Путь к бессмертию – особенно в рамках новоевропейской цивилизации – предстает как объективация, как опредмечивание, как реификация и материализация, как скрибизация. Непременно оставить что-то после себя! Простейшая формула прописной морали – родить сына, посадить дерево, построить дом, вырыть колодец. Вообще, вырыть колодец, посадить дерево может каждый. Родить сына тоже может каждый (как писал А. С. Грибоедов: «Чтоб иметь детей, / Кому ума не доставало?»). Так что эта проблема стоит и перед обычным человеком.
Философ же хочет написать книгу, которая останется, – вот объективация, вот опредмечивание, оставить после себя некий текст, который потом будет воспроизводиться. Образцом для нас является Платон. С этой точки зрения мир вечности предстаёт как соломинка, за которую цепляется смертный человек. Этот зов обнаруживается и в стремлении молодого философа во что бы то ни стало свой текст напечатать. Так связывается тема возраста с проблемой авторствования.
Авторствование через материализацию – это способ иллюзорный, но тем не менее неизменно действующий на пути к бессмертию. Таким образом, возраст человека задан в разломе между циклическим и линейным временем, и проблема каждого человека состоит в том, чтобы выскочить из циклического времени в линейное в безумной надежде на вечную жизнь.
А. С.: Внутри определенной возрастной стадии единицы размерности могут иметь любой масштаб. Скажем, у младенца это недели, у цивилизации – столетия, у планетарной системы – миллионы лет. Но с точки зрения штрихкода времени эти хроноединства могут быть современниками, точнее говоря, совозрастниками (сверстниками). Хрономонизм позволяет расширить границы изохронности О. Шпенглера, в соответствии с которой мы (фаустовская цивилизация) по штрихкоду являемся современниками (совозрастниками) поздней античности, но при этом принадлежим к другому порядку хронопоэзиса, нежели цивилизация современного ислама. Мы можем также быть совозрастниками некоего горного массива, например, Кордельеров, закваски и бродящего вина, некой галактики и даже тигра, лично принадлежащего императору. Аналогичная пометка на штрихкоде, указывающая на сопринадлежность к определенной стадии хронопоэзиса, раскрывает некую важную реальность. О. Шпенглер говорил, что арабская математика ближе к арабской музыке, чем к европейской математике115. Возможно, в данном конкретном случае он был не прав, но общий принцип совпадения участка штрихкода времени остаётся чрезвычайно перспективным направлением исследований изохронии мира.
Например, мы встречаем некое живое существо, о котором ничего не знаем. Хвост, усики, точка, точка, запятая, вышла рожица кривая. Удивительно то, что, ничего не зная об этом существе, мы с немалой долей вероятности можем определить, кто перед нами – детёныш, взрослая особь или «старик». Щенок, муравьедик, динозаврик будут отнесены к некому общему детскому саду независимо от их последующей видовой принадлежности, и морфология в самом широком смысле слова здесь ни при чём.
Решение данной задачи специфично не столько для биологов, сколько для художников, и прежде всего художников-аниматоров. В мультике любое живое существо безошибочно может бы опознано как детёныш, если того пожелает художник-мультипликатор.
Не только грамматика позволяет кое-что сказать о предложении: «Глокая куздра штеко бодланула бокра и курдячит бокренка», но и самая абстрактная анимация. В мультике мы ничего не знаем о придуманном «бокре», но тем не менее отличить его от бокренка можем легко. Более того, мы узнаём тучку-девочку во всём её несомненном отличии от уже взрослой тучи. Художник-аниматор без труда справится с задачей представить несмышленого подростка-автомобильчика. Вполне возможна мультипликационная версия Большого взрыва – вот Вселенная-младенец, вот она уже оформилась и окрепла, а вот она же вся в морщинах и благородных сединах, и это как раз та остывшая и далее остывающая Вселенная, в которой мы живём.
Но дело не только в визуализации, хотя попутно следует заметить, что человеческая визуальность устроена хроноскопически. Дело в более общей интуиции времени и в применимости соответствующего измерительного инструмента. Если линию штрихкода времени снабдить условной шкалой М-Р-В-С, (младенец, ребёнок, взрослый, старик), мы действительно получим возможность наносить этот штрихкод на любую экземплярность происходящего. Конечно, проект хрономонизма с идеей спектрального анализа темпоральностей предполагает возможность получения более «длинного», обстоятельного штрихкода, считав который, мы смогли бы определить многие обстоятельства судьбы, участи, даже не зная при этом, на какую именно экземплярность был нанесен штрихкод времени – на китайскую цивилизацию, на крабовидную туманность, театральную труппу или на паспорт пассажира, пересекающего границу. Зуммер считывающего устройства гласил бы: это либо крабовидная туманность либо «негр преклонных годов», но уж никоим образом не юная гречанка и не бутылка чилийского вина…
Итак, определяющим обстоятельством для калибровки времени (и для нанесения соответствующей метки штрихкода) служит смена внутренних единиц измерения, точнее, соизмеримости. Безусловный интерес представляет соотношение длин различных участков хронопоэзиса, выражаемое в универсальных единицах хроноразмерности (возможно, что с их появлением и другие физические и математические константы обретут новый смысл), и абсолютная наполненность (насыщенность) каждого отдельного участка. Отсюда следует, что находиться в том или ином возрасте – значит сохранять соответствующую калибровку времени: у кого-то прежний штрихкод не считывается уже после сорока, а кто-то сохраняет калибровку до самой смерти.
Необходимо отметить также, что соотношение между единицами размерности каждой калибровки несоизмеримо, в том числе и в математическом смысле. По сути, уже одно это позволяет говорить о многомерности времени; остаётся лишь недоумевать, почему геометрия, свободно оперирующая с n-мерными пространствами, никого не подтолкнула к рассмотрению n-мерного темпорального объема происходящего, к пониманию многомерности хроноизмещёния Вселенной. Возможно, конечно, что это применимо не к любой экземплярности, но человек как индивид задан не в линейной проекции, не в своём отображении на плоскость циферблатов и календарей, а в многомерности и разнонаправленности временных потоков, и в совокупном объеме возраста, что, разумеется, не исчерпывает всего хроноизмещёния, а скорее задаёт минимальную объёмность.
Из трехмерного пространства легко абстрагировать плоскость и рассматривать перемещёния объекта только в плоскости. Чашку кофе, стоящую на столе, несколько раз подвинули и многократно подносили ко рту, после чего мы, например, захотели бы вычислить её совокупный двигательный опыт, представляющий собой сумму траекторий. Нам предложили бы показатель, отражающий лишь движения на плоскости, – здесь каждый, пожалуй, заметил бы подвох и потребовал бы полной картины перемещёния. Между тем характеристика перемещёний во времени как раз и сводится к тому, что чашку подвинули, и даже не в плоскости, а в измерении одной только длины – таковы концепции линейного времени. То есть привычная траектория рассмотрения человеческого индивида во времени не отличается от примитивного фиксирования траектории сдвигания чашки, и в этом поразительным образом сходятся научное и обыденное понимание темпоральности, временного измерения.
Так вот возраст есть минимальный внутренний объем бытия во времени, это Sein als Zeit (бытие как время) для всех хронопоэзисов, за исключением самых примитивных. Безусловный образец такого объема, темпоральной n-мерности – человеческий возраст, а исчерпание времени жизни субъекта следовало бы представлять не как перемещёние фишки вдоль отложенного отрезка прямой, а как выпадение измерений (dimensions) одного за другим, как разрушение, истощение объёма, в ходе которого, видимо, и укрупняется калибровка остающихся измерений в пределе одного только измерения, стремящегося к нулевой событийности.
К.П.: Хотел бы обратить внимание на прекрасное определение возраста, которое дал Александр Куприянович: «Возраст есть минимальный внутренний объем бытия во времени, это Sein als Zeit (бытие как время)». Мы движемся к итогам нашего диалога-исследования.
Хочу обратить внимание на другую сторону возраста – на соотношение имманентного и трансцендентного в нём.
Попытка выйти из циклического времени, из колеса рождений и смертей (здесь напрашивается буддийская терминология), путь прорыва к бессмертию для новоевропейского человека лежит через реификацию, а следовательно, через пространство. Идея выхода из колеса рождений и смертей в буддизме додумывается до конца. Есть книга, на которую из европейцев обратил внимание К. Г. Юнг116, – «Тибетская Книга мертвых», согласно которой главная проблема состоит не в том, чтобы достойно прожить жизнь или оставить что-то после себя, но в том, чтобы удержаться от рождения, от попадания в это колесо. Речь идёт о том, чтобы удержаться от возраста, или удержаться от времени.
Но мы европейцы и смотрим на вещи, которые не исключают нас из ритмов бытия, а только помогают нам в этих ритмах. Жизнь человека предстаёт как организованный исход из дома – выходя из чрева матери, человек начинает строить свой дом. И в этом отношении вскрывается экзистенциальный смысл дома.
Пресловутый «квартирный вопрос» также приобретает экзистенциальную значимость. Ведь удивительно: несмотря на громадные достижения научно-технического прогресса, жилищный кризис продолжает свирепствовать во всем мире. Жильё остаётся вопросом номер один не только для эпохи «Москвошвея», но и для людей постсоветской эпохи. Жилье – это единственная собственность, которая имеет какое-либо значение. В вопросе о жилье в конечном счете заключается главная претензия народа к правительству. И корень её лежит в том, что дом является пространственным измерением цикла человеческой жизни. Детство есть пребывание в родительском доме, как в своем. Отрочество (период тинейджерства) – это побег из отчего дома. Взрослость же возникает, когда так или иначе построен свой дом – пусть даже это снятая квартира или койка в общежитии. Дом, таким образом, предстает как нарастающая система привычек, фундированная соответствующими вещами, которыми че