А. С.: Да, тут приведем отрывок из другого стихотворения:
Ещё порой он ерепенится,
Режим ругает так и сяк,
Но уж висят пелёнки первенца
Как белый выкинутый флаг.
К.П.: И это вечное отношение к цивилизации – отношение протеста (по Г. Гегелю, отношение незрелой воли, протестующей против зрелой), как сегодня говорят, «протестное сознание» в условиях
отчуждения, социальной клиники превращается в насилие. И тут мы вновь должны вернуться к вопросу: всё-таки что же такое насилие? Возможно ли насилие между поколениями? У Л.Н. Толстого есть удивительно наивное и прямолинейное определение насилия: «насиловать – значит, делать то, чего не хочет подвергаемый насилию». Это определение работало бы, если бы люди знали, чего они, собственно, хотят– Знает ли ребёнок, знает ли подросток, знает ли старик, чего он, собственно, хочет? Это очень сомнительно. Особенно, что касается ребёнка. Если старик уже привычно научен делать вид, что «он знает, чего хочет», то дети такого вида делать не умеют, да и не понимают, зачем, собственно, делать такой вид. Все системы свободного воспитания обречены на провал именно поэтому. Детям провокационным образом вдруг говорят: делайте, что хотите. А они с ужасом понимают, что не хотят ничего, или не знают, чего хотят. Отсюда у тинейджеров всплеск переживания бессмысленности жизни.
А. С.: Да, человек, как правило, не знает, чего он хочет, но знает, чего он не хочет. Негативный аспект здесь выражен ярче.
К.П.: И далеко не всегда этот негативный аспект желания адекватен. Советский психолог и дефектолог А. И. Мещеряков столкнулся с такой проблемой: как сделать более или менее полноценными людьми слепоглухонемых детей? Главная проблема заключается в том, что эти дети, находясь в условиях клиники, где они сыты и одеты, ничего большего не хотят. Каким образом вызвать в них желание? И вообще ни дети, ни подростки, ни люди, достигшие глубокой старости, не знают, чего они хотят. И здесь кроется неравенство возрастов: только взрослые, которые суть зрелая воля, знают, чего они хотят (или очень убедительно делают вид, что они знают, чего хотят). И поэтому взрослые – главный субъект насилия, как поколенческого, так и возрастного. Именно вокруг взрослых разворачивается «драматический театр насилия».
Чем отличается насилие от других властных отношений? Например, от патернализма или от правового принуждения? Насилие предполагает такое внешнее принуждение, которое представляет угрозу для жизни вплоть до её разрушения. Это такое подчинение, которое угрожает выживанию. Это определение Г. Гегеля, и оно, на мой взгляд, существенно. Это узурпация свободной воли в ее наличном бытии. Насилие – такая разновидность отношений власти, которая должна быть различена прежде всего от природной агрессивности взрослого как живого существа. В отличие от этой природной агрессивности, насилие является актом сознательной воли и претендует на обоснование, на легитимность, на законное место в общечеловеческой коммуникации. И от других форм принуждения насилие отличается тем, что доходит до пределов жестокости, пытаясь сохранить легитимность. Насилие в этом отношении можно определить в качестве права сильного, как возведение силы в некий закон человеческих отношений, которому, вообще говоря, нет места в природе и нет места в пространстве человечности, в пространстве разумного поведения. То есть по сути насилие есть способ выхода из естественного состояния, или путь обратного провала в состояние вне человечности. И с этой точки зрения насилие предстаёт как крайнее выражение зла. Насилие имеет место и в отношениях поколений – по ту сторону принуждения незрелой воли, которое осуществляется зрелой волей. Насилие развёртывается в многообразии всяких характеристик и – что самое существенное – в многообразии различных рационализаций.
Очень существенно, что насилие всегда рационализируется. И очевиднее всего это проявляется в сфере войны и тюрьмы. Вопрос о том, можно ли без насилия построить цивилизованное общество, неясен. Во всяком случае, примера такого общества мы не знаем. И насилие (в отличие от принуждения) приобретает возрастной характер или чаще всего имело возрастную, поколенческую форму.
А. С.: Опираясь на Г. Гегеля, мы могли бы сказать, что круг традиционного рутинного насилия является замкнутым. При естественном ходе веще́й дух всегда реализует свои цели вопреки противодействию любого отдельного сознания, отдельного частного правления. Поэтому мы постоянно сталкиваемся с ситуацией, когда каждый стремится к реализации своих эгоистических интересов, но именно поэтому «колеса» экономики крутятся с должной скоростью.
Или, в другом масштабе: каждый рассматривает травматичный метафизический факт своей заброшенности в мир и тратит усилия на то, чтобы получше скрыться, реализовав свою миссию. Но миру только это и нужно, он прекрасно подготовлен к тому, чтобы заброшенные в него «шпионы» преследовали свои цели. Но вот происходит некое изменение, когда «круговая оборона» мира дает трещину, ибо она рассчитана на обычный порядок, и вдруг то или иное поколение (тот или иной возраст) внезапно вырывается из заброшенности и выдвигается на несвойственную ему позицию. Мы знаем, что «тот, кто в юности не был революционером, у того нет сердца; тот, кто в зрелости не стал консерватором – у того нет ума»; от Сенеки до наших дней нам озвучивают множество подобных сентенций. Мы понимаем, что примерно так оно и есть. Но вдруг получается какой-то возрастной взрыв, например выдвигаются дети-вундеркинды, которые необычно мудры (как в фильме Константина Лопушанского «Гадкие лебеди»), и общество не знает, что с ними делать, оно оказывается совершенно безоружным. Такого рода «боевые симулякры» третьего и более высоких порядков наиболее интересны, поскольку они разрывают круг насилия и всегда вводят какое-нибудь новое звено. Поэтому они являются источником социальных инноваций, социального творчества в его подлинном виде, тогда как традиционный круг насилия всего-навсего поддерживает привычный круг веще́й, чтобы как повелось, так и не перевелось.
К.П.: Итак, проблема насилия является важной составляющей отношений между возрастами в целом. Как мы «скрепляем» нашу жизнь в целостное единство, если она состоит из сменяющих друг друга возрастов, таких удивительно различных? Между подростком, взрослым и стариком, может быть, не больше общего, чем между гусеницей, куколкой и бабочкой! Или между головастиком и лягушкой! Что может связать между собой столь разнородные явления в нашей жизни, как проживание различных возрастов? Ведь благодаря обмену вещёств тело семидесятилетнего человека подвержено неоднократному обновлению – в нем и молекул тех, какие были в семь лет, практически не сохранилось!
Первый, в значительной мере лежащий на поверхности, ответ о самотождественности человека, странствующего по своим возрастам, состоит в том, что основой инвариантности нашей жизни – той инвариантности, которая обеспечивает целостность всего нашего бытия, является человеческая душа. Такой ответ черпает свою убедительность из длительной традиции. Именно душа, оставаясь, в сущности, такой же на протяжении всей жизни, переживает различные трансформации тела. И семидесятилетний переживает себя в основном так же, как двадцатилетний и даже как семилетний.
Что же такое душа в качестве носителя единства возрастов? Согласно И. Канту, душа есть предмет внутреннего чувства в его связи с телом90. Душа – совокупность тесно связанных с организмом психических явлений, чувств и стремлений. Очевидно, если так понимать душу, то её основу составляет память. Поскольку «я» живо, на экзистенциальном уровне я в свои семьдесят лет помню, что именно со мной было в семь и в двадцать лет, то я, таким образом, достигаю инварианта переживаний своего бытия.
Вопрос о целостности человеческой жизни, движущейся по разным возрастам, заставляет снова вспомнить о метемпсихозе в широком смысле слова. Собственно, инвариантность души в течение всей жизни – от детства, отрочества, юности до старости может быть интерпретирована как своеобразный метемпсихоз внутри своей жизни.
Когда мы с удивлением видим, например, насколько сын во многих своих поступках и повадках напоминает отца («Папочка родимый!»), мы можем предположить, что их души представляют что-то общее и что в известном смысле душа отца «продолжает жить» в его сыне. (Сейчас сказали бы: «Гены!») Когда мы думаем о единстве национального характера, сохраняющегося в некоторых важных своих измерениях на протяжении столетий, то мы готовы признать даже существование некоторой единой национальной души.
Большие возможности для фантазий в ключе метемпсихоза предоставляет развитая культура, включающая мистические и эзотерические учения. Культура, как внегенетическая связь поколений в сущности дает реальную возможность выйти за границы своего тела, пережить другой опыт – идентифицироваться с теми индивидами, о которых ты только слышал или читал в книгах.
Русский космизм, о представителях которого уже упоминал мой коллега, в своих наивных, дерзких и красивых построениях демонстрирует возможность придать метемпсихозу даже техническое, конструктивное, воплощение. Не только Н.Ф. Фёдоров ставил вопрос о воскрешении отцов, но и К. Э. Циолковский доказывал, что бессмертие человека уже сейчас реально существует, необходимо только «подождать», когда распавшиеся во время смерти атомы нашего тела через многие миллиарды и миллиарды лет снова сойдутся в том же сочетании91. Если же от метафизического и даже мистического уровня взаимодействия возрастов перейти к более реальным социальным уровням, то мы обнаружим некоторые моменты, важные для анатомии всякого общества.
Возрасты существуют не сами по себе: они выступают как элементы множества, чаще всего парного. Образуются не только диады (типа «отцы-дети»), но и триады (скажем, «деды-отцы-внуки»), причем подчас между дедами и внуками заключается альянс против отцов. Между элементами этих множеств возникают специфические отношения оппозиции, которые в свою очередь формируют сами элементы. Главная оппозиция возрастных общностей заключается в противопоставлении и единстве «отцов» и «детей». Между «отцами» и «детьми» – фундаментальное отношение взаимной приязни и в то же время вечное соперничество.