Я полагал тогда, как полагаю и по сей день, что ответ в моём мысленном эксперименте, не наказывать агрессора и погибнуть самим, сохраняя человечество (при всей его трагичности для нас), правилен. Он соответствует духу христианских моральных завоеваний, российской ментальности, связанной с «всемирной отзывчивостью русской души»123. Как ни странно, большинство опрашиваемых выбирало другой ответ: пусть мы все, всё человечество, умрём, но Америку во всех случаях надо наказать «по справедливости»!
Где глубинные корни такой якобы «справедливой» логики? Думаю, в материально-экстенсивном мышлении, где мы существуем в рамках вещёственных отношений. Эта экстенсивная стратегия в данном примере доходит до своего предела, принимая превращённые формы, самоотчуждается. Действительный дом человека, имеющий духовные основы, здесь исчезает, теряет важность, превращается во временное пристанище номада, в некую «кибитку», обречённую на дорогу, которая ведёт в никуда.
Дом становится чужим и теряет своё сакральное измерение. И неожиданно наносит удар в спину. Возьмём биографию Александра Македонского, имеющую вполне метафизический характер124. Александр отправляется завоевывать Персию и Индию, а в этом время в самой Македонии начинается бунт. И великий завоеватель разрывается на двух фронтах, мечется. Эта драма представлена в архетипической форме как драма номада Одиссея. Он уехал на 20 лет завоевывать Трою, а дома бесчинствуют женихи, и бедная Пенелопа пытается сохранить status quo.
Совершенно иная логика рассуждения возникает, если учесть обстоятельство, что человечество не живёт исключительно экстенсивной стратегией. И, значит, время его жизни, ритмы его бытия определяются не только такой логикой, которая неминуемо ведёт к гибели. Возможно, и интенсивная стратегия, которая также выработана цивилизованным человечеством. Она представляет собой движение не вширь, а вглубь. Здесь другие ритмы времени, другое время жизни. Упор делается не столько на странствия и завоевания, сколько на духовную работу. Главным становится не утилизирование, не использование, но культивирование.
К сожалению, эта позиция не всегда проводится достаточно последовательно. Скажем, российская колониальная политика, если взять всю новоевропейскую ретроспективу и перспективу, в итоге терпит такой же крах, как английская или голландская. Но мы должны помнить, что в основании русской колониальной политики лежала несколько другая идея, которая, правда, не была последовательно доведена до конца. Сравните белого человека Р. Киплинга («бремя белого человека» в Индии) и такой намёк, как русский Максим Максимыч на Кавказе. Это лермонтовский образ несостоявшегося русского колонизатора, который стремится прийти к другим народам с добром, а не с огнем и мечом. Хотя ведь и западные страны не несли на Юг и Восток только гибель и разрушение. Англичане, скажем, принесли в Индию новоевропейскую цивилизацию во многих её позитивных измерениях, а не только зло125.
Вообще всякое распространение дома на остров имеет не только измерение утилизирования, но и измерение культивирования – культивирования сакральности дома. Например, когда к России присоединялись новые области, существовала такая форма: присоединяемые принимали российские законы, но продолжали жить по своим обычаям. Драматическая история современной Чечни – это попытка сочетать эти два принципа колонизации. И до сегодняшнего дня нельзя сказать, что мы окончательно решили чеченскую проблему.
В общем экстенсивная стратегия пространственного расширения, а значит, проживания ритма своей жизни (утилизирование) предполагает и противоположную интенсивную стратегию – культивирование. И внешне, и эмпирически такая установка на культивирование предстаёт как пафос домашности, оседлости. Она видится как женская стратегия в противоположность мужской, номадической. Хотя, разумеется, определение этой стратегии как «женской» условно, скорее, метафорично. Гектор, защищающий Трою (довольно успешно – ведь Троя не сдавалась десять лет), воплощает пафос оседлости и домашности. Такова же стратегия Пенелопы, которая не покидает своего дома. В осознанной форме интенсивная стратегия противоречиво развёртывается в античной философской культуре, в её установке на внутреннее развитие, а не на внешнее завоевание. Хотя в то же время древние греки – неудержимые колонизаторы в самом экстенсивном смысле слова.
Если с этой точки зрения посмотреть на христианство, то именно интенсивная стратегия здесь существенна и принципиальна. Отчётливо осознается необходимость духовного содержания в развитии. Экстенсивная и интенсивная стратегии задают разное время жизни – в данном случае мы берем не только отдельную человеческую судьбу, но и разное время жизни цивилизации. И домашность как интенсивная стратегия развития дает принципиальную возможность иного, «правильного», существования.
Народы издавна делили на «народы-гости» и «народы-хозяева». К народам-гостям относят древних греков (Александр Македонский), которые захватили огромную часть ойкумены, но от греков как завоевателей не осталось ничего. А вот от греков как культуртрегеров осталось очень много. Что осталось от англичан как от завоевателей? Скорее, только дурная слава. А как англоязычные культуртрегеры они дали миру очень многое. В той же Индии один из языков межнационального общения наравне с хинди – английский (жители различных штатов Индии могут понять друг друга только на английском). В чем сила христианства? Почему оно так распространилось за очень короткое время (если вспомнить раннюю историю христианской церкви)? Сила христианства была в его установке на слабость, на тихое доброе слово, а не на угрозы и не на бряцание оружием. В раннем христианстве интенсивная стратегия была существенной и принципиальной. К сожалению, когда христианство перешло к стратегии крестовых походов, то это внутренне подорвало его идею, во всяком случае на Западе.
Вообще говоря, эти стратегии накладываются, как мы видим на примере колониальной политики как англичан, так и русских. Кстати, распад СССР можно рассматривать как возмездие за экстенсивную колониальную политику имперской России и Советского Союза. Хотя сохранение ареала русского духовного влияния в то же время является наградой за её интенсивные моменты.
Две стратегии активности и две стратегии проживания жизни предстают как два ритма существования, как две разные закономерности в формировании возраста. Грубо говоря, люди, которые живут только в материальном номадном порыве, живут коротко. Как Ахилл, который жил недолго и «ушёл с пира, не допив бокал вина». Ахилл показательная фигура: он всё время торопится, так как понимает, что жизнь очень коротка, что он вот-вот уйдёт. А вот библейские старцы, философы или античные мудрецы, которые живут в ритме духовного освоения мира, живут долго. Это вторая стратегия, связанная с интенсивной формой освоения мира. X. Л. Борхес сопоставляет эти две стратегии как соответственно «Всемирная история бесчестья» (в другом переводе – «Всемирная история низости») и «Вавилонская библиотека»126. Мир бесчестия – это экстенсивные стратегии материального освоения, которые так или иначе всегда оборачиваются преступлением, по крайней мере в концепции Э. Борхеса. Согласно второй стратегии, у Э. Борхеса человек попадает в Вавилонскую библиотеку и проводит в ней всю жизнь. Это некий гигантский лабиринт, из которого нельзя найти выхода. Да и не хочется! Человек и не стремится оттуда выйти. И он как бы пребывает в ней вечно.
В рассказах сборников X. Л. Борхеса «Мир бесчестья» и «Вавилонская библиотека» раскрываются два типа пространства, в котором существуют социум и человек, а также человеческий и социальный возраст. Во-первых, это реальное материальное пространство, на канцелярите советской эпохи, например, «квадратные метры жилой площади». Человек вламывается в реальное пространство в своём номадическом порыве. Припомним рассказы о страшных войнах между родственниками за жилье, когда дети выживают родителей или отдают их в дома престарелых, выгоняют их на улицу или всячески ограничивают, и, наоборот, когда родители выкидывают на улицу детей. Это ведь борьба за материальное пространство. Экстенсивная стратегия всегда содержит агрессию и воинственность. Агрессия и воинственность здесь объяснимы, так как в реальном пространстве действует закон сохранения. То, что присвоил мой сосед, то от меня отпало. Ведь если он отгородил мою яблоню, я уже не могу есть с неё яблоки.
А в идеальном пространстве – пространстве Вавилонской библиотеки, напротив, закон сохранения не действует. У тебя идея, у меня идея, поменяемся идеями – и у каждого будет две идеи. А если у каждого по яблоку, как осуществляется обмен? Помните, как Буратино проходил математику? Мальвина говорит ему: «Представь, что у тебя два яблока, и некто взял у тебя одно. Сколько у тебя осталось? Буратино отвечает: два! Мальвина говорит: ну ты же отдал одно яблоко! А Буратино: так я не отдам некту яблоко, хоть он дерись». Это логика физического бытия. В духовном мире созданное однажды при потреблении не разрушается, как не разрушаются идеи при передаче их другому, поэтому в духовной сфере нет жёсткой конкуренции, а есть только коммуникация.
В идеальном пространстве люди не исключают друг друга. Почему Христос немногими хлебами смог накормить многих (Ин. 6:5-14)? Потому что он давал не материальную пищу, а духовную. И структура идеального пространства в своей ритмической организации напоминает структуру пространства материального. Здесь тоже есть свой океан, свой остров и свой дом. Океан есть немыслимое, абсолют, Непостижимое (по терминологии С. Л. Франка), или Бог. Остров включает все богатства культуры: три тысячи языков – и на каждом языке есть тексты, есть классические произведения. И, наконец, дом – это родная культура, где главную роль в галактике Гуттенберга «играют детские книги». А. С. Пушкин по-русски для русскоязычных детей звучит с детства, как родная мелодия.