В итоге мальчишка, обитавший при булочной, зажав в кулаке копейку от щедрот «барина», быстрым и уверенным шагом двинулся в, надеюсь, сторону усадьбы семейства Булатовых, держа в руке пакет с четырьмя пирогами с рыбой, по две копейки за штуку, а сзади поспешал я, стараясь не упустить из виду светлую лохматую головенку, и с удовольствием откусывая от пирога с капустой, который обошелся мне в одну копейку. Мой выбор девушку, конечно, удивил, но я важно сообщил, что у нас, у князей, свои причуды, и иногда хочется стать поближе к народу.
В ворота «родной» усадьбы я вошел через несколько секунд после того, как оттуда выскочил посыльный из пекарни и, не взглянув на меня, весело поскакал в обратную сторону.
За калиткой я обнаружил нашего дворника, недоуменно вертящего в руках, вкусно пахнущий, пакет.
— Э… Барин, тут малец…
— Это тебе от меня гостинец, за доблестную службу. — Пирог с капустой уже бесследно растворился в желудке, и сейчас мне хотелось исключительно есть, поэтому, я, благосклонно кивнув дворнику, поспешил в дом, чтобы там меня не встретило.
— Да мне бы, барин, лучше немного…
— Милейший, еще раз я услышу, что ты недоволен тем, чем я тебя одарил, никаких подарков больше не будет. Уяснил? — я шагнул к оператору метлы, и здоровенный мужик испуганно сглотнул.
— Уяснил, ваше…
— А насчет чарки — вечером подойдешь на кухню, скажешь, что я распорядился. — Я догадался о его чаяниях, поэтому, решил проблему, как посчитал верным, после чего, развернулся и поспешил продолжить свой путь, не слушая благодарности обрадованного «клинера».
На входе в дом меня никто не встретил, я удивился, покрутил головой и двинулся на запах еды, надеясь, что найду, наконец, кухню.
До кухни я не дошел совсем немного — услышав несколько приглушенных голосов, двинулся осторожно, стараясь не дышать.
— Господин управляющий, как-то боязно. Насколько верны эти слухи? — из-за приоткрытой двери донесся одышливый женский голос, звучащий с подчеркнутым почтением.
— Да какие слухи, Оксана Вадимовна? Это самая натуральная истина! — ответил знакомый голос, который, я был уверен точно, принадлежал Еремею. Так этот дядя не слуга, а целый управляющий, получается, доверенное лицо папеньки м маменьки, наверное.
А Еремей, между тем, напористо и авторитетно, продолжал вещать под вздохи и восклицания, собравшихся в кухне, людей.
— Так что, уважаемые, это мне достоверно известно из первых уст, от прибывшего оттуда офицера, а как всем известно, господа офицеры врать не будут. И еще рассказал оный офицер, что наш хозяин бывший, земля их высокоблагородию пухом, последний год налоги не платил и потому накопил недоимок на три миллиона…
Кто-то громко вскрикнул, а Ермолай продолжал вещать:
— А по таким недоимкам царь-батюшка, долгих лет ему жизни, на фамилию Булатовых шибко гневается и потому никаких войск на помощь не посылал, вследствие чего, басурмане и князя, и супругу его, и старшаков порубали, а остальной народ в полон взяли. А так, как дело с Булатовыми кончено, ни с девчонок, ни с этого блаженного, которого я сегодня в каталажку спровадил, чтобы под ногами не мешался, толку никакого, то, со дня на день, сюда приставы заявятся, чтобы, в счет недоимки, княжеское добро в казну забрать. Дом заарестуют, вещи все отпишут, девчонок мелких в приют, на казенный кошт, или по дальней родне, приживалками, определят, и все ценности, с мебелью, в казну заберут. И тогда, уважаемые, останемся мы на бобах, без содержания и рекомендаций на улицу выбросят. Так, о чем я толкую? Так как казна княжеская в моем распоряжении, то вы сегодня и завтра утром вида не показывайте, а как гувернантка эта, худосочная, девчонок в академию уведет, я вас быстро всех рассчитаю…
За дверью поднялся какой-то шум и Еремею пришлось повысить голос:
— Меня слушайте, прежде чем галдеть. Рассчитаюсь с вами честь по чести и на два месяца вперед денег дам, и рекомендации подпишу, как управляющий усадьбой, так что не пропадете.
— А вы как же, Еремей Панфилыч? — спросил мужской голос, мне незнакомый.
— И я не пропаду, Петр, как с вами рассчитаюсь, тоже денежки возьму за три месяца и прошение об увольнении на столе оставлю, чтоб все было, как полагается.
— Вот девки удивятся, когда пополудни из академии заявятся, что дом пустой! — заржала какая-то разбитная особь женского пола, чей голос я тоже постарался запомнить. Ну, в принципе, мне все было ясно, осталось засесть где-нибудь, в укромном уголке, решить, как поступить дальше, и начать действовать, пока о моем появлении дома никто не догадался. Судя по веселым голосам и бульканью, доносящимся из кухни, «профсоюзное собрание» переросло в праздник по поводу избавления от дворянской тирании.
Я на цыпочках стал отходить от двери, после чего, осторожно, поднялся по ступеням широкой лестницы на второй этаж. За прикрытыми дверями комнаты слева доносился женский голос, по-моему, кто-то читал, и кажется, по-французски. Наверное, это «худосочная гувернантка» читает вслух «моим» сестрам, больно четко она слова декламирует.
Справа, видимо, располагалась мужская половина господской части дома, во всяком случае, та пара кабинетов, которые я посетил, выглядели очень брутально — кинжалы на коврах, развешанных по стенам, картины в рамах, изображающие жаркие схватки русских, судя по зеленой форме, войск и каких-то бармалеев, в халатах, папахах и тюрбанах.
Чтобы найти здесь что-то ценное для меня — деньги, документы, информацию, мне требовалось время, а времени, как раз, у меня не было. Я подошел к окну и выглянул во двор, где у ворот, по-прежнему стоял местный дворник с ружьем за плечами. Очевидно, что он и «худосочная гувернантка» в дружное сообщество прислуги приняты не были, а мне срочно нужен был помощник, так как с толпой, задумавших измену, слуг, я не справлюсь. Кричать из окна на весь двор я посчитал излишним, поэтому, на цыпочках, двинулся вниз.
— Слушай, братец, а скажи… — осторожно начал я, когда дворник, тяжело топая сапогами, подбежал к крыльцу, с которого я махал ему рукой.
— Скажи, коли бы ты услышал, что кто-то из твоих знакомцев про государя или про отца моего с матушкой лжу рассказывает, что бы ты делал?
Видимо дворник усадьбы долго служил в армии, прежде чем был приставлен к метле. Мужик принял подобие строевой стойки, приставив ружье к ноге и, выпучив глаза, гаркнул:
— Известно, что, ваше благородь! Кричи «Слово и дело государево!», вязать супостатов и волочь их в околоток!
— Молодец, только не кричи так, а то разбегутся все враги, нам ни одного не останется. Сейчас идем на кухню, там Еремей всю прислугу на кражу господского подбил, да еще на государя клеветал, сволочь.
— А я хозяину говорил, что Еремей на руку нечист и душа его черная. — обиженно пожаловался дворник: — И меня, гад на кухню и в людскую не пускает, заставляет в будке у ворот жить.
Я удивленно покосился на ворота — будка, вернее, небольшой домик, у ворот, хотя, как и все постройки усадьбы, была выложена из кирпича, однако размером была сходна с домом кума Тыквы, я не представлял, как там можно было жить, хоть и в одиночку.
— Ну вот и спросим с гада за все. — Я подтолкнул своего союзника к входным дверям дома: — Сразу на кухню иди, ни с кем в разговоры не вступай, пройди и у черного хода вставай, чтобы, когда все начнется, никто не выскочил и не сбежал.
— Толково, барин. — дворник коротко поклонился и, перехватив ружье поудобнее, шагнул за порог.
— А тебе, Борис, кто разрешил сюда впереться? Что ты, ирод, толкаешься? — вразнобой зазвучали голоса, когда дворник, которого, как оказалось, звали Борисом, влетел в кухню, но, долго возмущаться у гулящих не получилось — через минуту после Бориса в кухню шагнул я.
— Что, плюшками балуетесь, а работа сама себя сделает? — я обвел взглядом, замерших за, щедро уставленном столом, «приглашенных».
За большим, сбитым из толстых досок, столом, сидели десяток мужчин и женщин.
Да, поговорка «Щи да каша — пища наша» в этом конкретном случае не работала. Судя по груде костей, громоздящихся на столе, несколько курочек, и поросенок закончили сегодня здесь свой земной путь. Ломти копченого мяса, окорока и сыра виднелись на тарелках. Пара жаренных рыбин, при изобилии мяса на столе, прислугу не заинтересовала, да и несколько бутылок вина я бы не отнес к дешевым сортам, а хлеб здесь присутствовал, исключительно, белый, надкусанные булки и калачи. Видимо, управляющий Еремей, сегодня давал прощальную гастроль, широким жестом выкатив своим соратникам хозяйские припасы.
— Что, сволочи, не ждали? — не знаю откуда, но при виде этого чавкающего и пьющего, сброда, что решили завтра, как крысы, сбежать из усадьбы, бросив моих сестер, на меня накатила лютая классовая ненависть: — Ну жрите, жрите, напоследок, на каторге вам, лет десять, ничего подобного не поднесут.
— Ваше благородие! — Еремей обменялся взглядами с двумя мужчинами, сидящими за столом, после чего набулькал полный бокал вина из бутылки, отрезал огромный кусок окорока, который бросил на блюдо вместе с куском калача, куда присовокупил нож, но не столовый, а большой, кухонный: — Как мы рады, что правда восторжествовала, и вас выпустили. Отпейте и закусите, чем Бог послал. А мы тут, дворня ваша, решили ваше освобождение отметить…
Ох, не нравился мне острый ножик, который на блюде, в совокупности с огромным бутербродом, бокалом и лживой еремеевской улыбочкой, ко мне приближались. И хотя все мое существо, жителя гуманного двадцать первого века, шептало, что такого быть не может, что мне все это кажется, но руки сами провернули рукоять у трофейной трости и обнажили, спрятанный там, полуметровый клинок.
— Вы что, барин? Плохо себя чувствуете? Может быть, к доктору послать? — Еремей побледнел и остановился, не сводя взгляда с, подрагивающего у его носа, кончика моего оружия.
— Я себя прекрасно чувствую, Ерема. А, после того, как твои предательские речи услышал, то в голове такая ясность ума наступила…