А пока оставалось только ждать грядущего счастья, залив тоску дешевой водкой в полутемном кабаке работодателя, да идти домой, в свой тесный семейный «угол», пытаясь забыться тяжелым сном под ворчание жены и крики детей.
Пока толпа стояла в недоумении, что это за цирк с конями объявился, парочка самых смелых работяг вошли в палатку.
— Заходите, господа, не стойте на пороге! — за, наскоро сбитым прилавком сердечно улыбался румяный мужчина в белой полотняной куртке. За его спиной стояло несколько бочек, от которых доносилась сложная смесь ароматов спиртного и квашеной капусты: — Чего желаете?
— А водочки нальете? — с надеждой спросил самый смелый из посетителей: — Только у нас денег нет, а только это?
На неструганный прилавок легла небольшая бумажка с фиолетовым оттиском печати торгового дома Благодеева и крупной надписью «Десять копеек.»
— А почему бы не налить? — кабатчик или назвать хозяина палатки кивнул стоящему за его спиной помощнику с суровым, украшенным шрамом лицом: — Прими оплату у господина и закуски подай.
Суррогат денег исчез в железном ящике в глубине палатки, а на прилавок весело вспорхнула жестяная кружка, доверху наполненная прозрачной жидкостью, и деревянная миска с квашеной капустой и половиной моченого яблока.
— Присаживайтесь за стол, гость дорогой. — кабатчик кивнул на длинные столы с, приставленными скамьями и повернулся к следующему посетителю: — Чего изволите?
— Наливают, наливают! Десять копеек за кружку просят. — пронеслось по угрюмой толпе работяг и в палатки мгновенно выстроились очереди.
В два –не в два, но в полтора раза цены в новом, палаточном заведении, были дешевле, чем у купца Благодеева, да и, за нехитрую закуску надо было доплатить, хотя и недорого, но все-же. Лишь несколько человек двинулись проторенной дорогой, в сторону хозяйского кабака, а основная масса рабочих, подхватив миски и кружки, рассаживалась за столы, расставленные в палатках и вокруг них, тем более, что мрачный помощник кабатчика завел патефон и над вечерней улицей разнесся хриплый голос Веры Огненной, исполнявшей модный в этом году романс «Нам ли жить в печали и тоске».
Когда, вместо шумной толпы мастерового люда, в кабак торгового дома «Благодеев и сыновья» ввалилось всего несколько человек, а потом, в течение десяти минут, в двери заведения не вошёл ни один человек, у целовальника кабака Карпа Никитича неприятно засосало под ложечкой. Сегодня была пятница, день выдачи недельного жалования, и хозяин завтра спросит, почему в кассу не сданы расчетные боны, а с тех пяти человек, в основном возрастных рабочих, что чинно расселись за столом, какая будет прибыль? Карп Никитич знал этих посетителей, как облупленных. Сейчас мужчины, не торопясь, выпьют свои кружки, да пойдут восвояси, а Карп завтра получит от хозяина по морде крепким кулаком. Ещё оставалась надежда, что строительное начальство дало работному люду дополнительный урок, продлив смену на час или два, но, над территорией будущего завода не светились огни, а работать во тьме ночи было невозможно.
— Уважаемые… — окликнул кабатчик негромко переговаривающихся посетителей: — И куда весь народ делся?
— А всё, Никитич…- из темноты зала раздался насмешливый голос: — Конец пришел твоей коммерции, конкуренты у тебя открылись, прямо перед заводскими воротами. Мы сегодня, по старой памяти, сюда зашли, а завтра тоже в новое заведение пойдем, там цены ниже, и музыка играет.
Забыв о своем солидном положении, Карп Никитич выбежал на улицу и, действительно, разглядел, почти напротив ворот стройки, какие-то шатры, освещенные разноцветными магическими светильниками и расслышал женский, волнующий голос выводящий, царапающие сердце, слова:
— Никогда тебя я, милый, не забуду,
— Никогда тебя я, сладкий, не прощу!
— Долго за тебя молиться буду, а потом, со зла, поколочу…- пробормотал под нос, кабатчик, которому, в молодости, поэтические настроения были не чужды, после чего вернулся за прилавок и подозвав помощника, с сожалением, протянув ему рублевую бумажку:
— Беги за городовым и скажи, что у завода торгуют спиртным без лицензии, чтобы немедля бежал туда и эту лавочку незаконную прикрыл.
Городовой появился через полчаса. Смущенно отводя глаза в сторону, он долго пыхтел в густые усы, после чего сообщил, измученному ожиданием, кабатчику, что дело с торговлей спиртным оказалось непростым, и надлежит звать квартального надзирателя, как лицо, обладающее необходимыми компетенциями, а городовой здесь бессилен.
Конечно, объяснялся городовой другими словами, но целовальник его понял и мысленно горестно взвыл.
Вызов квартального надзирателя, да еще в ночное время… Это ж надо выложить десять рублей из своего кармана, не меньше, а то и пятнадцать, и не факт, что завтра благодетель Федот Федорович Благодеев эту сумму слуге своему возместит, а как не дать? Посылать помощника в дом купца за указаниями — завтра точно со должности вылетишь и никуда потом не устроишься, а не послать и самому, по своему разумению, решать — так денег очень жалко. Наконец Карп Никитич привел свои мысли в порядок и усатому полицейскому поднесли на подносе стакан водки с бутербродом, и тремя пятирублевыми купюрами.
Выпив и закусив, городовой одним движением поставил на поднос стакан и сгреб деньги для начальства, после чего, буркнув «Желаю здравствовать», вышел из кабака.
Возле «веселых» палаток квартальный надзиратель появился примерно через час, в сопровождении всех наличных полицейских сил районной части — пяти городовых. Безусловно, для полутора крепко выпивших рабочих, что угрюмо замолчали при появлении правоохранителей, это было ничто, но, прибыть в одиночку полицейскому начальнику было невместно.
— Это что за безобразие⁈ — гаркнул полицейский чиновник: — Почему торгуете без лицензии и разрешения градоначальства?
— И кто это тут кричит, нарушает ночное спокойствие обывателей и мешает честному отдыху работного люда? — к удивлению надзирателя, из-за палаток вышли и окружили его городовых два десятка солдат, благо, что без оружия, а перед губернским секретарем замер человек в офицерской форме, с новенькими погонами зауряд-прапорщика и маленькими очечками в металлической оправе, из-за стекол которых, поблескивали злые глазки.
— Губернский секретарь Голубев Кирилл Мефодьевич. — представился полицейский: — Я являюсь квартальным надзирателем местной полицейской части и прибыл по жалобе уважаемого гражданина…
Палец полицейского безошибочно уперся в Карпа Никитича, что не выдержал неизвестности и выполз из хозяйского кабака, а теперь скромно прятался за широкими спинами городовых.
— Прапорщик Бородаев Аскольд Трифонович, командир второй роты Булатовского полка. — представился прапорщик, в свою, «гражданскую» бытность, два года назад, вынужденный уйти с последнего курса Казанского университета, факультета правоведенья, после мутной истории, связанной с загородными прогулками с супругой одного из преподавателей: — Так что данного мещанина беспокоит?
— Продажа спиртных напитков населению при отсутствии соответствующей лицензии и разрешения на оную деятельность в этом месте, выданную градоначальником.
— Господин губернский секретарь… — флегматично ответил прапорщик: — Очевидно, что оный мещанин, вольно или невольно, ввел доблестные органы полиции в заблуждение. Очевидно же любому, разумному человеку, что никакой торговли, а тем более, алкоголем, здесь не ведется. Если бы вы обыскали палатки, то не нашли бы ни одного рубля, ни одной копейки, но так как это объекты военные, и никаким обыскам или досмотрам со стороны гражданских властей не подлежат, то вам следует поверить мне на слово, что все так и обстоит.
Полицейский начальник задумался, пытаясь обдумать слова странного военного, да так глубоко, что Карп Никитич, понимая, что десять рублей рискуют быть истрачены зазря, а завтра ему предстоит тяжелый разговор с хозяином, не выдержал и выдвинувшись из тени, зашептал в ухо главного полицейского чина.
— И что вам нашептывает этот наушник? — усмехнулся офицер.
— Почетный гражданин утверждает, что вы, господин прапорщик, все-таки, торгуете спиртным без лицензии…
— Ни слова больше, Кирилл Мефодьевич. — поднял палец прапорщик: — Не надо произносить слов, за которые вам будет, впоследствии стыдно. Согласно императорскому уложению, купля продажа на территории империи ведется посредством государственных средств платежа, а именно, эмитированных государственным банком рублей и копеек. Если этот малахольный намекает вам про те бумажки, что добрые господа мастеровые кидают в ящик для пожертвований…- как по волшебству, в глубине притихшей палатки вспыхнул еще один магический фонарик, висящий, аккурат, над железным ящиком, с криво приклеенной бумагой, на которой кто-то старательно вывел «На благие дела»: — То эти бумажки к деньгам никаким образом не относятся, соответственно никакой продажи тут не имеется.
— Но это же натуральный кабак! — воскликнул, выведенный из себя полицейский начальник, понимающий, что разговор идет не в той тональности, к которой он привык.
— И опять вас злостно ввели в заблуждение, уважаемый Кирилл Мефодьевич. — корректно прервал его прапорщик: — Эти палатки являются полевым лагерем Булатовского полка, в котором проходит празднование нашего национального праздника — Дня защитника священных рубежей, который празднуется вместе с широкими кругами местного населения. Вон, у нас и плакат, соответствующий висит. А по договору между княжеством и империей, пункт тридцать два, подпункт четырнадцать, воинские подразделения княжества, в интересах государства, вправе передвигаться по любым местностям и останавливаться во всякой точке, если будет в этом необходимость. Вот, мы здесь и остановились. А сейчас проводим праздничные мероприятия.
Проследив за рукой офицера, губернский секретарь прочитал белые буквы, выведенные на растянутом кумаче, что сложились в простые, но, в тоже время, великие слова: «Народ и армия едины!»