В то же время ситуации, когда и муж-казак, и жеиа-казачка имели «друзей» на стороне, но жили друг с другом в полном согласии, зазорной не считалась,[162] но была редкой. Народные представления о справедливости и не только допустимости, но и необходимости физического наказания жены-изменницы мужем были практически неоспоримыми на протяжении всего XIX в. В центральных и южнорусских губерниях мужья избивали жен за неверность особенно зверски. Сохранилась масса их описаний. Били ременными прутьями, повесив вниз головной ■■к переводине на дворе собственного дома», привязав к сохе или за волосы к потолочной балке, ирипрядывали «косой к хвосту лошади и в таком виде» непрерывно избивали сидя на лошади верхом — «соседи смо- I рели на это равнодушно: «свой муж, что хотит, то и делает».[163] «Пи один человек не осмеливался сказать даже слово за страдалицу в той уверенности, что это дело правое, что муж имеет неограниченную власть над своею женою»:[164] «...один казак, заподозрив в измене свою жену, привя- 1лл ее косами к оглобле и с этой несчастной пристяжной проехал во всю прыть до соседнего форпоста».[165]
Даже на Русском Севере, где крестьяне практически никогда не по- юрили жену, которая баловала, считалось необходимым дать волю супружеской мести, да и из хозяйственных соображений мужу выгоднее (>ыло «скорей бить-учить, чем гнать» се.
Баловством занимались тем чаще, чем скорей распространялось отходничество, о котором информатор из Вологодчины сказал, что оно имело «пагубное влияние: возвращаются почти каждая падшими».[166]
В Ярославской губернии муж жены-изменщицы так же, по обычаю, избивал ее до полусмерти — исключения составляли только случаи сожительства жены с богатым человеком, «когда муж мог за счет жены поживиться деньгами, в этом случае муж бил жену лишь для блезира, для вида, чтобы над ним не смеялись соседи».[167] Если в Поволжье по народному обычаю связанную виновницу полагалось избить именно «на народе», публично, а не только (и не столько) дома,[168] то в Твери, Костроме и на Русском Севере считалось правильным «сора из избы не выносить»; там же всеми делами о супружеских изменах ведали старики, а не волостные суды. Помимо избиений, распространенной там формой опозорения было отрезание косы ужены.[169]
«Старое понятие, приравнивавшее жену к рабочему скоту, выражается и во встречающемся нередко наказании жены мужем принряганисм ее к лошади; это наказание применяется исключительно к жене, нспо- корной мужу...»[170] Даже в начале XX в. это наказание — впрягание неверной жены в телегу или сани вместо рабочего скота (при этом «муж заставлял везти его, а сам бил жену плетью», «привязывал жену к оглобле за косы, а сам гнал лошадь вскачь) — встречалось в Алтайском крае, и его помнили старожилы, жившие там после войны.[171] Типичным наказанием неверных жен у южнорусских казаков было привязывание изменщицы на ночь на могильном кресте с завязанным над головой подолом. Для еще большего устрашения применялось привязывание женщины («юбку на голову завязать») «к лопасти, к крылу мельничному — и на малый оборот». «Пусть покружится голая при всем святом народе...», — рассуждали инициаторы ритуалов опозорения.[172]
Если такие нравы царили в центральной России, то на окраинах отношение к супружеской неверности могло быть совершенно иным. Чем южнее — тем очевиднее была строгость. У кавказских народов за лишение девственности и соблазнение чужой жены виновный (согласно адату) должен был поплатиться, причем вместе с женщиной, с которой его застали, жизнью[173] (право на убийство обоих имел отец девушки и муж женщины), если на свадьбе нецеломудренную невесту в этих краях избивали «муж и дружки, а гости должны были плевать на нее»,[174] после свадьбы она нередко должна была поплатиться за свою неосторожность свободой.[175] В сопредельной Северному Кавказу части русские (проживавшие там) постепенно переняли большую ответственность в отношении девичьих игр-довиток, посиделок, особенно в местах образования поселков городского типа, железнодорожных станций, — на это обратили внимание сами современники.[176]
Чем севернее и северо-западнее — тем чаще встречались отступления от обязательности целомудрия (в отношении замужних женщин нравы тоже были мягче). Скажем, у словаков, чехов ничего подобного позорящим наказаниям не наблюдалось, не знали их и в Швеции, Финляндии, Англии, где сельские общины терпимо относились не только к добрачным связям молодежи, но и к внебрачным детям.[177] У англичан практиковались концерты адской музыки — шамал (любопытно, что это напоминает французское название шаривари), но нет никаких данных, что так срамили только девушку или женщшгу: так поступали с теми, за кем велась дурная слава, слухи, нередко доставалось вдовцам или тем, кто имел большую разницу в возрасте (когда очевидно, что брак будет Бездетным).[178]
Чем южнее — тем чаще встречалось бытование ритуалов опозоривания: у австрийцев, венгров, штирийцев — это были насмешливые песни, куплеты,[179] аналогичные сенсеррады были у испанцев (с возможностью откупиться от издевательств, а при отсутствии откупа продолжавшиеся несколько дней), португальцев. По опять-таки в Европе они касались осрамлсния не только девушки или женщины.[180] У французов на севере, особенно в Бретани, бытовали строгие ритуалы опозорения, па юге общественное мнение было более терпимым.[181]
Удивительно, но факт: у большинства славянских народов позорящие наказания — и именно для женщин! — бытовали во многих регионах. Надевание хомута на шею нецеломудренной невесте практиковали поляки[182], изгнание из села, избиение кнутом и проклятие (особенно если до- или внебрачная связь заканчивалась беременностью) — сербы (у них также бытовал ритуал дырявого кубка с вином на свадьбе)[183]. V болгар нецеломудренную невесту полагалось вымыть на глазах у всего села, иногда ее на телеге отвозили обратно к родителям (и большего стыда и срама было не придумать), к концу XIX в. чаще практиковалась материальная компенсация (очень большая — двойное или тройное приданое[184]) «за причиненное зло» — и она в дальнейшем не считалась частью приданого.[185]
Конечно, выше призедсны примеры из области обычного права. Право светское, официальное, писаное было куда более гуманным в отношении адюльтера, но... большинство юристов в то время даже не допускали мысли о том, чтобы наказание за супружескую измену было равным для обоих полов. «Одинаковая ответственность мужа и жены за прелюбодеяние идет вразрез с общественным сознанием и глубоко укоренившимися понятиями и нравами общества, основанными не на априорных теоретических рассуждениях, а на требованиях действительной жизни, вытекающих из экономических и социальных условий ее, и пока последствия не изменятся до полного уравнения обоих полов, не только в правах своих, но и в деятельности, род занятий и приобретении средств к жизни, скажу более — пока рожать незаконно прижитых детей будут только прелюбодействующие жены, а не мужья, до тех нор прелюбодеяние жены всегда почитается и будет наделе более преступным, чем нарушение супружеской верности со стороны мужа».[186]
«Трудно представить себе счастливое продолжение брачной жизни, взбаламученной возбуждением уголовного преследования за неверность; трудно допустить, чтобы отбытое наказание возбудило уснувшие чувства любви. Но нет достаточных оснований отвергать наказуемость прелюбодеяния после расторжения брака», — так размышлял один из русских юристов, предлагая за измену «вначале разводить, а затем наказывать», ибо «государство же должно позаботиться, чтобы такие событ ия отнюдь не имели места <...> Угроза соответствующим уголовным наказанием, подкрепляемая неуклонным ее применением, охладила бы не одно пылкое сердце».[187] Но пока юристы обсуждали, стоит или не стоит наказывать за адюльтер, народ вырабатывал свои привычки. Нижегородский информатор (Лукояновский уезд), отмстив, что «случаи супружеской неверности бывают довольно часто», указал на новшества, о которых и не слыхивали век тому назад: «На вопрос, почему она оставила мужа, — отвечает: “Надоел... Не люб...”».[188]
Последнее столетие; 1910—2010 гг.
Отношение к позорящим девушку или женщину наказаниям за неверность как к обязательному акту возмездия стало «размываться» в условиях войн и революций начала и особенно середины XX в. При советской власти тема «Стыд — та же смерть»[189]