дермабразию[26] бензопилой.
Городок, в который меня занесло, — это не аккуратные белые дощатые домики. Скорее он выглядел как одна большая, суровая фабрика по переработке рыбы и технического жира и вызывал мысли о Чернобыле. Меня разместили в минималистичном отеле. «Минимализмом» в данном случае называлось отсутствие мебели и длинные комнаты, как в фильме ужасов «Сияние». Я получила в свое распоряжение полностью белый люкс с белым коридором, который заканчивался засохшим растением. Я уже говорила, что отопление не работало, а ресторан закрылся навсегда?
Завтрака по утрам тоже не было, так что я пробиралась на кухню и воровала еду, как дикая белка. Солнце не вставало никогда — ни в десять утра, ни в час дня. Всю ночь напролет я слушала завывания ветра и стук дождя в оконное стекло. Я чувствовала себя так, словно стою под Ниагарским водопадом с листом фольги над головой. В тот момент, даже в состоянии депрессии, я начала смеяться. Словно крошечная щель в моем мозгу раскрылась и впустила немного света. Со стороны я отмечала забавные моменты в сложившейся ситуации. Меня привезли в бетонное здание, типичное для стран бывшего соцлагеря, где я должна была выступать. И вот в этой депрессивной атмосфере я рассказывала шести сотням зрителей (которые, скорее всего, были в депрессии) о депрессии.
Когда я возвращалась в Лондон, мой багаж снова потеряли. Без каких-либо видимых причин его отправили в Копенгаген.
И вот теперь я сижу в своей спальне, ощущая накрывающую меня темноту, которая блокирует все мысли. По крайней мере, благодаря практике осознанности я способна отделить себя от тех ужасных мыслей, которые словно задались целью полностью меня сломать и уничтожить. Благодаря практике осознанности я могу сказать: «Это депрессия», а не «Я в депрессии». Это мелочь, но она имеет значение. Я пытаюсь оседлать волну, а не уйти под воду. Пожелайте мне удачи.
Я мало что помню о том периоде, за исключением того, что кто-то советовал мне обратиться в психиатрическую больницу Priory[27]. Думаю, руководство больницы должно дать мне специальную скидку за то, что я делаю им рекламу и упомянула в своей последней книге. (Какими бы ни были у меня проблемы с головой, я всегда могу думать о скидках.)
Вот когда мне пригодилась осознанность. На этот раз я знала, что больна. Я знала, что я не чмо и что я не выдумываю. Мне потребовалось некоторое время, но я отдавала себе отчет, что не должна винить себя и наказывать. Я распознала депрессию всего за несколько недель, а не месяцев, так что я — молодец. Я нырнула в болезнь с головой, я сдалась и позволила ей взять верх. Я прекратила сопротивление, простила себя и не истязала приказами типа: «Соберись, тряпка!» Я просто это приняла. Первым шагом для меня стал тот факт, что я смогла простить себя за свою болезнь, не обрушившись при этом на себя с критикой, что у меня хватает наглости чувствовать себя «как-то не так», когда у меня есть еда и настоящая сумка от Prada. Своим обессиленным мозгом я понимала, что болезнь реальна и что я в ее власти. Пока.
В этот раз депрессия прошла гораздо быстрее, чем когда-либо раньше, благодаря тому, что я не беспокоилась по поводу того, что беспокоюсь, не боялась, что я боюсь, и не была подавлена из-за того, что была в подавленном состоянии. Всего лишь благодаря этому мне удалось избежать второй волны боли: я знала, что, хотя болезнь сама по себе реальна, вторую волну боли я создаю сама. Я пробыла в больнице всего неделю, а затем вернулась домой в кровать и стала пережидать. Моя дочь заботилась обо мне, понимая, что для меня было настоящим мучением даже налить чашку чая. Я также обнаружила, в первый раз, что могу писать, находясь в таком состоянии. Так что, пережидая болезнь, без полной уверенности, смогу ли я когда-нибудь снова стать собой, я делала следующие записи.
10 декабря 2014 года
Депрессия… И неизвестно, когда она закончится. Словно мой мозг говорит мне: «Ты зашла слишком далеко. Ты слишком на меня насела, так что я глушу мотор. Тебе пора остановиться, и я позабочусь о том, чтобы ты ничего не могла делать, даже если очень постараешься». Это своего рода механизм выживания: когда собственные мысли объявляют вам войну и вы чувствуете себя так, словно у вас ни одного друга, вы всеми забыты и вас окружает только ненависть, мозг срывает стоп-кран, и вы погружаетесь в туман. Я жила в тумане неделю. Ощущения были такие, словно я воссоединилась со злом, потеряла родственника, кого-то из своего прошлого, кого я помнила очень смутно. А затем пришло осознание — о, да это же депрессия. Вспомнила. После выздоровления перестаешь помнить, что был болен. Вероятно, мозг предусмотрительно стирает воспоминания, потому что слишком страшно подумать, что такое может когда-нибудь повториться. А сейчас, когда моя депрессия вернулась, я поняла, что со мной творится. Это чувство, что меня отделили от собственного тела и сознания, — депрессия. Ну конечно, что же еще! В этот раз она отличается от всех предыдущих эпизодов. Раньше в этот момент меня бы накрыла волна паники, что все пропало: моей подлинной личности больше нет, вместо нее теперь новая, помертвевшая сущность. Теперь же, даже в этом состоянии хаоса, я отдаю себе отчет, что это временно: я просто больна, и потеря собственной идентичности — часть этой болезни; мой мозг просто на минуточку отлучился со своего рабочего места.