Бюро добрых дел — страница 2 из 17

1. Поварская

Возраст женщине дан для медитации. Поймет это не каждая, а зря.

Что такое шестьдесят лет? Это время не расстраиваться, это время – обрадоваться. Можно уже не ходить в кино и не читать книги. Зачем? Сколько всего сегодня в твоей голове. Ходи и доставай из памяти разные разности.

Еще десять лет назад Ирине было странно услышать от старинной подруги детства:

– Маман нынче из дома никуда не выходит.

– А двигаться?

– Так она и двигается. Как солдат. Целый день по комнате. Туда – сюда.

– Ну, в принципе, могу себе представить. – Хотя Ирина такое представляла себе с трудом. – Сегодня же телевизор. Всякие там сериалы.

– У нее и телевизора нет.

– Это как?

– А вот так. Она и книжек не читает.

– Ужас.

– И совсем даже не ужас. Она говорит, у нее столько воспоминаний, ей дополнительные эмоции ни к чему.

– Ну это-то понятно, восемьдесят лет, как-никак. Но вот ты думаешь, что мы вспомним в восемьдесят лет?

– Я не знаю, я и сейчас уже ничего не помню.

– И не говори. А я и не хочу вспоминать. Как подумаешь, никакого настроения. Вот ты мне скажи! Почему ничего хорошего не вспоминается, а историю, в которой чуть муж не ушел, из головы не вытравишь? Или в которой эта Панина такой сволочью оказалась? Нет, ну какова сволочь…

– Все, не заводись. Ну да, сволочь. Взяла и оговорила не понять с какого перепугу. Ирка, что ты хочешь? Ты ж с артистками давно общаешься, должна привыкнуть. У них жизнь тяжелая, их никто на роль не берет. Или ты ее уже пожалела?

– Вроде да.

– Так вот я о чем, маман и говорит: я ничего негативного из памяти никогда не достану. Вспоминаю только тех людей, которые мне приятны.

– Феноменально.

– Так и я о том.

– Как нам этого добиться?

– Не знаю, но нужно стремиться. Но все же гуляя по улицам, а не маршируя в четырех стенах.

За десять лет много воды утекло, маман подруги все также медитировала, гуляя вокруг стола, а сама Ирина действительно стала к жизни относиться легче. Ей удалось приподняться над ситуацией и посмотреть на все со стороны. А главное, посмотреть снисходительно. Ей уже не нужно было ситуацию оценивать, разбирать, проговаривать, вести долгие бессонные разговоры, чтобы убедить ту самую актрису, в чем она была неправа. Ей просто стало все равно. Индифферентно. Она стала мудрее? Или мозг стал ленивее? Зачем задумываться? Но она точно стала счастливее.

Раз в неделю Ирина позволяла себе длинные бездумные московские прогулки. Выходила из дома уже с определенным планом, куда идти. По Поварским или по Никитским. И блуждала лабиринтами, любуясь особняками, читая вывески и представляя, кто тут и когда жил. И обязательно в тех ее видениях были кареты. Они подъезжали к парадному входу, и из них выходили дамы, которые приехали на бал. Обязательно шел снег, сначала кучер выдвигал подножку, потом сопровождающий, который выходил первым, подавал руку, и вот уже показывалась красивая туфелька, а потом и голова дамы, в завитках, выбивающихся из-за паутинки шарфа.

С такими картинами Ирина могла стоять у очередного особняка довольно продолжительное время. Раньше бы она обязательно подумала: а что люди скажут? А как она смотрится? А не мешает ли кому, стоя тут как одинокий тополь на дороге. А сегодня она про это не думала. И своими грезами была счастлива.

Ирина научилась разделять. Если она гуляет, то она гуляет, про продукты будет думать в магазине. Нельзя думать про готовку и бал одновременно. Ни то, ни другое от этого лучше не станет.

Раньше все было по-другому, она безумно гордилась своей многофункциональностью. Делала обязательно по три дела сразу, сама называла себя Юлием Цезарем и поражалась, почему у мужа так не получается. Прям по-настоящему думала, что он придуривается. Это сделал, а это опять не успел. Значит, не захотел.

Понимание того, что все люди разные, пришло позже. А еще позже – что не нужно вникать в жизнь других людей. У тебя получилось, у него нет. Почему? Да потому! Не получилось – и не надо. Каждый живет свою жизнь. Разнообразную. Скучную, интересную, ленивую, иногда до одури тупую. Стоп. Кто сказал? Это тебе так кажется? А ему, может, кажется, что это очень даже занимательная жизнь. Да, если хотите, она научилась смотреть не в небо, а под ноги и внутрь себя.

В том небе она уже все видела. Летала высоко и с удовольствием. Какое счастье, что сегодня можно просто об этом повспоминать. И то если под настроение.

Вдруг захотелось завернуть в арку. Длинная кирпичная арка тянулась достаточно долго вглубь двора. Да уж, строили раньше дома со стенами толщиной в еще один дом. И стены, и потолки. Внутренний дворик оказался небольшим, чистеньким и уютным. Ирина запахнула поплотнее горловину шубы. Мороз разошелся не на шутку. Можно уж и закончить на сегодня прогулку, не хватало еще простудиться. Но как уйти от такой красоты?

Такие дворики еще называют колодцами, а она их любила. Что значит мало света? Зато и мало шума, что значительно важнее.

С возрастом устаешь от яркого света. Раньше Ирина в принципе не признавала штор, никогда их не задергивала. А теперь тщательно выбирала лампочки: свет должен быть ярким, но не раздражать. Маленький трюк: сама она при таком освещении выглядела значительно свежее, а все окружение ее радовало гораздо больше.

Яркое солнце, бьющее в глаз, в последнее время отзывалось головной болью. Что поделаешь, возраст… Но сегодня день был солнечно-туманный. Именно такой, как она любила.

Во дворе отдельно стоял небольшой аккуратный одноэтажный особнячок. Прелесть какая. Кукольный домик. Красивый вход, фонарь над дверью. Мечта. Но откуда ей знаком этот двор, зачем она сюда зашла?

И вдруг она вспомнила. Конечно же! Она здесь была. Ирина еще раз вышла из арки, осмотрелась по сторонам и вернулась обратно. Тут много лет работала ее мама, а маленькая Ира иногда заходила к маме после школы. Естественно, не в этот красивый особнячок, а в подвал, а вот и лестница в тот самый подвал. Контора, где работала мама, располагалась в подвале.

Бог мой, а это же домик графини Мещерской. И опять Ирина вспомнила восторженные эпитеты мамы по поводу того самого домика. Ну, в сущности, как и ее собственные, сегодняшние. Ничего не изменилось. Домик под стать графине.

Она помнит свои детские восторги. Она тогда тоже удивлялась каретам. Кареты были в ее воображении всегда. Как же к домику подъедет карета? А никак! Потому что домик был дворницкой, а графиню туда выселили после революции. Ее домиком был тот самый, к которому принадлежала арка: многоэтажный и сегодня многоподъездный. А потом бац – и царь отрекся. И сначала даже все радовались. И дворянство радовалось. Им тоже хотелось, чтобы все жили в их мире достойно. Просто у каждого своя жизнь, свое предназначение. Главное – свою жизнь любить и ею гордиться. Никто не предполагал, что все обернется так ужасно. Что в лучшем случае их выгонят из дома и оставят в живых.

То, что графине досталась дворницкая, – спасибо дворнику! Он не просто вытолкал ее из дворца. Дворник, так сказать, совершил безвалютный обмен. Так иногда люди меняются домами на отпуск. Ты в мой маленький, а я в твой большой. Но на неделю. Причем меняются всем: домом, машиной, всем, что в доме. Здесь дворник предложил обмен навсегда, и скорее всего, ему это было не так уж и просто сделать. И если бы он не был каким-то там руководителем среди революционной братии, то отправилась бы графиня в свое загородное поместье и в лучшем случае умерла бы там с голоду. А так смирилась, проглотила обиду, вырастила детей, и ее внуки сегодня имеют особняк в центре Москвы.

– А что, не слабо так! – сама с собой поговорила Ирина. – Хотя, понятное дело, это смотря с чем сравнивать.

Ирина старалась жить в гармонии со своим внутренним миром. С внешним получалось не всегда, вот она и удалилась в свой внутренний. Но ведь и все ее подруги туда же ушли. Как в монастырь. Верующая среди них была одна, а в монастырь свой ушли все.

Кстати, та, которая верующая, оказалась самой общительной. Ей как ни позвонишь, она все куда-то бежит, то на службу, то со службы. То читает, то постится. Всегда с улыбкой, даже через телефон всегда чувствуется в голосе радость. Позавидуешь белой завистью.

Последний рассказ рабы Божьей Светланы был про паломничество. Ирина, понятно дело, не уяснила, куда та долго ходила, но поняла, что это опять была какая-то одна бесконечная радость. Вроде и дождь, и холод, и неудобства, но все ничего не чувствовали, кроме радости. Одна сплошная благость.

– А спали-то где?

– Так в храме.

– Все вместе, что ли? На полу?

– Ну почему? У всех туристические коврики с собой. А если не было, так в храме всегда найдутся.

– Ну надо же, туристы, стало быть. А что ж это за коврики такие? Как для йоги? И что, никто не храпел?

– После таких переходов все как убитые отрешились. Нет, ну ты, Ирка, даешь, я тебе про божественное, а ты мне про что? И ты знаешь, нас же всю дорогу солдатики сопровождали. Ну если кому плохо станет или воды попить.

– И они, что ли, пешком?

– Нет, они на машине.

– Стало быть, не так, как вы, верят. Стало быть, не так.

– Да Бог с тобой! Веруют! Еще как. Всю дорогу крестом себя осеняют!

– Да? Ну и ладно. Но я бы так не смогла. У меня, знаешь, в последнее время появилась человекобоязнь. Но это я только тебе, как святому человеку. Даже себе не сознаюсь в этом. Нравится мне, знаешь, в одиночестве. Иду, сама с собой беседы веду, и так мне хорошо. Никто не отвлекает. О чем хочу, о том и думаю.

– Так это ты прямо на пути к Богу!

– Да ты что? Это тебе спасибо, что сказала. А я думала, от возраста. Вот зайду в вагон метро и прямо всех ненавижу. Или, например, недавно на экскурсию с Мишей ездили в Суздаль. Ему так ничего, а меня прямо вся эта автобусная братия раздражала, передать тебе не могу. И главное, мало того что вопросы задавали, постоянно еще свои впечатления и истории из жизни рассказывали. Перебьют экскурсовода и давай про себя: «А вот когда я была…» Ну кому интересно, где она там была?

– Эко крутит тебя. Перед приходом к Богу всегда крутит.

– Крутит, стало быть.

– А про храмы-то?

– Про какие?

– Так Суздаль же.

– А что храмы? Стояли и стоят. Куда они денутся.

Ирина еще раз прошлась мимо красивого особнячка. «Да, нынче дворники так не живут». – И с этими мыслями вышла из арки.

Вот интересно, переехал, стало быть, этот дворник в господский дом, и какое-то время дворников не было вообще, поэтому Россия захлебнулась в помоях и грязи. Неуютно стало дворнику жить в помоях, понял он, что кто-то должен опять мести улицы. И такие люди нашлись, только жить они стали уже не в особнячках, а в сырых подвалах.

Вот тебе природа человеческая. Страшная она, природа. Или это ее опять крутит?

Да ничего ее не крутит. Просто появилось время наконец-то во всем разобраться. И пусть Светка что хочет говорит. Но руководит всем человек. А он корыстен и зол. Вроде сначала даже хочет как лучше. Но потом все равно сворачивает на свою персону. И стыдно периодически ему становится. Но остановиться он не может.

2. Сивцев Вражек

Вот гуляла она недавно по арбатским переулкам. И опять остановилась как вкопанная. Здесь ей уже ничего вспоминать не нужно было. Этот домик она знала хорошо. В какой-то период жизни заглядывала Ирина сюда регулярно. Там была парикмахерская.

Сегодня в небольшом двухэтажном аккуратном особняке располагался модный ресторан. Все как сейчас принято: стиль лофт, высокие потолки, кирпичные стены, барные столы и стулья. В углу, естественно, небольшая кулинария – пекарня. Хочешь – тебе пицца, хочешь – суши, хочешь – французские булки.

Как любят у нас все же все объединять. На всякий случай. Чтоб уж наверняка. Русский характер. Ни за что не будем развивать одну линию. Кто-то там нам посоветовал, что яйца должны лежать по разным корзинам. Вот и раскладываем. Сколько там одного японца учат делать суши? Восемь лет? У нас восемь часов. И лучше, если наши местные суши, сделанные русским умельцем, будут в два раз больше. Чтобы одного такого рисового пирожка хватило на первое утоление голода. А если ты не ешь суши – пожалте тебе пицца. При чем тут секреты теста и помидорная заправка?

Ирина заглянула за прилавок. Да нет, вроде вон и печь вдалеке имеется, и вроде даже работает. Ну, не будем тогда придираться. И даже круассаны похожи на круассаны. И все равно она бы разделила. Но как тут разделишь? Проклятое лицо империализма. Все сегодня выживают. Либо, как Светка, радостно молятся, либо, как ее муж – бизнесмен средней руки, мрачно трудятся не покладая рук.

Вот она тут гуляет, а он управляет бизнесом. Вечером хлопнет сто грамм и начнет кричать, как он всех ненавидит. И жизнь ненавидит, и телевизор, телевизор больше всего, и работу эту, которая их кормит, и просто устал. Ужас как устал. В этот момент Ирина обязательно шла обнимать мужа, он прижимался головой к ее груди и, практически всхлипнув, затихал, устало и успокоенно вздохнув.

Да, жизнь сегодня не сладкая. Поэтому не будем осуждать тех, кто продает сразу и метал, и ластики. Никто не знает, что завтра понадобится нашему народу больше. В какой угол его забьет странной и непонятной жизнью.

Парикмахерская располагалась тогда, много лет назад, на втором этаже. Что было на первом этаже, она не помнила. В своей молодости она особо по сторонам не смотрела. Ира открывала высокую дверь, тогда дубовую, а сегодня стеклянную, и быстро взлетала на второй этаж. Сколько ей тогда было? Лет двадцать пять? Стало быть, маленький сын, ей все время некогда. Да и по парикмахерским она тогда особо не ходила. Кудрявые длинные волосы обычно ровняла мама, чтобы были по плечи.

Да! Севилья стала ее первой постоянной парикмахершей.

– Ты мне мешаешь! Чего ты головой вертишь? И зачем идешь за мной? Если я тебе волосы вытягиваю, ты должна сопротивляться, понимаешь?

– Да, понимаю, но вы правы, я действительно давно не была в парикмахерской.

Ирина тут же вспомнила все свои мысли на тот период времени. Она всегда смолоду могла формулировать и все свои походы в парикмахерскую помнила наперечет.

Что первое пришло в голову? Только-только родился ее старший сын, и мама отпустила в парикмахерскую. Раньше же как было? В парикмахерскую во время беременности ходить нельзя, плохая примета. Она и не ходила.

Ира хорошо помнила те свои ощущения: она одна, без коляски выходит из дома и идет по улице. Чувства ни с чем не сравнимые. Руки ничем не заняты, как, собственно, и голова. Она шла и думала – вот сейчас она зайдет в парикмахерскую, и парикмахер во время стрижки (времени же много свободного) обязательно ее спросит: «А у вас дети есть?» И она обязательно ответит: «Да! Есть!» Ее еще никто не спрашивал, а вот теперь она впервые в жизни сможет утвердительно ответить на этот вопрос. – «А сколько лет вашему ребенку?» – «Девять дней!»

Никто про детей ее не спросил, постригли ужасно, мама при виде ее вздохнула.

– Хорошо, что Миша в командировке.

– Думаешь, за неделю что-нибудь изменится?

– Мы хотя бы привыкнем.

У мамы было на все свое мнение и очень хороший вкус. Когда Ира в день свадьбы пришла из парикмахерской, мама, опять же, вздохнула и потащила ее в ванную комнату. Ира не сопротивлялась, главное, мама не причитала и не ужасалась. Просто вымыла голову и расчесала волосы.

– Вот так – это ты, Ира. Жених тебя хотя бы опознает.

– Но не празднично же!

– Зато красиво. Дочь, я тебе не говорила, но у тебя красивое лицо. Зачем его портить буклями? Лицо отдельно, волосы отдельно, а так все гармонично.

Расстраиваться было некогда, но в парикмахерскую так до тех девяти дней от роду сына она больше и не попала. А после очередного неудачного похода и вздохов мамы и вообще решила на какое-то время с этими услугами завязать.

Всему свое время, любила говорить Ирина мама. Значит, пришло время причесок.

– И красивая ты, и волосы от природы хорошие. Но они же неухоженные совсем. Э, подруга, не любишь ты нас! И нас не любишь, и себя! Как это так – не ходить в парикмахерскую! Это же процесс. Мы же не только стрижем, мы волосы лечим. Нужно правильно постригать кончики, делать масочки, ухаживать за кожей головы. Ты, как погляжу, ничего такого даже близко не делаешь.

– Нет.

– Вот на что надеешься? На то, что всю жизнь так легко будешь по жизни прыгать? Волосы – это одежда для лица. Красивые волосы многое говорят о женщине.

– Я к вам ходить буду! – Ира тогда впервые задумалась и испугалась. – Часто надо?

– Раз в полтора месяца.

Так началась их странная дружба. Иру всегда тянуло к женщинам, которые ее постарше, она любила слушать, вникать, а потом размышлять. То есть привычка такая сформировалась еще смолоду.

Какая она, жизнь? А разная. И женщина всегда хозяйка своей судьбы.

Севилья ее красила, непонятно зачем делала химию, потом ровняла, стригла кончики. И рассказывала. Вела длинные разговоры за жизнь.

– Я вообще-то душу изливать не люблю. А тебе вот прям хочется. Жду, когда ты придешь, чтобы выговориться.

– Почему?

– А не знаю. Какая-то ты надежная, что ли. Уверена, что не расскажешь никому и не осудишь. Ты же меня не осуждаешь?

– Нет.

– Вот видишь.

Сколько Севилье тогда было лет? Ирина окидывала взором второй этаж модного ресторана, видела перед собой тот самый зал обычной парикмахерской и вспоминала, где было кресло ее возрастной подружки, и все их разговоры ярко всплывали в памяти. Тогда ей казалось, что ей точно за пятьдесят. Сейчас уже понимала, что, скорее всего, Севилье было немного за сорок. Красивая она была тетка. Яркая, с формами, с иссиня-черными волосами, всегда с ярким макияжем. Чересчур ярким. Глаза подведены слишком, стрелки до бровей, помада на губах всегда ярко-красная. Учитывая белоснежный цвет кожи Севильи, все это немного напоминало театр кабуки. Это Ирина сейчас так ситуацию оценивала. Тогда она своей старшей подругой восхищалась. Ее смелостью. Надо же, вот так все напоказ. Обязательное декольте, обязательные каблуки и шапка всегда красиво уложенных черных волос. Да. Еще духи. Севилью можно было найти по запаху. Сколько Ирина живет на свете, столько она ищет этот запах, но найти не может. Почему не спросила? Теперь она спрашивает обо всем и сразу. Наконец-то поняла: что будет завтра, никто не знает. Нужно успевать здесь и сейчас. Заинтересовало – подойди и спроси.

Куда-то ушло все стеснение. Боже! Какой она была стеснительной смолоду. Просто ужас и позор. Не приведи господи вдруг захотеть в туалет на свидании. Не пойдет ни за что. Как это можно пойти в туалет в присутствии молодого человека? Сейчас подумает – сама удивляется. Как-как? Ногами! А тогда ни-ни. Вот и у Севильи она только про имя и спросила.

– А почему Севилья?

– Мамочка Испанией увлекалась, жила в постоянной своей иллюзии. Тут Дульсинея, тут Дон Кихот. А работала продавщицей в винно-водочном отделе. Только мат и слышала. Про отца и вообще разговоров не велось.

– А в детстве она как вас звала? – Ира решила плавно уйти с темы отца.

– Точно так же и звала. Она вообще говорила высоким слогом. Иногда мне казалось, что ее занесло сюда с другой планеты. Я ее так и звала. Моя инопланетянка.

Ира тогда поняла, что про Севилью она думает точно так же. Ее тоже занесло сюда с другой планеты.

В то время Ира еще в Испании не была, какая Испания?! О чем вы? И не представляла себе, как может выглядеть современная испанка. Поэтому она решила, что именно так испанка и выглядит. Как Севилья. Даже ее движения, размашистые, свободные, – сплошное фламенко. А еще низкий, слегка прокуренный голос, сигарета, которую она вынимала изо рта только во время работы. И ведь никого это не волновало. Попробовала бы сейчас парикмахерша дотронуться до клиентки своими прокуренными руками. А тогда запросто. Ире даже нравилось. Может, потому она духи найти не может, что они как-то смешивались с запахом табака?

– Юбка у тебя модная? Где купила?

– Сама сшила!

– Сама? Врешь?! Вот это да! Ну-ка встань.

Ира, как была, в большом непромокаемом пеньюаре, встала с кресла.

– Пеньюар-то задери! Повернись! Ничего себе! А мне сошьешь?

– Я не пробовала. Я только себе.

– А теперь шей еще и мне. Давай ты мне юбки шить будешь, а я тебя стричь бесплатно. Идет? Только мне нужны такие юбки, чтобы утягивали. Ты мне шей на размер меньше, а я в них буду влезать.

Тут же где-то нашелся сантиметр, Ира Севилью измерила, парикмахерша не уставала повторять, чтоб она записывала все размеры на два сантиметра меньше.

– А я похудею!

– А если не похудеете?

– А куда я денусь? Слушай, я тут живу недалеко, пока ты с краской сидишь – метнусь домой, принесу отрезов. У меня их много.

Ира не успела даже подумать: надо, не надо, будет ли у нее время и нужно ли ей так часто ходить в парикмахерскую – Севилья решила за обеих. Причем она совершенно не боялась результата. Это уже сейчас Ира поняла: одинокая она была баба. Коллеги смотрели на нее недобро и с усмешками, а Ира и слушала, и кивала.

Первая же юбка пришлась по душе. Светло-серый креп. Ира придумала прямую юбку с запахом на трех больших пуговицах, чтобы все же можно было бы их переставить. Юбка страшно перетянула и живот, и попу, но Севилья пришла в восторг.

– Ничего перешивать не будем! Это то, что я и хотела. Все остальные юбки шей так же.

– И в цветочек? Не подойдет. Я думала, солнце на лето.

– Ну ладно, к лету решим. А черную – точно так же.

Ира шила юбки, Севилья не худела, даже немного поправлялась. Ирина, конечно же, делала свои произведения все-таки пошире, но все равно формы новой и единственной ее клиентки нависали со всех сторон. Севилья же задыхалась от восторга.

Севилья работала не торопясь, низко наклоняясь, как будто всматриваясь в каждый волосок, умело мыла голову, долго массируя волосы. Стригла, укладывала и выдавала по ходу дела самые свои сокровенные тайны. Ира уже была в курсе, что кроме мужа имеется любовник, встречаются они у одинокой подруги, которая на момент их встречи гуляла вокруг дома. Брала, кстати, за свое гуляние трешку.

– Прям повезло, понимаешь? Ведь так-то куда податься? Вообще некуда. Я всех обзвонила, понимаешь, всех.

– И что вы говорили?

– Ну что? Так и говорила: надо! И ведь какие жучки завидущие! Нет, говорят, и все тут. А Танька, святая душа, согласная.

– Но деньги берет.

– Думаешь, это плохо? – Севилья даже перестала стричь. – Не, ты не думай, я Валерке не говорю.

– То есть вы сама платите?

– Выходит, что так. Но ты ж даже себе не представляешь, что это за мужик. – И Севилья так закатывала глаза, что на них зло оглядывались все остальные мастера их парикмахерского цеха.

Ирина потом всех своих мужчин сверяла вот по этому определению Севильи. Это уже то самое и есть или все еще не то?

При этом с мужем, Степаном, Севилья жила хорошо, растили Гришку – оболтуса.

Для Степана определение было одно. С мужиком повезло.

Ира стеснялась спросить: раз повезло, то к чему вот эти самые нервы, поиски угла и бесконечные трешки? Видимо, такая природа была.

А вот последний день их встречи Ира не забудет никогда. Она не узнавала свою всегда уверенную в себе подругу.

– Стричь тебя сегодня не буду. Просто голову помою и уложу.

– Ну хорошо, – неуверенно ответила тогда Ира, хотя пришла именно постричься, потому что в ближайшие месяцы времени на стрижку не предполагалось. Не умела настоять или не умела объяснять. Что за характер такой.

Севилья молча, с каким-то остервенением мыла ей голову, а Ира думала о себе. Почему она здесь сидит? Она же может отказаться, взять и пойти в другую парикмахерскую. Не сошелся же свет клином. Юбки давно уже все были сшиты, стриглась она тоже за деньги.

Волосы феном были высушены кое-как, в кассе ей назвали не обычную ее сумму, а с какими-то надбавками. И опять Ира ничего не спросила. Правильно муж говорит, размазня. Размазня и есть размазня.

Она решилась на удивленный взгляд при расчете. Ничего не говорила, только взяла паузу и смотрела.

– У нас цены повысились.

– Но я же не стриглась…

– Да? Странно, а Севилья сказала, все как всегда. Ну хорошо, пересчитаю.

Севилья ждала ее на улице. Как была, в рабочем халате.

– Пойдем, провожу до метро.

Они шли по Гоголевскому бульвару, Севилья нервно курила:

– Понимаешь, я вдруг поняла, что он все знает.

– Кто?

– Кто-кто, конь в пальто. Сказала же! ОН! Степа. А я уже с Танькой договорилась. И я знаю, что она ту трешку потратила.

– Так это ради Таньки, что ли, все?

– Не придирайся ты к словам. Успокаивала себя, может, и показалась. Потом, когда мы к Таньке пришли, ну, сама понимаешь, то-се, и вдруг меня пронзило! Я думала сначала: все, инфаркт. Но виду, понятное дело, не показываю. Показываю все, что от меня требуется. А у самой внутри только ужас и холод.

Севилья быстро шла вперед – Ира за ней едва поспевала, – курила одну сигарету за другой.

– Понимаешь, я вдруг отчетливо поняла, что могу своего ирода потерять. Ой, такое передал, ты не представляешь.

– И?

– И… Вот тебе и «и». Как домой бежала, сама не помню. И всю дорогу думала: только бы не узнал, только бы мне все это померещилось. Если вот сейчас дверь откроет, мне улыбнется, в жизни себе такого больше не позволю. Вот всеми богами клянусь. На третий этаж с трудом забралась. Он дверь открывает. И говорит: «Соберись, Севилья, я тебе сейчас что-то скажу». Я прям у порога на пол села, а он: «Мать твоя померла. Брат твой час назад позвонил. Я Гришу покормил, все уроки проверил, так что собирайся, поехали».

– Ужас-то какой. Соболезнования мои.

– Ой, да что ты! Ты видишь, все как вырулило. Понимала, что Боженька меня, сучку похотливую, накажет, было ведь за что, и поделом мне. Но вот чтобы так…

Ира молчала, что тут скажешь?

– Ох, Ирка, хорошо мне с тобой было, весело, была я с тобой такая, какая есть. Но неправильно все было. И в голову мне не приходило, что не одна я в этом мире, не только брать нужно было, но и отдавать. Так что давай прощаться.

– Ты с работы уйдешь?

– Не знаю, но ты больше не приходи. Перевернула я ту страницу. Ведь никто не знал, только ты.

– А Танька?

– А Таньку я из своей жизни сразу вычеркнула.

Ирина хорошо помнила то свое состояние. Вроде как и ее виноватой в той истории сделали. Только за то, что слушала. А она ведь даже не поддакивала.

Начать жизнь с чистого листа. С чего начать? С уборки. Уборки в голове, в мыслях, и в том числе почистив ближний круг родных и близких. Правильно ли это? Тогда Ира не согласилась с Севильей. Категорически не согласилась. Можно с мусором вымести и жемчужины. Прошлым не надо жить, но его нужно помнить. Помнить, чтобы на какие-то моменты опираться.

– Вы будете что-нибудь заказывать?

В реальность Ирину вернула приятная девушка-официант. Почему-то захотелось с ней поговорить.

– Нет, вот просто зашла. Здесь когда-то парикмахерская была, я часто сюда ходила, вот зашла посмотреть.

– А я знаю, тут тетя моя работала.

– Да? Ну ладно, я пойду.

Ирина специально не стала продолжать разговор. Она испугалась погружения в то время, в чужую судьбу. Это совсем не ее жизнь. Когда-то ее из этой жизни попросили удалиться. Значит, так тому и быть. Она будет жить своей жизнью. А Севилье спасибо. Она ее научила многому и преподала даже те уроки, о которых сама Ира и не задумывалась.

19.12.2020

Вагон класса люкс

Наконец-то пациентка закрыла за собой дверь, можно расслабиться. Анна захлопнула ежедневник и подошла к окну. За окном моросил дождь, туда-сюда сновали люди в ярких куртках. Да, жизнь изменилась, в Москве добавилось ярких красок, даже в такой осенний и неприглядный день. Надо проверить, когда следующая запись. Доктор вернулась к столу, опять открыла ежедневник. В ближайшие полчаса никого не ожидается. Это хорошо. Это очень хорошо. Все равно она сейчас не могла работать. В голове только одна мысль: зачем она приходила, что ей нужно?

Анна встала из-за стола и опять подошла к окну. Она чего-то ждала? Естественно. Ей было интересно, как выйдет пациентка из поликлиники. А вот и она. Обычное черное пальто, женщина раскрыла над собой затейливый зонтик, красный в черный горох, и скрылась за воротами.

Надо же, какая память. Сколько времени прошло с той их встречи? Лет двадцать пять, не иначе. Или двадцать шесть? Да, двадцать шесть. Анна по привычке подошла к раковине вымыть руки. Внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной. На нее смотрела красивая, можно даже сказать, холеная женщина. Она совершенно не была похожа на ту, другую, которой была раньше. Двадцать шесть лет назад. Не лучше – не хуже. Она знала, что выглядит моложе своих пятидесяти пяти. Высокая, слегка полноватая, сама себя за это корила, но что делать. Зато волосы роскошные, тон подобран хорошо. Восточные женщины седеют рано, поэтому выгодно в определенном возрасте превратиться в блондинку. Кому-то не идет, делает женщину бледной, но только не Анне. Вообще-то в паспорте она Ануш. Но об этом знали только самые близкие. Для всех она уже давно Аня, Анюта, а теперь уже Анна Арутюновна.

Миндалевидные глаза даже можно не красить, и губы от природы чувственные и яркие. Она давно уже перешла на помады светлых тонов. Возраст есть возраст. Перебарщивать не стоит.

Анна улыбнулась своему отражению. Вот, и улыбка у нее шикарная. Да, гены. Правильно говорят: восточные женщины быстро стареют. Пока она пытается природу обмануть. И цвет волос поменяла, и кудри распрямила. Был один нюанс, который помогал. Светлая кожа. Ее всегда называли родственники чужой. Все в ее родне были смуглыми. Некоторые просто даже очень смуглыми, как выходцы из Индии. И сын Анны тоже смуглый, и одна из внучек. А она белокожая.

Анна заглянула в компьютер. Опять изменения. Следующий пациент через час. Она была рада, ей нужно было время, чтобы осмыслить, что произошло. Она крутанулась на вращающемся кресле и уставилась в настенный календарь. Дни, недели. Месяцы. Время бежит и несется, мы пытаемся его приручить, поставить себе на службу: какие-то события совершенно вычеркнуть из своей памяти, какие-то, наоборот, растянуть, запечатлеть. И у нас это получается. Мы выставляем фото наших счастливых дней напоказ, чтобы еще раз вернуться в тот день, когда улыбался сам или твой ребенок, и стираем из памяти дни, события, которые нам неприятны. Но вот надо же. В какой-то момент появляется кто-то, кто говорит: «Нет, дорогая, и это в твоей жизни было».

И не отвертишься. Тут же картинка встает перед глазами со всеми подробностями. И целый отрезок времени проносится, как будто смотришь на него из вагона поезда дальнего следования. Да, да, она всегда сравнивала тот период своей жизни с путешествием в поезде. Немного романтическим, немного экстравагантным. Достаточно длинным путешествием в вагоне класса люкс.

Да, Анна мгновенно остановила все вопросы пациентки, утверждая, что они не знакомы, хотя узнала ее сразу же. Это было совсем не сложно, она почти не изменилась. Счастливый тип: и фигура, и лицо, и даже прическа. Та же короткая стрижка. Даже симпатичней стала. Но как она узнала Анну? Тогда она была очень стройной, можно даже сказать худой, с длинными черными кудрявыми волосами. Пациентка не отступала:

– А мы с вами встречались! Помните? У общих знакомых? У Золотаревых, помните?

Анна пожала плечами:

– Нет, мне неизвестна эта фамилия.

Анна изо всех сил пыталась сохранить спокойствие и улыбаться, глядя на пациентку. Женщина гнула свою линию:

– Ну как же. Странно. Я редко ошибаюсь. – Она немного замялась. – Вы тогда были черненькая. И волосы у вас были длинные, кудрявые.

– Да, я когда-то была черненькая, это естественно, моя же фамилия Казарян. Армянки беленькими не бывают.

– Да, извините меня, наверное, я ошиблась.

Анна собрала волю в кулак и старалась быть по деловому доброжелательной. Скорее всего, ей это удалось. Женщина, немного замявшись, продолжила:

– Ну да, конечно. Просто… Ой, простите меня. Зачем это я…

– Я вас слушаю. Что вас беспокоит?

Этот вопрос Анна уже задавала, слава богу, пациентка ее наконец-то услышала и начала отвечать по существу.

У нее ничего, вызывающего беспокойство, не было. Обычный период климакса, мимо которого никто не проходит. Только основная часть женщин так и продолжает мучиться, а более сознательная – идет к гинекологу, неврологу.

Анна как раз работала в клинике неврологом, она любила свою работу и была хорошим специалистом. Она осматривала женщину, мерила давление, записывала данные и ловила на себе ее заинтересованный взгляд. Сначала взгляд был удивленный, немного расстроенный, а потом сменился на снисходительный. Она все же ее узнала, и сейчас не сомневалась, конечно, это была она. Именно Анну она видела у Золотаревых, просто Анна почему-то не хочет в этом сознаваться. Видимо, что-то сопоставила у себя в голове.

В какой-то момент Анна не выдержала этого снисходительного взгляда и сама продолжила тему. Это случилось как-то безотчетно для нее самой.

– Так когда, вы говорите, это было?

– Я не помню. Очень давно. Точно больше двадцати лет назад. У вас ведь есть сын?

– Да, – механически ответила Анна

– Ему сейчас сколько? Лет тридцать?

– Тридцать один.

– Вы тогда были с сыном. И я с сыном. Они внешне были одногодками. Моему было лет пять-шесть. Мы пришли в гости к мальчику, к Алику Золотареву. Его мама, Александра, – моя институтская подружка.

– Нет, нет, точно нет, я не знаю никакую Александру. Я это имя не люблю, поэтому точно бы запомнила. Это недоразумение. – Анна мгновенно остановила разговор. Еще не хватало, чтобы пациентка начала рассказывать ей про эту семью. Нет! Она не желает слушать!

Они опять перешли к разговору на медицинскую тему. Анна постаралась выкинуть из головы неприятную тему и сосредоточиться на диагнозе. Она как можно подробнее рассказывала женщине о ее сегодняшнем состоянии здоровья. Говорила и сама успокаивалась.

– К сожалению, ни одна женщина мимо этого состояния не прошла. Кто-то вес набирает, у кого-то начинаются проблемы с сердцем. У кого-то с почками. Однозначно у всех страдает костный аппарат. Бессонница, приливы, депрессии, это все в придачу. Так что не расстраиваемся, пьем препараты, занимаемся спортом, гуляем, правильно питаемся. И главное – уделяем побольше времени себе любимой. Это важно!

– Спасибо! Ваши слова бы Богу в уши. И где это время найти?

Анна улыбнулась. Ну все, проехали. И вдруг:

– На вас платье такое красивое еще было. Бирюзовое.

Это был удар под дых. Анна мгновенно залилась краской, стало трудно дышать. Боже мой!

Ей уже было все равно, что подумает про нее пациентка. Тот день встал у нее перед глазами, как будто это случилось вчера.

Она действительно тогда взяла с собой сына. Собственно, что значит «взяла с собой»? Пригласили как раз сына на день рождения к мальчику. К ЕГО сыну. Олег решил, что должны подружиться дети. Какая унизительная была ситуация. Но он придумал план. Невозможно порвать все и сразу, все должно случиться постепенно. Сначала он все расставит по местам, всех приручит, таким образом расставание пройдет не так болезненно.

По смешному стечению обстоятельств жена Олега тоже была неврологом. Это он придумал, что Анна должна пойти на те же курсы повышения квалификации, что и его жена, познакомиться там и подружиться с Александрой.

А ведь Аня совершенно не ревновала. Олег убедил ее, что ревновать незачем и не к чему. «Вот ты увидишь и поймешь».

– Это просто брак такой. Сашка из семьи медиков, я из семьи медиков. Наши родители учились вместе в институте, две закадычные пары, мы с Александрой знакомы с детства.

Олег знал, что лучшей жены ему не найти. Собственно, это было мнение всех окружающих. И отец вовремя объяснил: «Пойми, старик, наше мужское дело – за бабами бегать, удивлять их, а иногда и удовлетворять. Женщинам отказывать нельзя, не по-мужски это. Поэтому дома всегда должен быть крепкий тыл. Дома нужно отдыхать, расслабляться, и в жене своей ты должен быть уверен. Для этого тебе нужна Александра. Предсказуемая, надежная, в меру симпатичная, в меру домовитая. Вся уже изученная и безо всяких сюрпризов. Опять же, здоровая, без дурной наследственности, вам еще детей рожать».

Отец оказался прав на сто процентов. Олег даже испытал какое-то странное облегчение, когда в конце концов эта свадьба состоялась, хотя выкручивало его три месяца, данные на обдумывание, страшно. Вставал вопрос: зачем? Зачем он это делает? Он ведь еще такой молодой, только-только окончили институт, впереди еще ординатура. Живи да радуйся. Кому нужна эта кабала? Подталкивали обе стороны: и его родители, и ее. Сашка только улыбалась и пожимала плечами.

Но когда они проснулись после свадьбы в небольшой двухкомнатной квартире возле метро Фрунзенская, он вдруг понял: а ведь здорово. Сашка – мировая девчонка. И нет рядом вечно охающей мамы и читающего лекции-нотации отца. Жена знала, когда замолчать, и умела на удивление вкусно накормить. И главное, никого не беспокоило, вымыта посуда или нет, заправлена кровать или так и стоит неделю не накрытая покрывалом.

Алик родился через год, чем привел в восторг опять же обе стороны. Про имя даже вопроса не стояло. Он – Олег, она – Александра. Значит, мальчик соединит в себе оба имени – Алик! Родители с обеих сторон обнимались, вытирали мокрые от слез глаза и говорили друг другу: «Вот. Вот оно – счастье. Как же хорошо жить на белом свете!»

Они с радостью возились с внуком, в очередь становились на дежурства: погулять, забрать на выходные и так далее. Чуть было вообще не отобрали у молодых ребенка, но тут уже взбунтовалась Александра: «В конце концов – это наш сын. Давайте все-таки хотя бы через раз».

Посмотреть со стороны – нормальная среднестатистическая семья. Можно даже сказать, счастливая. И в плане материального благосостояния, и в плане взаимоотношений между собой.

А если начистоту? Если быть до конца честными?

Олег жил на самом деле как хотел. Семья была в радость, и ее не было через край. Работы и личной жизни было больше. Ему казалось, что Александра живет точно так же. Родители хорошо понимали, что дети еще молодые, помогали материально, что было, безусловно, всегда кстати.

Была ли какая-то личная жизнь у Сашки? Олег об этом не задумывался. То есть не так. Скорее не сомневался, что не было. Все-таки ребенок отнимал много времени, свободное время съедали подружки и телефонные разговоры. И это было единственное, что раздражало. Ну и работа.

Александра после декрета вышла на работу в одну из центральных московских клиник, ее тут же поставили на новую аппаратуру, с которой та тщательно разбиралась. Сама переводила инструкции, вникала, удивлялась прогрессу.

Прекрасная жизнь. Прав был отец, когда уговаривал сына жениться. И именно на Александре. Сегодня у Олега было все, что нужно для счастливой жизни. Семья, квартира, сын, хорошая работа, определенная свобода, которой он время от времени пользовался. Не часто, так, для поддержания боевого духа. Отец же рекомендовал женщин не обижать, а родителей нужно слушаться.

А через пять лет в его жизни появилась Анна. Она отличалась от Александры. Причем кардинально. Своей яркостью, темпераментом, экстравагантностью. Анна входила в комнату, и хотелось встать. Такие девушки должны работать моделями, а не врачами. Анну нужно было завоевывать, и он до конца не мог понять, а как она к нему относится? Она как будто делала одолжение. Это подстегивало. Будоражило.

Отношения с Анной Олег, как всегда, начал легко и ненадолго. Так, как привык. Важно все и всегда расставить на свои места еще до начала отношений. Нам хорошо здесь и сейчас, не более того. Проговорили, чокнулись бокалами с шампанским и понеслось…

Со всеми такой подход к делу удавался, а может, он, неосознанно, выбирал именно таких женщин. Тех, кто был согласен. Не стоит думать, что все женщины хотят обязательно заполучить мужчину в собственность и навсегда. Многие так же пускаюся в приключение. Оно должно быть интересным, захватывающим, со своим адреналином, но обязательно иметь конечную точку.

Заигрались или Анна начала его впутывать в какую-то свою игру? Но ему захотелось продолжения. Тот поезд, в который он сажал своих возлюбленных, чтобы потом высадить их на конечной станции, никак не хотел останавливаться. Кругосветное путешествие все продолжалось, и ему это нравилось.

Дом – это святое. Как и сын, как и жена, как и покой в семье, как и здоровье родителей. Не обсуждается. Что же делать? Он не хотел терять ни одну из женщин. Ему нужна была Сашка как воздух. Но и Анна превратилась в необходимую жизненную деталь. Как, допустим, часы «Лонжин» или ручка «Монблан». Она стала частью статуса. И без нее тоже никак.

Олег решил ввести Анну в семью.

Анна жила вместе с шестилетним сыном. Два года назад мужа пригласили на работу в Петербург. Условия были невероятно привлекательными. На семейном совете решили, что нужно попробовать. Обосноваться, если все срастется, то будут решать, как жить дальше. Главное – принять правильное решение перед тем, как мальчик пойдет в школу.

В Северную столицу Анна мужа отпускала легко. Деньги – это важнее. Если начистоту, она никогда не была влюблена в мужа так, чтобы держаться за него руками и ногами. Он – да. Она – как получится.

После его отъезда вдруг стало ясно, что без него даже лучше, деньги присылает, хватает на все, и даже на няню, у Анны появилась определенная свобода.

А потом в ее жизни появился Олег. Мужчина ее мечты. Она даже не догадывалась, что у нее была мечта. Но увидела его и поняла: вот ОН. Как ей показалось, невероятной красоты и шарма, обаяния и красноречия.

Анна не собиралась влюбляться, она приняла правила игры. Они не то чтобы тщательно обсуждались, на берегу никто ни о чем не договаривался. Это было негласно, на уровне взгляда. Мы с тобой здесь и сейчас. Нам хорошо, но мы не переходим за черту. Никогда. У каждого есть дом, пространство, семья.

Сначала ей эти отношения показались забавными, потом занятными, а потом она привыкла. Но в какой-то момент Олег стал родным. Анна чувствовала, его отношение к ней прошло точно такой же путь.

К этому времени муж с извинениями сообщил, что хочет жениться. Естественно, на боевой питерской подруге. Ему стыдно, он кается, засим переписывает на Анну квартиру и обязуется помогать в воспитании мальчика. Анна в какой-то момент даже всплакнула, больше от облегчения и удивления от того, что, наверное, Бог все-таки существует. А иначе ну почему все так гладко складывается? Вот тебе мужчина мечты, тут же уход мужа, чтобы освободить место для любви всей жизни. Даже ее достойная квартира на Ленинском проспекте, где можно было легко встречаться, оказалась в ее собственности.

Идею Олега с вводом ее в семью сначала Анна не восприняла всерьез. Курсы повышения квалификации? Там будет его жена? А она, Аня, при чем? Познакомиться? Зачем? И тем не менее она пошла на эти курсы. Собственно, не пойти не могла, это нужно было по работе.

Александра, как ни странно, подошла сама.

– Вы Аня? Мне Олежка про вас рассказал. Вы ведь тоже невролог? Очень рада с вами познакомиться.

Вот так вот запросто. Анну больно резануло семейное «Олежка», она постаралась вести себя как можно более непринужденно, но сердце начало сжиматься. Господи, а ведь, оказывается, все реально. Оказывается, тот поезд, в котором они все мчатся дальше и дальше полон пассажиров. И Олег, в отличие от нее, не сидит постоянно в их вагоне СВ, он еще и ходит в вагон-ресторан и по другим вагонам. Среди которых есть и купе, и плацкарт, попутчиков хоть отбавляй. Почему Анне показалось, что в том поезде она едет одна? Кстати, и вагонов класса люкс может быть прицеплено несколько. А еще где-то они могут отцепляться, меняться, передвигаются стрелки на дорогах, меняются колеса в поезде. И это все теперь ее жизнь, она сама на нее согласилась. Ее новый избранник посадил ее в этот поезд и даже не стал запирать в одном вагоне, а еще пытается вместе с ней ходить через весь состав. Или, может быть, это хорошо? Может, это даже честь для нее? Что все время сидеть в купе? Даже и красивом, и со всеми удобствами.

Аня и Саша вместе сидели на лекциях, вместе выходили на кофе-брейк. Разговоры крутились вокруг детей. Исключительно. Анна очертила тему, и Александра тут же приняла правила игры. Она в принципе была очень комфортной в общении. С ней было невероятно легко. Видимо, и ему тоже. Александра сама находила темы для разговоров, всегда отвечала с радостью на любой вопрос, позитивная, ненавязчивая, хороший и преданный друг. Открытый и приятный.

Анну все это безумно раздражало. Еще больше потому, что ей захотелось иметь такую подругу. В голове все поплыло. Не было ревности, сравнений. С Сашей было еще лучше, чем с Олегом. Бред… Но это было именно так.

С Олегом она все время что-то изображала. Немного театральности в этих отношениях присутствовало всегда. Анна понимала, он в том спектакле нуждается, его это заводит. Ее абсолютная ни на кого непохожесть. Простота, легкость и комфорт были дома.

Анна должна быть другой. Немного томная, немного замедленная, немного загадочная. Смотреть немного поверх головы, отвечать не сразу, полуулыбка на лице.

Вот Саша – вся как на ладони. Здесь и сейчас. Солнышко в лукошке.

– У Алика в воскресенье день рождения. Аня, приходите с сыном к нам домой!

Анна мило улыбнулась, пообещала отодвинуть дела, которые, естественно, у нее уже были запланированы, и в ужасе понеслась к Олегу. Что делать? Как реагировать? Абсурд.

– А никакого абсурда. По-моему, это прекрасная идея. Почему нет?

Аня задыхалась от этой ситуации. Что значит: «Почему нет?» Да по всему! Этого еще не хватало.

Но если честно, ей уже захотелось заглянуть в тот, другой мир. Раньше она об этом не думала. Зачем? Есть она, Анна. Есть ее мужчина. Ее, и только ее, она себя в этом убедила. У Анны есть сын, которому она посвящает свободное время, и этого времени вполне для сына достаточно. У сына есть любящий отец. Прекрасная размеренная жизнь. Анна не собиралась лезть в чужой дом. Зачем сравнивать? Нужны ли подобные встряски в жизни?

И все же она пошла. Она долго думала, в чем идти? Как в этой семье принято? На лекции Александра, как правило, ходила в строгом костюме, Олег был одет с иголочки всегда!

Решила надеть новый костюм цвета морской волны. Она сшила его недавно. Портниха предложила материал, ее подруга привезла из Америки. Красивого цвета атлас, немного, правда, кричащий, удивительно подходил по цвету Анне. Силуэт был выбран модный, было ясно, что костюмчик шился на выход. Пиджачок с баской, с глубоким декольте и отделкой кружевом в цвет. И узкая юбка-карандаш.

– Богиня, – сказала мать, когда увидела ее в этом костюме. Сына Аня тоже нарядила в костюм и бабочку, вроде как кавалер должен соответствовать даме.

Конструктор для мальчика, торт и цветы для мамы. Стандартный набор. Саша предупредила, что собираются мамы с детками. Никаких мужчин. Ясное дело, могла и не предупреждать, Анна не хуже нее знала, что Олег в командировке.

Дверь распахнула сама Александра. В потертых джинсах и голубой кофточке в цветочек она смотрелась мило и по-домашнему уютно. Анна сразу почувствовала себя по-дурацки в своем практически вечернем одеянии. От этого еще и вспотела и возненавидела себя еще больше.

– Аня, какая ты! Чудо-чудо! – всплеснула руками Саша. – За это я люблю тебя еще больше. – Она кинулась к Ане на шею и расцеловала смутившуюся женщину.

Без перерыва она развернулась к мальчику.

– Так, а тебя уже все ждут! Какая на тебе красивая бабочка! У нас сегодня в гостях барышня Вика. Скорее всего, она выберет тебя своим кавалером.

Саша схватила мальчика за руку и понеслась в комнату.

– Так, все к столу, все к столу!

Анна посмотрела вслед удаляющейся фигуре Александры. Тяжеловатый зад, полноватые руки. Тапки без задников, которые еще больше утяжелили походку. Анна развернулась к зеркалу, посмотрела на себя оценивающе. И правда чудо. Только совершенно не к месту. Дура, зачем это все было делать? Ей же было сказано – детский праздник. Еще и туфли забыла. Господи, какой кошмар. Она влезла в меховые розовые тапки, которые ей дала Саша, и прошла в комнату.

Вот, значит, как он живет.

Квартира соответствовала Саше. Не ему. Саше. Так же тепло, уютно, душевно. Клетчатые пледы на креслах, красиво оформленные окна, картины на стенах, подобранные с любовью, уместно накрытый сладкий стол. Со свечами, затейливыми салфетками, плакатом на стене с фотографиями из семейного альбома.

Александра весело руководила парадом.

– Кому «Буратино», кому «Тархун»? Задуваем свечи, загадываем желание. И! Поем все вместе: с днем рождения тебя!

Нужно улыбаться, нужно реагировать, уговаривала себя Анна. Сын мгновенно стал чокаться с другими детьми, встал, произнес тост, потом вызвался прочитать стихотворение. Она даже не могла радоваться, хотя сын никогда не был общительным. Саша сумела его развеселить, развернуть в свою сторону. Это была ревность? Нет. Гораздо больше. Обида. Обида за то, что она жила неправильно.

Он ее переориентировал совершенно в другом направлении. А оказывается, сам от их эстетически-гламурных отношений отдыхал в такой мило-уютной атмосфере. Запер ее, Аню, в салоне купе, где она старалась соответствовать. А что теперь? Теперь он решил всех соединить в одном вагоне-ресторане. Чтобы где не проговориться, не промахнуться, чтобы все окончательно стало удобно и весело. И еще дружно. Чтобы сыновья стали друзьями, чтобы вместе в кино, в театр, на отдых. Вот это да.

А дальше Анна подумала про Александру. Хорошо, она сама должна будет жить во вранье. А вот эта замечательная хохотушка и дальше будет уверена в своем безоблачном счастье и жить будет еще счастливее? Жена приобретает подругу, сын – достойного друга. То есть выигрывают все, кроме Анны, которая до конца знает свою позорную правду.

Никогда раньше ей в голову не приходило про позор. А сегодня вдруг пришло. Она сидела, возвышаясь своей худобой над всеми, ключицы выпирали из бирюзового пиджачка, юбка туго обтягивала бедра. Ей было все неудобно, неловко. Не к месту, некстати. Она поскорее хотела уйти, но сын так втянулся в игру, что его было не утащить.

Дома первое, что она сделала, – засунула костюм в пакет из-под мусора и отнесла его на помойку. А потом уже рыдала в голос, размазывая слезы в ванной, чтобы не увидел сын.

Олег названивал до ночи, а потом что-то понял. И больше не надоедал. Видимо, сообразил, что переборщил. Все ж не зря Анна им всегда восхищалась. Умный мужик, ничего не скажешь. Перевернул страницу, пошел дальше. Вернее, поехал на своем чудо-поезде. Искать, с кем ему дальше обманывать супругу. Пусть. Главное, это будет не она, Анна.

Она тогда сильно поправилась. За полгода на двадцать килограмм. И перекрасилась в блондинку. И волосы выпрямила. И стала жить совершенно по-другому. Она не вышла больше замуж. Но была счастлива, вырастила хорошего сына, и сейчас с умилением воспитывает его детей. И та история уже выветрилась из ее головы. И вот пожалуйста. Она опять вернулась в то время. Какая все-таки внимательная женщина. И про костюм, главное, запомнила.

Анна тряхнула головой и пошла в ординаторскую заварить чай. Все в порядке. То было давно и неправда. Она изменила свою внешность, свою жизнь. Для начала, правда, пришлось выбросить костюм. Его, может, даже было жалко. Потом уже все было легко. И больше она ни о чем не жалела.

8.12.2014

Любовь и музыка

Самолет готовился к старту. Еще минута, и он вырулит на взлетную полосу. Вера, удобно расположившись в кресле, всем телом чувствовала, как командир самолета медленно двигает машину к стартовой рулежке, аккуратно приспосабливая огромный борт к узенькой полосе. Каждый раз в голове проносится: и почему она такая узкая? Прямо как на операционном столе. Тучный человек на таком столе умещается с трудом. В операционной мало места, хирурги и медицинские сестры должны стоять по обе стороны, так что ситуацию можно объяснить. Опять же, хирург должен вплотную подойти к операционному полю. Но здесь-то огромный аэродром! Почему бы его было не забетонировать целиком?! И катайся себе широко и свободно. Да ее, Веру, не спросили… А надо бы. Вроде бы не дура.

Вера не отрывала глаз от окна. Огромный аэропорт. И сразу пришло в голову: широко и свободно. Так отзывались о ее игре профессионалы. Именно так: широко и свободно. Она больше любила о себе отзыв «на разрыв» или «как в последний раз». Обычно так и играла. Чтобы умереть в конце, чтобы не было сил встать на аплодисменты. А потом пауза, пять секунд тишины и грохот оваций. Но сначала, как правило: «Браво». Одно слово в звенящем штиле. «Браво» – и шквал аплодисментов. Как ушат холодной воды на голову.

И тут уже можно встать. Каждый раз с последним аккордом ей казалось, что ее разбил паралич. Руки безвольно свисали вдоль туловища, ощущение, что она уже никогда не сможет ими владеть. Минутное оцепенение. А потом это звонкое «браво». И пусть говорят итальянцы, что это неправильно, и вспомнят буковку «а» на конце. Это уже все совершенно не важно. Как объяснить те свои чувства? Ощущение счастья или жуткой усталости?

Как там у Тургенева? «Завтра я буду счастлив. Обязательно буду». Так рассуждал главный герой Н., оставив в недоумении несчастную юную Асю в маленькой гостинице.

Вера прочитала «Асю», еще учась в музыкальной школе. Ее эта повесть потрясла. Понравилась значительно больше других романтических новелл великого классика. Уже тогда четко запомнила: дают – бери, старайся жить сегодняшним моментом. Завтра может не случиться, как не случилось у того самого тургеневского героя Н. Ася навсегда исчезла из его жизни.

Придя наконец в себя, выйдя из оцепенения, раскланиваясь, грациозно опираясь одной рукой о рояль, Вера всегда сама себе выражала искреннюю благодарность. Себе, инструменту, маме, которая столько лет ее поддерживала, пальцам, которые не подвели. Но в первую очередь себе. «Молодец, Веруня, так им! Пусть знают наших! А то, ишь ты, сомневались, поди! Думали, не вытяну. А я вытянула. Да еще как!»

Вера, забыв, что она в самолете, даже слегка кивнула на две стороны. Поймала на себе недоуменный взгляд соседа, поднесла руку к шее, заправила волосы за висок. В конце концов, кому какая разница. Она, между прочим, пианистка экстракласса. Может и почудить слегка.

Самолет начал набирать скорость. Быстрее, еще быстрее, кажется, что слышен скрип колес, крылья потеряли свою устойчивость и раскачиваются не в такт. Короткая фраза:

– К взлету готов!

Едва заметный отрыв, и тут же самолет взмыл вверх. Вера обожала эти моменты. Она летала часто, как правило очень уставшая, и сразу же пристраивала себе самолетную подушку, чтобы на какое-то время отключиться. Но взлет, взмах этого огромного монстра она не пропускала никогда. Всегда дожидалась набора высоты и только после этого спокойно засыпала. И больше она уже не думала о пальцах, о программе. Вера умела переключать мысли, умела разделять профессию и быт, семью и работу.

На концерте она – известная пианистка Вера Рогге, а дома, для мужа – просто Верунчик. Она никогда не берегла нещадно руки, нужно приготовить – готовила, помыть полы – не вопрос. Единственное, чего никогда не делала, – не мыла окна. И то просто банально боялась вывалиться из окна, потерять равновесие. Все остальное делала сама. С сегодняшней-то техникой – какие проблемы. Знай себе на кнопки нажимай. Практически все делается само собой.

Вера ценила своего мужа. Ценила и уважала. Со стороны все были уверены: у них идеальный союз. Союз физика и лирика. Двое из диаметрально противоположных жизненных областей сошлись в одной семье и создали свой мир, где один дополнял другого. Да, то был шарик, состоящий из двух цветов, но с половинками, идеально подогнанными друг к другу. Вера с восхищением внимала физическим речам мужа, если того заносило и он не мог остановить словесный поток. Приоткрывала рот и зачарованно смотрела, смотрела. Никто не догадывался, что через минуту она уже теряла нить рассказа и разглядывала его морщинки под глазами, складку на лбу и думала: а время-то бежит. Неужели и я так изменилась…

Муж не такой. Кирилл всегда внимательно слушал рассказы Веры. А ее игрой искренне восхищался. В какой-то момент Вера от этого даже устала. Это она, правда, потом поняла. Сначала не знала, каких богов благодарить за мужа – фаната ее творчества, удивлялась, как же ей повезло.

Они встретились на концерте. Обычный студенческий концерт. Вера играла вариации Брамса. За кулисы Кирилл пришел с подругой Веры.

– Гениально! Как всегда! А это Кирилл, мой сосед, вот вытащила его на концерт. – Наташа незаметно подмигнула. Вера моргнула в ответ.

Все ясно, тот самый сосед, которого так методично пытается заполучить Наташа, и все никак. Вроде преподаватель какой-то. И как вспоминалось Вере, математики. А между прочим, он очень даже ничего. Высокий, смуглый, вот усики ему совсем не идут, но, собственно, какая Вере разница?

– Ну вы тут поболтайте, мне нужно отойти.

Отошла Наташка, как выяснилось, на всю жизнь. Она никогда не смогла простить Вере, что та увела у нее кавалера. А Вера не поняла, кого и у кого она уводила. Она позвонила Наташке на следующее утро.

– Да брось ты! Ну ушли, и что? Кирилл предложил, я согласилась. Он же тебе ничего не обещал?! И не нравишься ты ему совершенно.

Вера всегда говорила прямо. А чего увиливать? Она так много занималась, столько сил отдавала своему роялю, что свободное время ей жалко было тратить на реверансы. Что есть, то есть. Поговорили, разобрались, пошли дальше жить. Если кто-то отсеялся, значит, не наш человек. Без сожаления.

В тот вечер Кирилл ей читал стихи, тогда это было модно, и объяснял теорию про кота и темный ящик. Кстати, он оказался физиком, а не математиком, что для Веры было практически одним и тем же. Стихи на юную Веру не произвели никакого впечатления, даже показались слегка примитивными, про кота вообще ничего не поняла, из чего последовал вывод: «Умный! И из другой оперы». Она уже устала от постоянной ревности сокурсников. Ревности к искусству. Кто талантливее, кто пробойнее, а у кого связи.

Вера в том споре выходила всегда талантливее, но без единой связи. Отсутствие связей не давало ей прохода в лучшее завтра. Талант же вызывал жуткую зависть и еще больше отодвигал ее в очереди в прекрасное далеко.

Кирилл немного безразлично отнесся к ее будущей профессии, что, честно говоря, Веру слегка задело. Все ж ей нравилось причислять себя к богеме. Кирилл в начале их общения буквально огорошил ее своим подходом к большому искусству:

– Играешь только классику? А к джазу как относишься? А ты знаешь, как устроен рояль? Я тоже не знаю, но думаю, что так.

И молодой человек попытался пространно объяснить устройство инструмента. Вера перестала слушать на втором предложении, даже не то что ей было неинтересно, ей не хотелось разбирать по косточкам музыку, укладывать святое в громоздкие формулы. Ну уж нет. Но сам Кирилл ей нравился, нравился его голос, его улыбка, его непохожесть на все ее окружение. Вечные интриги и борьба за успех здесь отсутствовали начисто.

А еще Кирилл был немногословен. Это с возрастом он стал речист. По молодости больше слушал и давал на удивление правильные советы. С самого первого ее выступления в актовом зале училища он безоговорочно поверил в ее талант и сделал ей маленькое замечание. Этот крошечный нюанс она сама, конечно же, за собой знала. Потом ей высказала мама, не остался в стороне ее педагог. Ну это само собой. И… Кирилл, который первый раз слушал фортепьянную музыку.

Тогда она приняла это как его влюбленность в нее, потом выяснилось, что Кирилл глубокий человек. Если ему интересно, то он доходит до сути. Ему стала интересна не только сама Вера, но и ее музыка.

Он достаточно быстро понял, что лучше на формулы не разбирать ни концерты, ни рояль. Хотя, скорее всего, в душе он этим занимался, все-таки по специальности был физик-теоретик. Слава богу, он перестал мучить деталями Веру. Девушке выдавался сухой остаток в виде:

– Веруня, ты сегодня была гениальна. Темп держала, но финал замедлила. Да?

– Да!

Вера всегда отвечала «да». Потом заменила на итальянское «si».

Хотя не всегда соглашалась. Иногда даже думала с раздражением: «Что бы понимал…» Замедлила… Так пошло. Нужно было замедлить. Уже в момент игры вдруг пришло озарение, что именно на этом месте нужно «посидеть». Да, раньше она играла по-другому. Концовка – это важно, должно быть в одном настроении. Но сегодня вдруг захотелось какого-то романтизма, чего-то свежего. Значит, со стороны это все слушалось не очень? Кошмар…

На следующее утро после концерта Вера начинала сомневаться. А может, Кирилл прав? Вчера в ней говорила актриса, музыкант, что еще хуже, а народ этот обидчивый. «Вот поиграй-ка с мое. Думаешь, это просто?! Темп она, видите ли, сбила. Может, у нее пальцы свело… Тоже мне знаток. Вот и занимайся своими формулами, разбивай в уме такты на схемы, молча только». Так думала вчера. А что сегодня? А сегодня она ему уже готова сказать «спасибо». Да. Молодец. Заметил. Не равнодушен, и это важно.

Вера ценила их брак, их отношения, их многолетнее уважение друг к другу. Кирилла не раздражали ее успешность, ее публичность. Это вечное – муж пианистки Веры Рогге. Она всегда поспешно добавляла: физик, доктор наук.

А он не замечал. Даже наоборот, гордился своей Веруней. Да, ему нравилось быть мужем пианистки Веры Рогге. Без устали собирал, отцифровывал ее записи, по многу раз прослушивал пластинки других пианистов, искал отличия, находил, как ему казалось, лучшие варианты.

– Веруня, ты слышала? Горовец вообще этот ноктюрн играет как будто одним пальцем. Никаких полутонов!

– За это его и хвалят, – пожимала Вера плечами.

– Кто?

– Фанаты.

– А ты?

– Я – нет. Ты же знаешь, я играю по-другому.

– Ты, Верунь, играешь мощно и легко. Как будто это тебе ничего не стоит, и в этом твой козырь. Никто и никогда не поверит, что ты сидишь каждый день за инструментом часами. Вроде бы мимо инструмента пробегала, крышку откинула, улыбнулась в зал, быстро отыграла, опять улыбнулась и дальше помчалась по своим делам.

– Ну уж. В конце что-то у меня с улыбкой не сильно… И встаю тяжело.

– Да ладно, это только мне заметно и твоей матушке.

– Хм, да уж, вас с мамой не проведешь! И не угодишь! Все вам не так. Каждый раз недостатки выискиваете.

– Дурында, мы ж любя. – Кирилл трепал Веру по голове и целовал по привычке в макушку. И Вере сразу становилось легко и спокойно. Какой у нее все-таки удивительный муж. Вот тебе и физик, доктор наук.

Кирилл любил переслушивать концертные записи по многу раз. Занималась Вера обычно, когда мужа не было дома, диски, записанные в студиях, Кирилл не любил, там все идеально выверено и приведено к чистому знаменателю, как он говорил. А вот концерт… Здесь есть музыкант, и он ведет за собой. Каждый работает по-своему. Кто-то знает дорогу и мощно указывает путь, кто-то сам еще не решил, какими проулками он идет сегодня, и слушатель никогда не знает, куда дальше, как дальше. Вот такие они, музыканты. Некоторые из них не любят сюрпризов, экспромтов, все должно быть четко отрепетировано, а кто-то ими живет.

Познакомившись с Верой, Кирилл не на шутку увлекся музыкой, музыка стала его хобби. Это произошло не сразу, где-то года два молодому человеку пришлось привыкать к подруге-пианистке. Ее невозможно было вытянуть в кино или в театр. Нет. Только гулять. Ходить. «Я по четыре часа сижу за инструментом! Мне нужно двигаться».

Кириллу нравилась спокойно-вдумчивая и прямолинейная Вера. С ней можно было рассуждать. Немногословный с другими, Кирилл с удовольствием беседовал с Верой. Много, пространно. Она его слушала. Слушала ли? Кирилл не особенно задумывался, единственно, отмечал, что, когда он начинал рассуждать о музыке, пожатие руки становилось крепче.

Так незаметно Кирилл втянулся в новую жизнь. Жизнь, неразрывную с музыкой. У кого-то марки, у кого-то шахматы. У него – Вера Рогге.

Они поженились не сказать чтобы по безумной любви или страсти. Так им обоим было комфортнее. Оба очень заняты, у обоих много своих проектов, своей работы.

Вера закончила обучение, ее приняли в штат московской филармонии, что предполагало много гастролей. Между гастролями отсыпалась, отъедалась. Когда встречаться? А так они хотя бы могли дарить друг другу утреннюю чашку кофе и вечерний ужин перед телевизором.

Кирилл гордился дарованием жены, Вере нравилось представлять друзьям по цеху мужа-физика и слышать восхищенное «О!».

Кирилл заведовал лабораторией, дела у него шли хорошо, лаборатория занималась инновационными проектами, получала гранты. У Веры начались гастроли по стране. Изматывающие, затяжные, порой с непереносимыми бытовыми условиями. Играть нужно было в неприспособленных клубах, об акустике и говорить не приходилось, как правило, на расстроенном пианино. Опустошенная, злая от усталости и неудовлетворенности жизнью, она вваливалась в их однокомнатную московскую квартиру в районе Останкино.

– Это бред, понимаешь, бред, зачем я тогда столько училась?

– Ты несешь культуру, Вера! Без тебя они никогда бы не узнали, кто такой Малер.

– Представь себе, я им про это не рассказала. С трудом поиграла Шопена и Чайковского.

– Уверен, что теперь им захочется услышать Малера.

– Сомневаюсь…

А потом Кириллу предложили место в университете Мюнхена. Деньги не особенно уж большие, но Мюнхен! Европа! Отказываться было просто смешно, они даже особенно и не сомневались. От таких предложений не отказываются. Опять же, они рассчитывали, что Кириллу в Германии удастся обрасти связями и он сможет найти предложение и для молодой талантливой жены.

Надо отдать должное Кириллу, он землю грыз зубами, но выбил для Веры контракт с преподаванием и возможными гастрольными поездками. Всего-то год они пожили отдельно, а потом Вера переехала в Германию к мужу.

У них началась совсем другая жизнь. Естественно, с тем, что нужно приспосабливаться к другой стране, к другому языку и людям. Но наконец-то у каждого появилась возможность заниматься любимым делом. Они были востребованы. Веру, правда, совершенно не устраивала система преподавания в музыкальных школах Германии.

– Нет, ну как тебе это нравится?! Я не имею права повышать голос. Ребенок должен получать удовольствие от занятий. Да если бы мама не заставляла меня, а Виктория Львовна не била по рукам, пожалуй, не было бы сегодня никакой Веры Рогге!

– Вер, зато тут музыкантов ровно столько, сколько нужно! Ни тебе случайных людей в профессии, ни лишних!

– Ну знаешь!

Они стали ссориться. И это естественно. Жить в чужой стране – это всегда напряг. Вера ездила с концертами по всему миру. Кирилл присутствовал на всех выступлениях жены в Германии, не более того.

Все Верины концерты муж обязательно просматривал в записи. Разбирал их с карандашом. В какой-то момент свои замечания после концертов он перестал транслировать жене. Вера подумала было, что стала идеальной, пока случайно не наткнулась на изящный блокнот с подробным разбором каждого своего выступления.

– Скучаю по твоим разборам. Думала, тебе стало все равно, оказывается, ты теперь беседуешь со своей тетрадкой, – как-то сказала она мужу.

– За те десять лет, что мы вместе, ты очень выросла, Веруня. Тебе мои замечания никак не помогут, а я эту хронологию веду с удовольствием.

В какой-то момент Вера отметила для себя, что отсматривать видео с концертов Кириллу интереснее, чем с ней разговаривать.

– Может, я тебе поиграю? – предлагала периодически она.

– Нет, нет, не стоит, концерт – это нерв. Для меня ты так не сыграешь.

– Кирилл, ты с ума сошел? Это же я играю! И там я, и здесь я!

– Нет, нет! – махал руками Кирилл.

Вот тебе раз! Ее муж заигрался. Или это она заигралась? Поставила все-таки свою музыку выше него, выше семьи, отдалилась, ушла в себя, и Кирилл тут же увидел свою нишу? Но она же так старалась! Да, ее часто не бывает дома, она не встает ему готовить завтрак, потому что ей нужно высыпаться, нервная система должна быть устойчивой, она должна отдыхать, все же ее труд глубоко интеллектуальный. Хотя физическая выносливость тоже имеет место. Но ведь отпуск вместе, при друзьях всегда старалась быть на втором плане. На первом – он, муж.

Когда она впервые услышала от Кирилла – «Эта Рогге бесподобна!»?

Она и внимания не обратила. А ведь раньше было по-другому:

– Ты, Веруня, гениальна!

В какой момент он вдруг разделил ее на двух женщин? Жену и пианистку? И пианистка стала для него интересней.

Кириллу в прошлом году исполнилось сорок. Тот самый мужской возраст, которого боятся все замужние дамы. Когда седина в бороду и бес в ребро. Кирилл не был седым. Устойчивый пигмент. У него и мама поздно поседела, с отцом Кирилла Вере общаться не пришлось.

Стало быть, он променял ее на пианистку Рогге. Радоваться или огорчаться? Часами мог смотреть видео, потягивая один бокал красного вина за другим. Все время молча. Да, Вера не сразу заметила перемены в муже. Нужно знать физиков, все время в себе. Особенно ее Кирилл. Вдруг начинал смотреть вглубь себя и уходил из этого мира. Такое с ним могло случиться внезапно, где угодно, например в очереди у кассы.

Как-то пожилая, не очень опрятная продавщица посочувствовала со вздохом:

– И как ты только с ним живешь?

Вера весело ответила:

– Счастливо!

– Ой же! – Продавщица вытерла руки о несвежий фартук и покачала головой.

Вот тебе и «ой».

Вера привыкла читать мысли мужа, опуская формулы и выводы. В принципе, знала уже места, когда эти формулы у него проносились в голове, и примерно понимала, на какую тему. Она не сомневалась, в голове у Кирилла только формулы и она. Он своей женой гордится, его совсем даже не раздражает ее музыка, и он никак не ревнует ее к успеху. Такой подход к делу ее очень устраивал. Если даже не она сама рядом, то она смотрит на мужа с экрана телевизора. Ну и какая тут принципиальная разница? Оказалось, разница огромная.

Так, значит, все-таки ревнует? И вот так вот, сам не сознаваясь себе, решил завести себе милую виртуальную любовницу? Жуть какая. Она должна ревновать мужа к самой себе. Дела…

Летние концерты в филармонии Дюссельдорфа на Рейн-террасе прошли блестяще, но потребовали всю себя без остатка. Кирилл звонил каждый вечер. Он никак не мог присутствовать, ее выступления совпали с важной конференцией.

– Рассказывай подробно. Как сегодня играла Рогге.

И она рассказывала подробно. Она привыкла обсуждать с ним свою игру, знала, что с ним можно быть честной, а теперь ей даже доставляло удовольствие указывать на мелкие ошибки той самой Рогге. Бред… Иногда Вере казалось, что они оба сошли с ума.

Она наконец решилась на откровенный разговор. Почему по телефону? Она же возвращается через два дня? Правда, практически сразу же нужно улетать на мастер-класс в Амстердам.

– Ты больше не называешь меня Веруня.

– Да? Не замечал… Веруня

– Мы сто лет не были в отпуске. Давай после моих мастер-классов махнем в Испанию. Попутешествуем, заедем в Фигейрас, в Жирону. Кстати, мы так и не были в музее Дали. Барселона, естественно.

Кирилл молчал. Вера продолжала разговаривать сама с собой:

– А может быть, черт с ними, с моими учениками в Амстердаме? Позвоню и отменю обучение. Думаю, это не криминально.

Наконец Кирилл пришел в себя:

– Не знаю, я не готов, почему вдруг?

– Потому что сколько можно ждать инициативы от тебя? Сам же ты не предложишь. Вот и решила, давай проведем вместе неделю.

– Я подумаю.

– Кирилл, я зарезервировала отель. И от учеников я уже отказалась, если честно. Вернее, перенесла их на осень. Оказалось, всем даже удобнее. Так что в Амстердам мне ехать не нужно.

– Что значит «зарезервировала»? А моя работа? Университет?

– У тебя же сегодня закончился конгресс. В конце концов, ты тоже в этом году еще не был в отпуске. С билетами сейчас не проблема, я пробивала. На субботу есть еще места, и цены нормальные. Считай, что мне захотелось сделать тебе сюрприз. Хороший отель и никакой музыки, только ты и я. Встретимся в Барселоне. Будем с тобой гулять по Рамбле, сходим в Парк Гауди, проверим, как там Сограда. Идет строительство к концу или придется приезжать еще раз? А потом решим, что нам больше хочется: моря или Дали?

Кирилл прокашлялся. Она застала его врасплох.

– Неожиданно, все это так неожиданно…

Черт, черт. Вера его уговаривает? А он все не соглашается? Кошмар какой… Но она продолжала, пытаясь быть веселой, не терять ни головы, ни чувства юмора.

– Кир, я устала, и еще я хочу побыть твоей женой.

Разговор протекал вяло, Кирилл не говорил ни да, ни нет, не было в его тоне радости, не было и разочарования. Верино терпение наконец иссякло.

– Кирилл, все, я устала, созвонимся завтра.

– Подожди, я не понял. Ты же послезавтра возвращаешься? Ну вот, прилетишь, мы все обсудим.

– Да, ты ничего не понял. Я не лечу в Мюнхен. В субботу утренним рейсом я лечу в Барселону.

Она слышала, как Кирилл дышал в трубку.

– Я тебе позвоню. – И отключился.

Вот так. «Я тебе позвоню». Вера старалась дышать ровно. Как там у йогов? Вдох на два раза, выдох на четыре. Зачем она позвонила? Что хотела выяснить? Как он к ней относится? Прошла любовь или нет? И что? Получила?

Хорошо. Можно пойти с другого конца. Любви ей, видите ли, захотелось. Что, в конце концов, произошло? Мужу нравится, как она играет. Многим нравится, у нее даже есть свой фан-клуб. Она классная пианистка, с концертами, расписанными на год вперед. Кирилл за годы, проведенные вместе, начал разбираться в ее творчестве и вообще в фортепьянной игре. Может отличить игру Рихтера от Горовица. Ну это, допустим, несложно! Но для непосвященного – очень даже сложно. Это что? Плохо, что ли? Да другие пианистки были бы счастливы!

Вера пыталась дальше разбирать ситуацию по косточкам, только чтобы не задумываться о том, что реально произошло две минуты назад.

Итак, первое: Кирилл перестал смотреть на нее с прежней нежностью. Десять лет брака – это срок. Может себе позволить.

Второе. У них нет детей. Вера считала, что оба к этому были не готовы. Может, сейчас самое время?

Стоп, стоп. Она разнервничалась, так нельзя. Нужно просто взять паузу. Она решилась на разговор, она сказала ему о своих волнениях. Он ничего не ответил. Да! Вот это главное! Он растерялся. Ему нужно время! Значит, она полетит в Барселону одна, отдохнет, а потом, возможно, решение придет само.

Время в полете пролетело быстро, еще один момент, который она никогда не пропускала, – это посадка. А она совершенно особенная, когда летишь к морю. Вот под тобой синий-синий цвет с желтой кромкой, и видны уже парусники, потом начинаешь различать рябь и большие суда уже практически под тобой. Каждый раз есть опасение, что можешь не дотянуть до берега. И тем не менее самолет в самый последний момент приземляется на твердую поверхность. В этот раз посадка прошла мягко, огромный лайнер немного качнул крыльями, но тут же выровнялся, несколько сот метров стремительно пролетев по рулевой дорожке.

Все, Барселона.

Ее любимая Барселона. Сейчас она поедет в отель. Она забронировала прекрасный номер с видом на море. Она распахнет балконную дверь, раздвинет занавески, впустит в номер жару и морской воздух. Быстро соберет сумку и пойдет на пляж. Кириллу она позвонит вечером, уже после того, как поужинает на шумной Рамбле, выпьет стаканчик-другой местной ледяной сангрии. Она не станет ругаться и выяснять отношения, пусть все будет как есть. Может, им нужно отдохнуть друг от друга. У нее есть целая неделя заслуженных каникул. Без музыки, без концертных директоров и маркетологов. Афиши, фотографии, новые ноты. Она будет читать что-нибудь из русской классики. Может, Тургенева? Вера улыбнулась сама себе. Неспешно и с настроением. И даже Кириллу она не станет звонить каждый вечер. Веруня его не очень-то интересует, а Вера Рогге уехала в заслуженный отпуск.

Стюардесса поблагодарила пассажиров за полет, проведенный вместе, немцы, вежливо выслушав, организованно похлопали. Первыми к выходу пригласили транзитных пассажиров. Опять же, без толчеи и нервов, вышли сначала те, кому лететь дальше, их автобусом доставят в транзитный отсек, и только после этого, с улыбками пропуская друг друга, к выходу подалась основная масса пассажиров. А чего бежать, чего распихивать друг друга локтями? Уже на отдыхе, уже вон оно, море, в двух шагах шумит. Все равно еще ждать чемодан.

Вера поклонилась соседу со словами «до встречи» и даже ненароком подмигнула ему. Да ну их всех совсем. И мужа, и учеников, и зрителей. Она на море, она столько лет мечтала поехать в Барселону. Правда, с Кириллом. Нет, все! Прочь дурацкие мысли. Теперь она будет только отдыхать. Она заслужила.

– Веруня? – Вера оглянулась. На выходе из аэропорта толпился народ, в очереди за такси стояли несколько семей с огромными чемоданами. Кирилл прислонился к пальме и улыбался ей.

– Надеялась, что я не приеду? Ну уж нет. Этак ты действительно к роялю неделю подходить не будешь. Кто тебя на путь праведный наставит?

Вера сначала онемела, а потом безудержно расхохоталась. Он приехал. И вроде бы к ней. Или все же к Рогге?

25.08.2013

Женщина в пятьдесят лет

Женя присела на каменную скамейку. Бог ты мой, красотища. Пригревало солнце, по Неве плыли речные трамвайчики, экскурсоводы зазывали туристов: «Экскурсии по Неве. Парадный Петербург, ночная Нева с разводными мостами. Присоединяемся! Женщина, экскурсия по Неве?!»

– Нет, спасибо, я уже была…

Ничего не выведет сегодня Женю из равновесия. Она приехала в Петербург на два дня одна, чтобы помолчать, чтобы побродить одной по любимому городу. Никто ее не будет отвлекать от совершенства старины, от прямых линий идеальной Северной столицы. Как же удивительно. Сидишь себе на скамеечке, в одну сторону лицом сядешь – Казанский собор, в другую – Спас на Крови. Слева Русский музей, справа Нева, мимо неспешной чередой идут туристы. Заметьте, никто не спешит, никто не толкается, идут себе, улыбаются. И Женя улыбалась сама себе.

Она приехала в Петербург рано утром «Красной стрелой», бросила вещи в отеле и пошла бродить по городу. Без особой спешки, без конкретных планов. Что называется, куда глаза глядят. Это раньше она ехала в Петербург, тогдашний Ленинград, с четким планом, три дня были расписаны по пунктам: день первый – Эрмитаж, Русский музей, потом кораблик, вечером Мариинка. Мариинка была в основном на тему: ну надо же где-нибудь вытянуть ноги.

Второй день – обязательно пригород. Невозможно остаться без впечатлений от дворцов, поэтому с утра едем в Пушкин, вечером – БДТ. И третий день, естественно, Петергоф. Тут уже только бы долезть до гостиницы, театра не получится.

И так каждую поездку. По списку. Зато спроси-ка у местных жителей: где они когда бывали, какие театры посетили? Хорошо, если знают, где играют Фрейндлих и Боярский! А Женя видела на сцене и ту, и другого! И Стржельчика тоже видела! Да, видимо, она уже порядком живет на этом свете. Хотя, как ей кажется, она еще хоть куда и в свои пятьдесят вполне себе даже девушка на выданье.

На лавочке ее стали методично подвигать двое иностранных мальчуганов. Надо же! Итальянцы в России. Женя услышала невероятно красивую для русского человека певучую речь. Мальчишки лет шести и девяти сквозь зубы шипели: «Хотим домой. Сколько можно, все уже посмотрели!» Уставшая молодая мама, немного замотанная, собственно как и все итальянки, воздевала руки к прекрасному северному небу: «О мадонна, прекратите! Чем виновата эта синьора, вы ее уже всю истоптали!» На скамеечке напротив пристроились, судя по всему, дедушка и бабушка святого семейства. Бабушка, стройная и подтянутая, с шарфиком, завязанным по-итальянски, повторяла как робот: «Собор, ресторан, гостиница!» Вот в такой последовательности.

– Нет, – орали, отпрыски. – Нет! Готовы даже без еды, ну пойдемте уже домой. Черт с ним, с этим собором.

Дед участия не принимал. Он наслаждался моментом отдыха, но, по безучастному виду, в душе совершенно был согласен с пацанятами. Женя искоса наблюдала за сценкой. И на кой им нужен этот очередной собор? Судя по проспектам в руках у ребятишек, они уже посетили достаточно.

Мать шикала на ребятишек.

– Микеле, куда разлегся, святая мадонна! Видишь, сеньора морщится!

«Чего это я морщусь, я улыбаюсь вроде».

– Скузи [1], я немного понимаю по-итальянски. Не страшно. Дети устали, это понятно, город большой. У меня у самой дома два сына. Си [2]. – Женя попыталась выстроить фразы по-итальянски. Понимала, что с ошибками, но, видимо, основную мысль донесла.

– Мама мия! – вскрикнула женщина, очки сползли у нее набок. – Синьора поняла все, что мы говорили. Какой пассаж. Собираемся, уходим. – И итальянцев смело за секунду.

Оказывается, не одни мы жертвы правил. Должны. Раз приехали, обязаны посетить. Кто сказал?! Где написано?! Кто, кому и что должен. Как-то Жене одна экскурсовод сказала, приехав в Павловск, не на экскурсии бегите, а сядьте на скамейку. И отдыхайте. Просто смотрите по сторонам и думайте. Еще обязательно съешьте мороженое.

Золотые слова. Сегодня как раз таки Женя так и поступает. Сто раз она была и в Казанском соборе, и в храме Спас на Крови. Но вот так вот просто и бездумно не сидела никогда. Это ж какое счастье просто так сидеть, никуда не торопиться, наслаждаться воздухом Петербурга, разглядывать прохожих.

Женщина, полчаса посмотрев на Казанский собор, решила пересесть на лавочку, лицом к Спасу на Крови. И опять блаженно посмотрела на небо, на канал, на прохожих.

– Берите, вам говорю. Вам идет! – Прямо перед глазами женщина восточной наружности торговала украшениями из полудрагоценных камней. Женя со своего места оценила – вроде натуральные. Вокруг толпились туристы. Не особенно чтобы много, но интерес лоток вызывал. Это нам подходит, подумала Женя, встала со скамейки и подошла поближе.

Действительно, бусы, серьги браслеты разных цветов и оттенков ярко переливались под петербургским солнцем. У Жени аж в глазах зарябило. И качество камней отменное, и бусы подобраны с любовью и большим вкусом. Агаты – белые, черные, с природным рисунком, аметисты, нефриты, бирюза. Глаза разбегаются.

Женя разбиралась в камнях, видела их красоту, верила в их влияние на человека. Бирюза способна притягивать счастье и удачу, повышать настроение своему владельцу, но камень коварен, если вдруг бирюза поменяла цвет или камень в кольце вдруг раскололся, нужно срочно закопать украшение и купить другое, иначе жди беды.

А вот и сережки из яшмы. Здесь они в красноватом оттенке, и рисунок какой затейливый. Женя посмотрела на владелицу прилавка. Просто продавец, она не сама мастерила украшения, это ясно с первого взгляда. Ей все равно, кто и что купит.

– Да берите уже, вам идет.

Круглые коралловые сережки красивого оранжевого оттенка примеряла полноватая веселая блондинка. По виду Женина ровесница.

– Первый раз вижу, чтобы у продавца ювелирных украшений не было зеркальца. Как-то я не уверена.

Женя подошла поближе.

– Повернитесь ко мне. Да. Действительно. Вам хорошо. И форма ваша, и цвет яркий. Вам правда идет. Берите.

– А эти?

– Надевайте! Нет, эти мне не нравятся, они длинноваты.

– Вот и я чувствую, длинноваты. Все-таки моя длина покороче. Спасибо вам, дорогая, женщина женщине всегда правду скажет.

– Это точно, – рассмеялась Женя. – А вы на меня посмотрите, я хотела вот эти малахитовые померить.

– С удовольствием. – Блондинка внимательно посмотрела на Женю – Нет, снимай, не твое. А вот эти – чудо. Эти бери обязательно.

Женщины мерили и мерили, давали друг другу советы, выбирали, откладывали. Покупатели приходили и уходили, у них были планы и графики, нужно было успеть вписаться в беготню по городу, не выпасть из расписания. Только эти двое никуда не спешили.

– А звать-то вас как?

– Женя!

– О! А меня Жанна. Надо же, похоже. Я в этих камнях все понимаю. Одно время даже жила по лунному календарю. Утром вставала – смотрела: так, сегодня обязательно нужно быть в нефритах. Наденешь – и день вроде как удачно складывался. До тех пор, пока муж не ушел. Тогда вообще года два не могла на эти бирюльки смотреть. А когда поняла, что и слава богу, что ушел, туда ему, козлу, и дорога, опять с удовольствием играю с этими побрякушками. И сразу новый муж на горизонте нарисовался! Вот! У вас вот в ушах лазуриты какие. Неужели уральские?

– Да, но, думаю, уже из последних. Все откопали. А я никогда не слышала про лунный календарь, только про камни в соответствии с гороскопом.

– Нет, это неинтересно, один камень, что ли, всю жизнь носить? А это добро куда девать? А про лунный календарь очень удобно. Календарь на все дни. Например. Сегодня только лазурит и жемчуг. А завтра агат и янтарь. И так далее. Вот утром встала, календарь прочитала. Ага. Стало быть, сегодня у нас бирюза. Отлично, значит, платье выберем белое или, наоборот, черное. Интересно же.

– А сейчас вы как?

– А сейчас по настроению!

– Девочки, вы камни брать будете? – не выдержала продавец.

– Куда же мы денемся. Само собой. А чего вы волнуетесь? Вон у вас все ж только смотрят, а мы уже по две пары сережек отобрали. Опять же, вам с нами веселее.

– Мне не до веселья, мне выручку сдавать.

– Сдашь, не переживай. Жень, расплачиваемся и пошли отсюда. Все нервные какие. И чего нервничать, не понимаю. Я вот лично сюда отдыхать приехала. – Жанна рассказывала и одновременно рассчитывалась с продавцом. – Устаю как собака. На работе все от меня чего-то хотят, дома тем более, всем должна. Вот решила, приеду в Петербург, помолчу хоть от души.

– У меня то же самое, Жанн, устала, честное слово, сил нет. У детей кризис, у мужа климакс. Как жить, не знаю. Работаю стрелочником.

Женщины уже расплатились, отошли от лоточницы, но расставаться обеим не хотелось.

– Жень, а ты сейчас куда?

– Да вроде время обеденное, пора перекусить. Может, вместе куда-нибудь сходим? Я здесь знаю уютное местечко, называется «Руставели»: боржоми, саперави, кутабы.

– Ты как в любимом фильме. Давай, с удовольствием.

Женщины, не сговариваясь, плавно перешли на ты. Не переставая разговаривать, по мосточкам через каналы дошли до забавной вывески ресторана. Заведение было оформлено в грузинском стиле, картины, вина на полках и куклы в традиционных платьях. И музыка, музыка – щемяще мелодичная, наполненная редким колоритом национального многоголосия, – ложилась на душу.

– Ну класс. Никогда здесь не была.

К столику быстро подбежал официант.

– Здравствуйте, молодой человек. Вас как величать?

– Жан.

– Ну, нам везет сегодня. Можете себе представить? Я – Жанна, она – Женя.

– Хорошая примета!

– Нам боржоми, естественно, хачапури по-аджарски, вино, почему бы и нет? Жанн, осилим бутылку?

– А чего ж? Мы никуда не торопимся. Отдыхаем же.

– Вот именно.

– А может, я вам посоветую? – Официант вопросительно посмотрел на приятных средних лет дам. В хорошей форме, подтянутые, дорого одетые. Он эту публику хорошо знал, и вкусы их знал. Много воды, вино только сухое, лучше просто зелень, никаких салатов. И наверное, шашлык. Последнее время лучше стали брать баранину, кто-то им сказал, что это мясо полезнее. Ну и ладно, у них и из баранины шашлык хороший. А еще дамы этого возраста с удовольствием брали «Тархун». Видимо – что-то из детства.

– А «Тархун» не хотите?

– А есть?!

Ну вот, все он про них знает. Все известно. Сколько им лет? Где-то под пятьдесят, хотя обе выглядят ухоженными. Сейчас выпьют по бокалу и начнут друг другу жаловаться. Почему не рассказывают никогда про хорошее? Только про плохое. И чем больше пьют, тем истории печальнее. В конце, как правило, рыдают. Причем обе. Одна – описывая свою жизнь, другая за компанию. И потом наоборот. Эти две пришли надолго, это уже ясно. Ну и пусть себе сидят. Видно, что дел у них нет, никуда не торопятся. Если бы планы какие над ними висели, они бы уже карту разложили, билеты достали. Нет, ничего такого. Просто говорят. Говорят, говорят, перебивают, периодически подзывают Жана – дозаказать кофе, сладкое.

Жан всегда пытался представить жизнь клиентов за дверью этого ресторана. Как же похожи эти две женщины. Нет, не внешне. Одна – полная блондинка, другая – высокая брюнетка. Но понимают друг друга с полуслова. По обрывкам разговора понятно, что обе счастливо живут в браке. Хоть одна и рыдает про возможную любовницу мужа, вторая костерит невестку, но понятно, что это все не очень серьезно. Это все про жизнь. Им лет уже столько! К этому возрасту в жизни чего только не происходит.

По кавказскому разумению Жана, мужчина так природой создан. Он должен гулять. Или что это за мужчина? А с какой стати этой другой любить невестку. Она же увела из дома сына. А кто дороже женщине, чем ее сын? Все и так ясно. Разговор ради разговора, ни о чем. Причем вот ведь интересно. Одна говорит, другая ее жалеет, потом ролями поменяются. А ведь выйдут, разойдутся в разные стороны, и обе друг про друга подумают: «И как она только живет? Вот ведь, бедная, мается, а я еще на жизнь жалюсь. Да у меня вообще все идеально. Жить да радоваться».

– Молодой человек! Жан! Вы про нас забыли!

– Ни в коем случае. Про таких красивых дам забыть невозможно. И кофе вам от нашего заведения в подарок. Уж больно хорошо вы общаетесь.

– Спасибо. Вот ведь, Жень, что значит Ленинград – культурная столица.

Жан напомнил – это грузинский ресторан, и у нас работают только грузины. Мы и в других городах себя бы так вели. Это от Ленинграда не зависит.

– Да? Ну и ладно. И все равно все у вас хорошо. И вкусно, и сытно, и душевно. И музыка располагает.

– Спасибо, заходите еще.

– Уже в следующий раз.

– Ждем вас. Захватите наши визитные карточки.

Вечером Жанна проводила Женю до поезда, на перроне они расцеловались. Это ж как они прекрасно провели день, не могли нарадоваться обе. Никто не мешал их душевному покою, никто не отвлекал от своих мыслей. Вот что значит отдохнуть душой, побыть наедине с собой.

– Женя, прям Бог мне тебя послал.

– А мне, Жанн, тебя.

Как странно, что они не попросили друг у друга адреса и телефоны. Выговорились, раскрыли душу, а попрощавшись, тут же застегнулись на все пуговицы и забыли друг о друге.

Обе не догадывались, что думал о них Жан, но он был совершенно прав. Все официанты психологи или только грузинские?

15.06.2014

Экстрасенс

Дружбой эту связь назвать было никак нельзя. Их просто свела судьба. Так бывает. Даша и Лайма. Две молодые женщины, с разными жизненными ценностями, проживающие в разных странах.

Даша – приземленная, все просчитывающая и не делавшая ничего и никогда просто так. Всегда сначала сама себе задавала вопрос: «Зачем?» Если «не´зачем» – делать ничего не будем, если виден смысл – идем вперед. Лайма, наоборот – вся сплошь придуманная из собственных фантазий, странностей и недомолвок. В ее задумках – речах-поступках – смысла и чего-то рационального не было вообще. Любимой темой были планеты и Солнечная система в принципе. Какой смысл про это было рассуждать, время тратить, Даша не понимала. Но и прямо сказать, мол, в космонавты она не собирается, давай сменим тему, тоже не решалась.

Лайму никогда нельзя было просчитать или спрогнозировать. Она жила эмоциями, причем понятными только ей самой. Объяснять что-либо не считала нужным. Дашу это всегда удивляло и даже обескураживало. И тем не менее они общались. После каждого такого общения Даша задавала себе вопрос: «Зачем?», ответа не было. Сама себе говорила: «Нужно ставить точку». Но точка не ставилась, опять выходило многоточие. Опять же, останавливало рациональное, а вдруг впереди забрезжит что-то интересное? И ответ на вопрос все же придет? Рано или поздно.

Даша жила в России. Как минимум два раза в год она летала в командировку в Гамбург. Компания, ее принимающая, была небольшой. Директор, секретарь, отдел продаж, отдел логистики и инженерный отдел. Лайма работала в отделе логистики. Естественно, пересекались по рабочим вопросам, тем более что Лайма единственная говорила на фирме по-русски. Бывшая русская, в детстве привезенная родителями из маленького латышского города Даугавпилс, Лайма была двуязычной. По-немецки говорила без акцента, по-русски тоже. Русская же, просто родилась в Латвии. Скорее всего, она и латышский язык знала, почему нет? Но все же родители выбрали для своих детей немецкую культуру.

Редко, но Лайму прорывало на откровенный разговор:

– А я не знаю, почему им в Латвии не сиделось. Думаю, голос крови. Они же немцы по своим корням. Я ведь маленькая была, мы переехали, мне было пять лет. А вот помню и речку нашу Даугаву, и луга, по которым босиком бегала, и сосны. Знаешь, высокие такие, корабельные. И через них небо всегда голубое. И облака вот прямо несутся по небу. Но больше всего, конечно же, речку помню. Вот вроде тут и Эльба, и море, а все не то. Помню, вода ледяная, течение быстрое, а я все равно маму за руку тяну, пошли купаться. А когда ей? Хутор, хозяйство. Правда, родители шептались, что раньше-то хозяйство поболее было, оттого и уехали. Гордые, обидно было. Здесь тоже хозяйством обзавелись. Хутор стал еще меньшим, но их все устраивает. Я их понимаю. Не люблю, когда в мою жизнь лезут, тем более когда ею управляют.

– Ну так ты же в компании работаешь, над тобой вон сколько начальников!

– Это другое. У всех есть свои права. У одних право быть директором, у меня право на них работать. Передумаю – уйду. Или выучусь, к примеру, на художника и буду на мосту свои картины продавать.

У Лаймы все было просто. Тут товар отгружает, передумает – подастся в художники. Хорошо, хоть не в балерины. Хотя, собственно, почему нет? И не беспокоится про завтрашний день. Главное – это полет души.

Даше про родителей было интереснее, чем про луну и космос.

– Зато приехали, уже зная немецкий.

– Они? Не смеши! Они больше чем за тридцать лет его выучить не смогли. То есть они даже не пытались. Но я их не осуждаю. И это, опять же, их право.

– Ну неудобно же.

– А это их выбор.

И опять дивилась Даша смелости Лаймы. Выбор, право… Нет, Даша мыслила другими категориями. Для нее главным были надежность и уверенность в завтрашнем дне.

Даша приезжала, как правило, на неделю. Лайма радовалась ее приезду очень искренне. Да и Даша успевала за полгода забыть про нудные подробности межгалактических проблем. После рабочего дня вдвоем шли пить кофе. Это так называлось, а на самом деле по бокалу просекко, или апероль, или какой-нибудь легкий коктейль по типу «Беллини». Именно Лайма открыла для Даши богемную жизнь Гамбурга. Красивые бары, стильно одетые девицы, модные аперитивы.

– А о чем они говорят? – У Даши был свободный английский, с немецким никак не клеилось. Каждый раз по приезде в Германию она давала себе слово, что уж теперь возьмет себя в руки и всерьез начнет учить язык. Накупала кучу книг и фильмов на немецком, но, как только возвращалась домой, тут же все благие намерения улетучивались. Не хватало времени, ничего не запоминалось, а дальше всегда находился повод заняться чем-нибудь более полезным. Оно и понятно: язык нужно учить, проживая в стране, все остальное бессмысленно, тем более когда не видишь особой надобности: по-английски в Германии говорят практически все. Но вот понять такой разговор на заднем фоне тоже хотелось. На выручку приходила Лайма.

– А ни о чем.

– Как это? У них же рот не закрывается. Причем обсуждают с таким пылом. Особенно вон та, с кудрями. Говорит уже двадцать минут не умолкая, еще немного, глаза из орбит вылезут. Можно подумать, ее муж любовницу завел, а соседка их застукала и сегодня утром доложила бедной девушке все в подробностях. Лично я бы так сейчас перевела ее рассказ.

– Обалдела? Это все не про Германию. Тебе такое тут никто не расскажет. Соседка может втихаря на тебя пожаловаться в полицию, при этом будет мило улыбаться при встрече. Вот это тут часто и в почете.

– Ужас! Это такая борьба за нравственность? То есть ей не все равно, с кем мой, допустим, муж проводит время? Вот это нравы. Это я понимаю! Но вот так вот сразу в полицию? Почему она жене-то не расскажет? Может, жена против вмешательства полиции? Или она уже в курсе и ее все устраивает?

– Ну ты все ж наивная, Дашка… Да на мужа ей вообще наплевать. В полицию она жаловаться побежит, если твоя собачка ей на газон накакает.

– «Прэлэстные» отношения.

– Кстати, самая правильная характеристика! Даже после того, как в дом к тебе придет полиция и будет тебе читать лекцию, ты все равно никогда не поругаешься с соседкой и все так же будешь ей улыбаться, проклиная ее на чем свет стоит, но только молча, про себя.

– Это что ж за жизнь такая?

– Двойные стандарты. Да нормальная жизнь. Я, например, тоже не хочу, чтобы в моем грязном белье рылись. И за бокалом хорошего вина лучше, как и они, буду обсуждать что-нибудь нейтральное. Вот, к примеру, та, с вытаращенным глазами, сейчас про стиральный порошок главную новость узнала.

– То-то я слышу: «Ариэль, Ариэль». Я думала, это имя такое…

– Да, имя стирального порошка. Имя одно, а цена разная. В «Алди» одна, а в «Кауфхофе» другая. Но! Вчера были скидки! А если покупаешь пять килограммов, то вообще почти даром. А вот та, что на «лабутенах», еще и подарок получила. Да, мерную ложку, чтобы тот самый порошок сыпать. Одна рассказывает, другая не верит, третья удивляется, а четвертая, которая чуть не плачет, это она расстраивается про мерную ложку. Она в качестве мерной ложки использует совочек сына. Тот, когда понял, в чем дело, орал полдня. Это его личный совочек. С какой стати?!

– Какая интересная история.

– Им тоже так кажется.

– Но они уже минут сорок тут сидят.

– Тема пока не поменялась.

Что еще удивляло Дашу? Она никак не могла понять сущность Лаймы. На работе она была стопроцентной немкой. Деловой, с обязательным легким чувством юмора и своим личным пространством. Тут работа, тут общий чай, на который раз в месяц вычитают из зарплаты, а тут твой собственный бутерброд, никому откусить не дам.

За пределами рабочего пространства Лайма была другой. Но каждый раз разной и непредсказуемой. Даша никогда не знала, что от нее ожидать и в каком образе Лайма предстанет перед ней в этот раз. Скучающей томной дамы, энергичной правозащитницы, допустим, животных или меломанки, увлеченной ранним Мендельсоном. Все, естественно, подавалось под соусом взаимосвязи со вселенной. Но начинка была разной.

Что бы ни говорила Даша, как бы ни реагировала на выпады Лаймы, все и всегда было невпопад. Даша напрягалась, чувствовала себя полной дурой, не понимала, почему она соглашается с тем, что дура, она тоже кое-что про Мендельсона понимает, но Лайма умела взглядом пригвоздить к стулу. Может, про Мендельсона и понимаешь, про вселенную – нет. Про собак – тем более. Удовольствия от таких встреч Даша не получала, но все равно общалась с Лаймой.

Несмотря ни на что отношения не прекращались. В один из приездов Лайма даже пригласила Дашу к себе домой. Для Германии нетипично, можно даже сказать, странно. Даша же может увидеть, каким порошком пользуется Лайма? Вдруг это «Тайд»?! Да, все-таки корни Лаймы давали о себе знать. Латвия, понятное дело, не Россия, но и Лайма не была латышкой, только имя местное. Да что греха таить, то приглашение в гости тоже сыграло роль в их дальнейшей дружбе. Уж больно необычно. Слишком неожиданно. Но об этом чуть позднее.

Через какое-то время Лайма уволилась с работы, видимо, вспомнила свои права на выбор. Для Даши это было не то чтобы ударом, но полным откровением. Никто из дружественной компании ее не уведомил, да и Лайма не сообщила, не написала.

– А где Лайма?

– А она у нас больше не работает.

Даша знала, что следующий вопрос она задавать не имеет права. Вот тебе и «право и выбор». Ах, ну да. Тут же про право на личную жизнь, тайну, неприкосновенность и т. д.

В тот раз Даша уже позвонила не потому, что надо, а потому что, как ей казалось, так велит ее долг практически русской подружки.

Они опять встретились в кафе, и Лайма разоткровенничалась про мерзкого директора, который крохобор и скряга. Что характерно, раньше он всем Лайму устраивал: «Директоров не обсуждаем».

– Ну он же теперь не мой директор. И твоим вряд ли станет. Каждую нашу рабочую минуту высчитывает. Каждую! На сколько опоздала, столько из зарплаты и отнимет. Я хотела, конечно, пожаловаться в трудовую инспекцию, да жалко стало. У него же жена на терапии.

– Болеет?

– Головой поехала. Да уже лет двадцать, наверное.

– Ох, кошмар какой. А откуда ты знаешь? Тут же все засекречено.

– И здесь тоже люди. Сплетни интересны всем!

Общая работа закончилась, но тем не менее, каждый раз приехав в командировку, звонила по знакомому номеру и обязательно привозила подарок для маленькой дочери Лаймы Каролы. Зачем она звонила? Что ей было надо?

Даша не любила в себе это качество привязанности к людям. Или можно было назвать это по-другому. Неумение завершать отношения. Ну работают люди вместе. Ну даже дал тебе кто-то номер телефона. Это же тебя совершенно ни к чему не обязывает. Даже звонить не обязательно. А Даше – обязательно. Раз дали телефон – нужно позвонить, раз сказали «приходи в гости» – нужно идти.

Даша всегда понимала, что Лайма – не ее человек, подругами они стать не могут, слишком разные. Когда Лайма работала в дружественной компании – это понятно, и дань уважения, и, если уж по-честному, в приватном разговоре всякие разные подробности узнать можно. Опять же, дружеские отношения подразумевают быстрое решение не самых простых вопросов: посылку могли отправить в Чехию, а могли сначала в Россию, а Чехию отложить на недельку.

Место проживания Лаймы Даша себе представляла несколько иначе. Это должна была быть маленькая студия, возможно, с кроватью в алькове и уголком для дочки. Обязательные окна с видом на Эльбу и, конечно же, балкон, где Лайма могла выпить бокал вина, любуясь на огни проходящих мимо туристических пароходиков и неповоротливых барж. Из чего Даша сделала такой вывод? А как иначе? Как еще может жить человек, переживающий за судьбы вселенной? О своем жилище Лайма, кстати, не рассказывала никогда. Про родителей подробно, про себя вообще ни слова.

Кто ж мог предположить, что Лайма живет в тихом престижном районе Гамбурга, в собственном доме.

– А номер квартиры?

– Это дом.

– Ты живешь в доме?

– А что тут удивительного?

И опять – догадайся, мол, сама. Что значит «что удивительного»? Все! Прямо потрясение. В Германии все дома, даже самый маленький, выглядят как с картинки журналов.

Тогда их отношения совершенно зашли в тупик. Барные разговоры стали настолько нудными и тягостными, что Даша поняла: все, хватит. Лайма тогда с головой ушла в эзотерику. Говорила междометиями, постоянно бросала какие-то странные фразы, надолго закрывала глаза, показывая, что все, что ты говоришь, – бред. Она устала и ей срочно нужно уйти в себя. Зачем тогда позвала Дашу? Зачем они пошли в бар? И сидела бы где-нибудь на лавочке и искала внутри себя новые смыслы. Даша чувствовала себя частью спектакля. А еще думала: как они смотрятся со стороны. Лайма, сидящая с закрытыми глазами, и рядом глупо улыбающаяся Даша. Про это она, правда, зря переживала. Про них никто не подумал, и их поведение никому странным не казалось.

И тут вдруг приглашение в гости. Да, первый раз ей просто польстило. Обычно в Германии никто к себе в гости не зовет. Принято встречаться на нейтральной территории, а тут позвали. Чего же не полюбопытствовать? Не сходить, не посмотреть, как оно бывает?

Лайма жила достойно, ничего не скажешь. В красивом трехэтажном особняке, в зеленой зоне. На участке вековые елки, белки бегают под ногами, птицы щебечут. Тишина, просто райский уголок. Даша не смогла скрыть своего удивления. Так и стояла, раскрыв рот, не знала, что сказать.

– Расслабься, дом не мой, но некоторое отношение к нему я имею.

– Это как?

– Этот дом снимают родители моего парня.

Тогда в первый раз Лайма упомянула про парня. И тоже особенность иностранного общения. Лайма не говорит, Даша не спрашивает. Рассказали тебе про дочку? Хорошо, про дочку спрашиваем. Лайма всегда отвечала с удовольствием и пространно. При этом никогда не упоминала про папу или про дедушек и бабушек с противоположной стороны. Понятное дело, Дашу распирало узнать: а как же? а где же? Поскольку про своих родителей Лайма рассказывала, Даша забрасывала удочку:

– Все же это прекрасно, когда дедушки и бабушки уже не работают, могут уделить твоей дочке максимум внимания: погулять, поиграть. Как это полезно для Каролы.

– О чем ты говоришь? Полезно читать на ночь комиксы! А не кур пасти.

Даша в этом предложении не согласна была ни с чем. Родители Лаймы жили в сорока километрах от Гамбурга, где, в своем роде, устроили себе практически латышский хутор. С собаками, курами, кроликами. Так что и кур пасти в жизни может пригодиться, опять же, свежие яйца полезны для маленького ребенка. Про комиксы – это отдельная песня. Как Даше казалось, в этом возрасте все же лучше читать обычные сказки или детские истории. В России таких навалом. Хочешь – тебе Носов, хочешь – Драгунский. Можно про Мишку и про кашу, можно про Незнайку. Хотя Карола вполне могла бы уже и про волшебника Изумрудного города осилить. Кому нужны эти мелкие человечки из комиксов и ровно два слова в пузыре?

Лайма так не считала. Она в принципе и всегда считала по-своему и по-другому. На все, что предлагала Даша, следовало восклицание:

– Ну ты сказала! Конечно же, нет!

Даша не спорила. Какой толк? И каждый раз сама себе удивлялась, зачем она опять возвращается к этим встречам? Это совершенно не ее территория, тут ей некомфортно, напряженно, неуютно.

В тот самый первый приезд в дом к Лайме была приоткрыта еще одна тема для разговора. Друг и его родители. С чего начать? Все же интереснее было про дом.

– А родители твоего бойфренда тоже здесь живут?

– Так они во Франции. Они вообще про нас не знают.

– Как не знают?

– А зачем им знать? Стив учится в университете. Каникулы, естественно, проводит с родителями на Лазурном берегу.

– Подожди, у меня ничего не сходится. – Даша запнулась. Что значит – студент? Она прекрасно знала, что Лайме сорок. Как раз отметили юбилей. Как принято в Германии, миленько, на работе. Директор вышел в общий зал, сказал проникновенное слово, все похлопали. Сотрудники разорились на подарки, кто открытку купил, кто палочку с бабочкой для горшка с цветком. На кассе продаются. Симпатичные такие. Можно за два евро купить, можно за два с половиной.

– Ну какие они все милые! Ну просто волшебные. – Лайма практически плакала от счастья. И в этот момент Даша ее понимала. Все правильно! Дело не в подарке! Дело во времени, которое люди потратили на надпись в открытке.

Кароле три года. А сколько же ее парню?

– А что у тебя не сходится? Он меня младше на восемнадцать лет. Тебе это мешает? – сказано было с вызовом.

– Мне нет, я-то тут при чем?

– И мне нет! На самом деле его родителям, думаю, тоже нет. Он почему-то им не говорит. Значит, так ему лучше.

– Ну, – Даша опять не могла сформулировать мысль, – а когда они сюда приезжают?

– Да, они обязательно встречаются, а как же?

– А вы куда?

– А мы никуда! Слушай, я от тебя устала. Они же в гостинице живут.

Даша сделала еще одну попытку:

– Так дом же.

– Дом они сняли для своего сына. Должен же мальчик где-то жить?

– А зачем студенту дом?

– А надо было сарайчик? Ты права, мои родители бы так и поступили. Советское прошлое. Сами не жили – и дети пусть через все круги ада пройдут.

– Думаешь, это неправильно?

– А ты думаешь, правильно?

У Даши сомнений по поводу своей правоты не было никаких. Ей такие отношения казались в корне неверными. Она никак не могла разобраться в этих заграничных отношениях «отцы и дети». Почему у них так? Она наблюдала диаметрально противоположные примеры. Тут у миллиардера сын машину на автозаправке моет, а тут студенту дом снимают. Как понять? Почему они такие разные? Да, Лайма права. У Даши было советское прошлое, где все должны были трудиться. Шаг за шагом. А еще семья была вместе. И если к Дашиным родителям приезжала родня из Саратова, то останавливались обязательно в их хрущевской двушке. Для этих целей на балконе имелась раскладушка, на антресолях матрас и одеяло. Подушки брались с дивана. Это ей понятно. Когда Даша училась, родители поили, кормили, одевали, стипендия шла на ее мелкие расходы. Закончила учиться – вперед сама. Даша снимала квартиру, мечтала, естественно, о собственном жилье, но боялась влезать в ипотеку. Мысли роились в голове, но она их, понятное дело, не высказывала. И потом, она догадывалась, у Лаймы ответов на эти вопросы тоже нет. Она просто про это не задумывается. Вот есть дом, она в нем живет. Почему? Потому что он есть. Никак на этот счет не рефлексирует. Ее, не ее. Было, стало, на что имеет право, на что нет. Да, вопросы задавать было бесполезно. Их дружба с Ламой была не про это.

Даша пыталась вникнуть в жизнь этих самых непонятных бюргеров. Сами бюргеры, понятное дело, с ней на контакт не шли. Кстати, возможно, Лайма тоже так и не стала для них своей. Приходилось самой додумывать, выдумывать и делать выводы.

Дом был страшно неприбранный, но поражал своим дизайном. Выполненный в стиле модерн, с витой лестницей посередине, дом переносил в эпоху двадцатых годов прошлого столетия. Перила отделаны коваными цветами, межкомнатные двери до потолка, паркет елочкой. Блеск и роскошь. Причем блеск не нарочитый, а отблеск гениальности по-настоящему талантливых мастеров. Талант прочитывался во всем. В двойных молдингах, в приглушенных тонах голубых и зеленых оттенков стен, люстрах в форме клеток для птиц.

– Вот это красота.

– Стив учится на дизайнера. Ему важно жить в правильном антураже.

– А почему тогда все раскидано? – сказала Даша и мысленно стукнула себя по рукам. Это точно не ее дело… Но так стало обидно за красоту…

– Где? Ах это… – Лайма огляделась по сторонам. – Это ему не мешает. Даже наоборот. Творческий беспорядок.

– А картины?

– Это Стив. Его арт-объекты.

– А что на них изображено?

– Ты о чем?

Действительно, как она могла спросить такую глупость? Неужели не понятно? На черном фоне размашистые золотые мазки. Даша решила не отвечать. А Лайма и не ждала ответа. Она уже достала бутылку розе из холодильника и направилась в сторону балкона. Только разве ж это балкон? Скорее «патио» из камня. И мебель тоже из камня. Округлый диван и такой же стол.

– Жутко неудобно, вечно задница мерзнет, поэтому без матраса тут не обойтись.

Лайма как будто оправдывалась за полосатый матрас. Видимо, на нее все же произвел ступор испуг Даши от сказочного дома. А возможно, она посмотрела на свое жилище глазами другого человека и увидела некоторые несоответствия.

Да, дом тогда Дашу потряс. Ей хотелось сюда возвращаться снова и снова. Какие бары? Ей даже уже было наплевать на странность их общения. Раньше казалось, что Лайма ей открывала глаза на бытовые традиции, приоткрывала завесы. Так оно и было. Это стоило того, чтобы время от времени чувствовать себя полной дурой.

А еще…

В Лайме была загадка. Лайма не была обычным человеком, скорее всего, этим она Дашу и притягивала. В какой-то момент она сама сказала о себе главное. Лайма была экстрасенсом. Или, как она сама называла себя, – проводником. Она могла вдруг замереть посредине дороги и поднять руку вверх, тем самым останавливая их общее движение и разговор. Даша замирала на полуслове.

– Голос!

В первый раз они как раз шли из кафе, еще сто метров – и расстанутся. Даша – на автобус к гостинице, Лайма – к парковке за машиной.

Даша не представляла, как реагировать. Она начала вертеть головой, рядом никто не говорил. Лайма, замерев, немного изогнулась и смотрела в пол, но на самом деле взгляд был направлен в себя.

– Где? – неуверенно спросила Даша. Мало ли, может, как-то помочь?

И что ей теперь делать? Как себя вести? Продолжать разговор, который оборвался на полуслове, или замолчать? А может, нужно спросить, что там этот голос хотел? Может, на ту самую тему, про которую они сейчас говорили?

Через минуту Лайма распрямилась, махнула рукой в виде знака прощания и пошла к парковке. Даша еще немного подождала и тоже побрела в сторону автобусной остановки.

Наутро спросила у Лаймы, все ли в порядке? Лайма недоуменно посмотрела на Дашу:

– Да. А что?

Действительно, какие проблемы? Не нравится – не дружи. На привязи же Дашу никто не держал. Вот тогда Лайма и рассказала про проводника.

– А как это – проводник?

– Голос говорит мне, куда идти.

– И ты идешь?

– Конечно.

– Прямо адрес говорит?

– Зачем? Я же все чувствую.

Даша, конечно же, сильно сомневалась, но мало ли… С Лаймой было интересно. Даше казалось, что с ней она узнает про что-то новое, что-то ей совсем не известное. Возможно, в чем-то разберется, что-то вынесет для себя полезное. Сегодня не выяснила, а завтра обязательно.

Завтра наступало, ничего не выяснялось, и складывалось ощущение потерянного времени. Загадка ради загадки. Лабиринт без выхода, где в конце всегда тупик. Бред сумасшедшего, такое мнение всегда формировалось в голове у Даши в конце поездки. А через полгода она возвращалась в Гамбург и снова звонила Лайме.

Чем Лайма занималась, уволившись с работы, до конца было непонятно.

– Понимаешь, я же все время развиваюсь, без этого никуда.

Даша понимающе кивала, конкретно не спросишь, возможно, расскажет сама.

– Хорошо, что с учителем повезло.

– А ты еще учишься? Когда?

– Как когда? Во сне. Он ко мне во сне приходит.

– Кто?

– Так учитель!

– А… – Даша не очень понимала, как она должна реагировать. И потом, еще одна ее особенность – доверчивость. А вдруг она чего не знает? Или не понимает. Есть люди, которые точно уверены в своих мнениях и в своих суждениях. Даша прислушивалась. А вдруг…

– Ну да, я как-то его на лекции увидела. Написала ему. Он мне во сне и ответил. И теперь регулярно мне дает советы. Вот зовет меня к себе на следующую лекцию.

– Тоже во сне?

– Что? – Лайма поперхнулась глотком вина. Они сидели на каменном балконе, Даша чувствовала себя практически членом семьи Монтекки, в такие моменты она думала: да пусть несет что ей влезет. Зато вот она сидит тут, на белок смотрит, вино прекрасное пьет. Стало быть, опять сморозила глупость. Она постаралась исправиться:

– Ну лекция? Она будет во сне?

– Почему? В Берлине. Этой весной.

Каждый раз, отвечая, Лайма сначала на пару секунд замолкала и вопросительно смотрела на Дашу. Просто даже в некотором недоумении. Ну что тут непонятного? Во сне пришел, все рассказал, все объяснил. Не может же такой занятой человек всем подряд эсэмэски строчить? Пальцы отвалятся. А так подумал мысль, распространил ее на всех, кому надо, и готово. Полный зал.

– Интересно… А вот билеты… – Даша все пыталась систематизировать информацию у себя в голове. Она же видела Лайму в работе, хорошая сотрудница, прекрасно выполняет свою работу, никому там своими бреднями не докучает. Ах да, в Германии же не принято про личное. В работе она точно никакой не проводник. А иначе почему так упали продажи в компании? Что ж она там, не может указания свыше на расстояния передавать?

– Ой, ну какая ты нудная. Тебе подо все нужно базу подвести. Билеты на сайте продаются. Это и так понятно. Не в этом суть. Я тебе про чакры! Понимать же надо! Ну хорошо, попробую все же объяснить.

Из комнаты раздался грохот и плач Каролы.

– Вот! Это и называется проводник. Ты поняла? – загадочно подняла палец вверх Лайма и понеслась к дочери.

А что должна была понять Даша? Видимо, то, что учитель запретил Лайме делиться подробностями с кем попало.

Приехав в очередной раз, Даша нашла Лайму в особой задумчивости.

– Прикинь, он ушел…

Даша, как всегда, не знала, как реагировать, все, что она говорила, все равно оказывалось неправильным. Она про жизнь, Лайма про духовное. Еще раз она сделала попытку подстроиться.

– Кто? Учитель?

Судя по реакции Лаймы, она опять села в лужу.

– Какой учитель?

– Так из снов! Больше не приходит?

– А… – Лайма даже не сильно расстроилась по поводу очередной глупости, которую сморозила Даша.

– Этот здесь. Но я в нем разочаровалась. Несет какую-то пургу…

– А я вот где-то прочитала, что когда мы спрашиваем советов, то все ответы мы уже и сами знаем. Просто они нам не нравятся, поэтому мы хотим переложить ответственность на другого. – Даша высказалась и сама испугалась. Ну зачем она это сейчас выдала? Нашла кого поучать.

– Кто сказал? – На удивление Лайма не сказала сразу «бред».

– Не помню… – Опять Даша оплошала. Лайма даже слегка от этого успокоилась. Может, Даша и сказала что умное, но не сама придумала, еще и забыла, кто сказал.

– Не важно… Стив ушел. Банально. К другой. Какая-то сокурсница.

– Признался?

– Ха! Если бы! Я его застукала!

– Что, прямо здесь?! – Даша сразу себе представила ужасную картину и практически кинулась к Лайме. Нужно было ее срочно обнять, поцеловать.

– Если бы. – При этом Лайма сделала останавливающий жест рукой. Понятно. Личное пространство. Как она могла забыть… – Я их застукала в ресторане вместе со всей семьей. Просто как в пошлом анекдоте. Причем мы сидели в разных залах. У меня был бизнес-ужин, кормила итальянцев. Нет, ну ты прикинь? А давай, говорят, пойдем в итальянский ресторан, очень пасты хочется. Вам, спрашиваю, зачем? Вы же ее каждый день едите? «Проверим». Вот такое у них к нам отношение. Поверяльщики хреновы. Ну ладно. Сидим, наматываем спагетти на вилки. Кстати, ты в курсе, что ложкой помогать себе нельзя? Да. Дурной тон. Только вилка. Уж как получится. Да, сидим. Парларе, контаре и т. д. Боковым зрением вижу, что-то там происходит в соседнем зале. Чокаются, хлопают. Я бы, может, даже внимания не обратила, мои итальянцы заметили. Ке бело! Мол, как чудесно! Типа, скорее всего, помолвка. Гляди, гляди, кольцо показывает. Я уже на часы поглядывала, няня просила не задерживаться. Так, думаю, вы никогда свои макароны не доедите. Причем они сразу сказали, что обязательно будут еще пробовать тирамису. Мол, это самое важное и есть. Слушай, ну и начали бы сразу с тирамису! От люди! А потом я пошла в туалет, как раз надо было проходить через тот зал. Гляжу, а во главе того самого стола мой дорогой Стив. Рядом сидит девица. Объективно скажу – ну никакая. Главная ее особенность – ржет как лошадь. Кто что ни скажет – она сразу «га-га-га». И при этом зубы длинные такие. Я просто мимо прошла, увидела только зубы. Стив, а рядом эти зубы – и ржание. А вокруг целый стол родственников.

– Как поняла?

– Судя по возрасту. Видимо, родители, и его, и ее.

– Он тебя видел?

– А как же! Ни один мускул не дрогнул! Скользнул по мне безразличным взглядом.

– А ты?

– На деревянных ногах дошла до туалета. Забыла, зачем шла. Стою, думаю, волосы ему выдрать? Или ей прямо в зубы? Чтоб больше не ржала. Или просто объявить: так, мол, и так. Можете расходиться, тут все не так однозначно.

– А как же ГОЛОС? Что он посоветовал?

– Вооот! Тут самое важное! Голос тоже пропал. Ушли вместе. Я когда это поняла, просто запаниковала. Ну, думаю, ладно, этот придурок. С него пользы – только место проживания. Так пусть попробует меня выгнать. Я Каролу цепями к кровати привяжу.

– Лучше себя привяжи, ребенок при чем?

– Ребенок – это самое важное в этом деле. Стив же отец, так что извини-подвинься. Но вот то, что пропал Голос, это была потеря невосполнимая. Поэтому я в какой-то полной прострации прошла мимо, рассказала итальянцам, что у меня понос, и отправилась восвояси. Ждала три дня. Он так и не объявился.

– Стив?

– Опять ты за свое! Голос!

– Ну да, ну да.

– Я на следующее утро написала уведомление его родителям, нам же открытки от них приходили, так что адрес у меня был. Прям письмо официальное, где четко описала, на что я претендую.

– А они?

– Ответили через неделю. Просили съехать из дома до конца года. Так что три месяца у меня в запасе.

– И про внучку не спросили?

– Ни слова! Прикинь, какие люди.

– Стив так и не пришел?

– Пришел его адвокат… Да ладно. Я буду хорошую компенсацию получать, плюс он мне обязан оплачивать жилье, учебу Карошке. Да фиг с ним… Но вот что делать с Голосом?

01.03.2024

Старый Новый год

Катя с ногами забралась на диван и щелкнула пультом от телевизора. Неужели она проведет сегодняшний вечер вот так, одна, наедине с телевизором? И наконец отдохнет и расслабится. Не надо протокольного костюма, не надо макияжа. Можно никому не улыбаться и не подбирать слова. Можно просто вот так провести этот вечер в канун старого Нового года в вытянутом и любимом спортивном костюме. Ни с кем не разговаривать, никому не звонить. И наконец спокойно посмотреть новогоднюю программу, которую не удалось увидеть в Новый год. А главное, посидеть в тишине.

Лиза усвистела с приятелями на дачу. Катя за нее не волновалась, она привыкла дочери доверять. Хоть, может, в пятнадцать лет контроль нужен уже более строгий? Но деваться было некуда. Катя работала управляющей банком. Работа требовала ее всю целиком. Времени ни на личную жизнь, ни на ребенка не оставалось. И по-другому было никак. Или бы не было работы. Приходилось выбирать.

Катя выбрала работу. И благодаря этому они жили в собственном доме, недалеко от Москвы, Лиза ходила в престижную школу, два раза в год Катя с дочерью и мамой старалась отдыхать на хороших курортах. Больше, правда, получалось отдыхать у Лизы с мамой. Но это уж как получалось. На жизнь было жаловаться грех. Ну а то, что Катя уставала, так она сама такую жизнь выбрала! Но она работу свою любила и без нее своей жизни не представляла.

Звонок в домофон заставил ее вздрогнуть. Она так погрузилась в свои мысли, что не сразу поняла, телефон это или входная дверь. Все-таки звонили в дверь:

– Извините, ради бога. Я ваш новый сосед. Вы не разрешите от вас позвонить? Это очень срочно, а у меня телефон разрядился, и я зарядное устройство найти не могу.

В экран телевизора на Катю смотрел молодой мужчина лет сорока в кожаной бейсболке. Да, Лиза что-то рассказывала, что дурацкий дом напротив, выкрашенный ярко-зеленой краской, наконец-то купили. Они еще все думали, ну кто же может купить такую безвкусицу? Значит, вот он, собственной персоной, хозяин этого потрясающего авангарда!

– Проходите, конечно, открываю.

Обладатель кожаной бейсболки и жутковатого дома оказался довольно высоким мужчиной спортивной наружности.

– Вы знаете, очень неудобно, но я здесь совсем никого не знаю. Вчера только вещи перевез. Единственно, с кем успел познакомиться, это с Лизой. Она мне сказала, что здесь живет. Она ваша сестра?

Было приятно. Простим ему дом.

– Дочь.

– Ни за что бы не подумал. Я ведь не москвич. Вот пригласили поработать. А у меня мама очень больна. Вы разрешите позвонить?

– Конечно, конечно, говорите сколько нужно, вот телефон.

– Мам, ну как ты? Лучше тебе? Слушай, ты давай-ка начистоту. Говори все как есть. Ну ты же знаешь, Настя сразу же к тебе приедет! Ну это же несложно. Брось ты свою самостоятельность… Ну ладно, ну хорошо. Но учти, как только я здесь разберусь, сразу тебя к себе перевезу. И никаких отговорок. Ну что «посмотрим»? Ну ладно, все! А то неудобно, звоню от соседки. Очень милая девушка, пустила меня позвонить. Ой, мам, ну опять ты за свое! Устрою я! И свою жизнь устрою, но сначала тебя перевезу. Так и знай!

– Спасибо вам! – Это уже молодой человек обратился к Кате. – Я ведь даже не представился. Алексей, а вас как зовут?

– Екатерина.

– Понимаете, мне переезжать, а у матери с сердцем плохо. Вот уехал, бросил ее одну. Там, правда, сестра моя, Анастасия, живет. Но я как-то к матери всегда ближе был. Вы меня извините. Что-то разговорился.

Кате вдруг безумно захотелось его задержать:

– Ну что вы. А может, чаю?

Обладатель некрасивого дома и красивого имени немного замялся

– Ой, да я вас напрягу, наверное, хотя если честно, то я в общем только за. – И, немного помолчав: – Вы знаете, у меня есть вино отличное. Может быть, вместо чая? Или вместе с чаем. Кать, а знаете что? Давайте-ка я через полчаса, а? Как-то нахлебником быть неохота. Я ведь сибиряк! А у нас так не принято. Короче, с вас посуда. И я у вас… – Алексей посмотрел на часы, – через сорок минут. – На этом слове он развернулся и убежал.

Катя осталась ошарашенно стоять посреди прихожей. Минут пять она не могла выйти из ступора и просто тупо смотрела на себя в огромное зеркало. Нужно было решить, что делать, с чего начать и зачем ей это нужно. Планы-то вроде были совсем другие.

Работа в банке приучила ее к нечеловеческой организованности. Все вопросы можно решить. Всегда. Нужно только определить правильную последовательность, в голове написать план, не отступать от него и ставить галки по мере выполнения пунктов. Задача была ей поставлена. Значит, нужно выполнять.

Итак, начнем с конца. Зачем нам это нужно? Интуитивно Катя вдруг поняла (с огромным удивлением для себя), что зачем-то нужно. Не будем больше ни о чем думать. Ставим на этом точку и идем дальше. Зачем именно, подумаем, разбирая итоги. Дальше по порядку. Пункты следующие.

1. Что-нибудь сделать со своей внешностью.

2. Поставить на стол посуду.

3. Что-то приготовить поесть.

На все сорок минут, причем пять уже прошли. Итак, вопрос главный. Последовательность действий.

Больше всего Катя не любила накрывать на стол при гостях. Ходи, наклоняйся, открывай шкафы. Нет, этого дискомфорта нужно избежать по-любому. Поэтому накрыть стол – это в первую очередь.

Скатерть необязательна, подойдет рождественская салфетка, сервис достанем белый, чтобы подчеркнуть торжественность момента, в центр бабушкин антикварный подсвечник с белыми свечами, бумажные салфетки зеленые (не забываем про Новый год), складываем на тарелки елочками, и по два бокала для вина и воды. Можно поставить модные сейчас из прозрачного стекла, стильные и не утяжеляющие стол. Но Кате захотелось достать высокие хрустальные, опять же доставшиеся по наследству, с серебряным кантом. Итого десять минут.

Дальше по пунктам: внешний вид и что поесть. Практически одинаково по важности. И неохота в последний момент бежать при чужом человеке переодеваться, но и про поесть тоже в грязь лицом нужно не ударить.

Хотя она же никому и ничего не обещала про поесть-то! Только чай. Поэтому будут вполне обоснованны коробка конфет и пирожные. (Были куплены для себя лично, чтобы поедать их во время просмотра телевизора лежа на диване.) Пять минут.

Ну что ж, вполне хватает времени, чтобы изобразить что-то из себя и потом навести последний штрих на стол.

И тут Катя растерялась. Она уже очень давно не принимала дома гостей и не ходила на свидания с молодыми людьми. Здесь же получалось два в одном. Что с этим всем делать, она не знала. На работе вариант одежды был всегда один – строгий костюм с блузкой. Можно брючный, но с юбкой предпочтительней. В ресторан, на какой-нибудь фуршет, как правило, надевалось маленькое черное платье. Катя не любила кринолинов, во всем отдавала предпочтение простоте, но дорогой. Что же ей надеть сейчас? Ни костюм, ни черное платье здесь явно были неуместны. Катя уныло смотрела на ряды костюмов. Ну не оставаться же, в конце концов, в этом дурацком наряде?

Перебирая вешалки, Катя наткнулась на летнее льняное платье. Может быть, это? Некрашеный лен, простое по силуэту, со спущенным плечом, впереди на пуговицах. Оно одновременно было и домашнее, но и все-таки платье. Платье женщину всегда делало более женственной. И потом, платье уже было давнишнее, Катей любимое и не сковывало движений. Бежевые лодочки на низком каблуке идеально дополнили картину. Волосы заберем в хвост, совсем немного макияжа и очень легкие духи.

Из украшений, пожалуй, только браслет из жемчуга. Кате хотелось одновременно понравиться, но этого не показать. Придирчиво осмотрев себя, она осталась довольна. В запасе десять минут.

Катя огляделась по сторонам. А, собственно, что это она так разволновалась? Она молодая тридцатисемилетняя женщина, твердо стоящая на ногах, всего добившаяся в жизни сама. И в принципе, своей жизнью абсолютно довольная. Она действительно и вполне искренне считала себя счастливой. И мужчины в этой ее жизни занимали место самое незначительное. Она верила в это сама и доказывала другим. Ей этого не нужно, и без этого можно жить.

Что же произошло? Ее просто застали врасплох, и всколыхнулось что-то глубоко запрятанное внутри?

Алексей не дал ей времени на раздумье, все решил сам, и быстро. Значит, все-таки ей этого хотелось. И она этого ждала, но скрывала даже от самой себя?

Раздался звонок в домофон. Катя посмотрела на большие каминные часы. Прошло ровно сорок минут. Тряхнув головой, молодая женщина решила, что думать про это будет потом. Она знала одно: она ждала своего странного гостя в кожаной бейсболке. И потом, все-таки Новый год!

И почему, в конце концов, не будет и в ее жизни чуда?

Или, может быть, даже счастья?

А вдруг любви?!

И Катя пошла открывать дверь.

12.12.2007

Разговоры о любви