сбежал от его агентов и успешно скрывается. Префект полиции все это время кипел и бурлил от гнева. Он назначил Фланшара персонально ответственным за это фиаско, о котором теперь уже говорили и в министерских кабинетах. Комиссар между тем делал все, чтобы напасть на след беглеца, своего бывшего подчиненного. Апартаменты на улице Шерш-Миди были взяты под постоянное наблюдение. Поскольку инспектора Верна во время побега удалось подстрелить – по крайней мере, это утверждалось в официальном рапорте, – полицейские обошли все парижские больницы. Тщетно. Накануне Фланшар дал своим людям указание пройтись также по частным врачебным кабинетам и аптекам столицы, но уже сомневался, что это принесет хоть какую-то пользу. Чертов Валантен Верн как будто растворился в воздухе – в буквальном смысле.
Комиссар поежился и испустил шумный вздох. Он очень устал и пребывал в дурном настроении. С тех пор как ноябрь взялся разукрашивать Париж инеем, дни становились всё короче, а из-за недавних неприятностей ему приходилось засиживаться в Префектуре полиции всё дольше: буквально света белого не видел. Распроклятая служба! Стылый сырой воздух проникал в карету изо всех щелей; цокот подков лошади отдавался от фасадов домов мрачным эхом.
Как ни старался Фланшар отвлечься, его мысли неумолимо возвращались к странной личности инспектора Верна. Прежде чем взять его в бригаду «Сюрте», он основательно навел справки об этом юноше. Прочитал десятки рапортов, расспросил коллег. И всякий раз в характеристике Верна звучали одни и те же слова: одинокий, замкнутый, себе на уме, чужак в Префектуре, необычный полицейский… Еще при первом знакомстве с ним комиссара поразило, как четко Верн задает дистанцию между собой и всеми остальными, возможно, даже неосознанно. Рафинированная манера одеваться, пристальный взгляд, которым он будто оценивает и сразу судит собеседника. «И правда, странный тип! Богатенький чудак. Должно быть, пошел в полицию со скуки», – вспомнил Фланшар собственные мысли о Верне в ту пору.
В дальнейшем он вынужден был изменить то свое первое суждение. В деле Доверня парень показал поистине выдающуюся прозорливость: вычислил доктора Тюссо и Эмили де Миранд, нашел рациональное объяснение тайне зеркал, связал подозрительные самоубийства Люсьена Доверня и Мишеля Тиранкура с предположительным заговором вокруг судебного процесса над бывшими министрами – и все это в кратчайший срок, ставивший его достижения на грань гениальности. Именно это и вызывало досаду комиссара: выдающиеся результаты Верна в расследовании должны были сразу его насторожить и дать понять, что он, Фланшар, недооценил парня. Вместо этого он самонадеянно решил, что контролирует ситуацию, и, когда дело дошло до ареста, не позаботился принять надлежащие меры предосторожности. В глубине души комиссар знал, что претензии, которые ему выдвинул префект полиции, вполне обоснованы. По большей части именно он в ответе за то, что Верн так успешно сбежал.
Пока комиссар занимался этим мысленным самобичеванием, фиакр остановился. Фланшар был настолько занят раздумьями, что даже не заметил точного момента, когда колеса перестали грохотать по брусчатке. Удивившись, что он так быстро добрался до места назначения, комиссар отодвинул шторку на дверце. Сумерки окрасили камни мостовой сиреневатыми разводами теней. Сена лениво плескала волнами, нежась в темноте. По набережной сновали крысы, нервно попискивая. «Проклятие! Что мы здесь забыли? Этот олух, что ли, заснул на козлах?» – мелькнуло в голове Фланшара. И тут на другом берегу он заметил шлюзы грузового порта Арсенала. Получалось, карета стоит на набережной Сен-Бернар. Прямо напротив его дома на противоположной стороне Дворцового острова![73]
Фланшар, уверившись, что пьяный кучер задремал, бросив фиакр на произвол судьбы, тотчас распахнул дверцу и шагнул на подножку, чтобы устроить ему головомойку. Кучер в пальто с пелериной и в низко надвинутом на глаза мятом коричневом цилиндре сгорбился на козлах, не подавая признаков жизни: похоже, и правда дрых без задних ног.
Фланшар схватил его за рукав и собирался хорошенько встряхнуть, но в этот самый момент кучер резко обернулся и направил ему в лицо угрожающий раструб кремнёвого пистолета фирмы «Бутэ и сын». От этого порывистого движения высокий воротник пальто разошелся, и, несмотря на сумерки, комиссар мгновенно узнал правильные черты лица Валантена Верна.
– Вы! Это вы! Что все это значит?!
Инспектор не ответил, лишь качнул стволом, безмолвно приказав начальнику вернуться в салон фиакра. Сам он тоже слез с козел, постаравшись скрыть болезненную гримасу и не опустив оружия. Рана еще причиняла ему боль, и оставалось надеяться, что он принял достаточную дозу лауданума, чтобы продержаться еще какое-то время. Если Фланшар поймет, что противник слишком слаб, то непременно воспользуется этим, и тогда он, Валантен, не сможет дать отпор. Живо представляя себе драку с комиссаром, он прекрасно понимал, какому риску сейчас подвергается, но считал, что у него нет выбора.
Превозмогая боль, Валантен сел в фиакре на скамью напротив Фланшара, который уже оправился от удивления и теперь мрачно его рассматривал.
– Вы спятили, Верн! Что за угрозы? Вы чего собираетесь этим добиться?
Молодой человек изобразил виноватую улыбку.
– Прошу меня простить за столь варварские методы, – сказал он, кивнув на оружие, – но не думаю, что без этого вы согласились бы меня выслушать.
– За вами гонятся все полицейские Парижа, и у них приказ стрелять на поражение, – прорычал Фланшар, тряхнув львиной гривой. – У вас никаких шансов ускользнуть. Поверьте мне, разумнее всего для вас сейчас отдать мне пистолет и поехать вместе со мной к прокурору. Обещаю, я сделаю все, что в моей власти, чтобы суд учел вашу добровольную сдачу правосудию.
Валантен отмел это предложение, качнув стволом. Он внимательно следил за комиссаром, чтобы сразу пресечь любую попытку сопротивления.
– Я и не собираюсь ни от кого ускользать, можете не сомневаться. Если я взял на себя смелость привезти вас в столь поздний час в это уединенное местечко, то лишь потому, что хочу спокойно поговорить с глазу на глаз.
– Спокойно? – усмехнулся комиссар. – С пушкой в руке, нацеленной на меня? Вы бредите, Верн. А я могу сказать вам только одно: сдавайтесь немедленно и наймите себе хорошего адвоката.
– Сказать-то легко! Насколько я знаю, меня обвиняют в убийстве приемного отца, незаконном присвоении наследства и устранении некоего Дамьена Комба. Всего-то! Однако мне неизвестно, на чем зиждется это бредовое обвинение.
Фланшар испустил глубокий вздох и начал поднимать руку.
– Спокойно, комиссар! – предупредил Валантен. – Никаких лишних движений. Не хотелось бы мне в вас стрелять. Двух приписанных мне убийств будет достаточно, вы не находите?
Фланшар замер и кивнул на кожаный портфель, лежавший рядом с ним на скамье:
– У меня с собой материалы по вашему делу. Сами можете удостовериться, что мы собрали неопровержимые доказательства.
– Доставайте! – велел Валантен, внезапно занервничав. – Только медленно и так, чтобы я видел ваши руки.
Фланшар безропотно подчинился. Он достал из портфеля стопку документов и протянул молодому человеку сложенный, как письмо, лист бумаги без конверта. Адреса там не было, только имя прописными буквами: «ВАЛАНТЕНУ».
– Я получил все это в Префектуре полиции неделю назад без сопроводительной записки и каких-либо объяснений. Если позволите мне достать из кармана зажигалку, сможете ознакомиться с письмом прямо сейчас.
Валантен с отчаянно бьющимся сердцем развернул лист бумаги и начал читать при свете пламени в руке комиссара. С первых же слов он понял, о чем идет речь. Это письмо он уже читал и перечитывал множество раз, однако не смог удержаться и снова пробежал глазами текст. Каждая фраза отзывалась болью, как ожоги, которые он сам себе наносил опять и опять.
Валантен, дитя мое!
Прости, что решил тебе написать, вместо того чтобы поговорить лично, сегодня же. Возможно, ты увидишь в этом недостаток смелости. Ничуть не бывало. Знай, что лишь мое отчаянное желание помочь тебе и заставить выслушать меня до конца определило сей выбор. Порой я чувствую в тебе столько гнева, столько отвращения к себе самому и к другим, что опасаюсь твоей сиюминутной реакции и хуже того – своей собственной, если ты вдруг откажешься внять голосу разума и начнешь осыпать меня упреками за те действия, каковые ныне видятся мне жизненно необходимыми. В разговоре лицом к лицу с тобой я боюсь растерять все доводы и не совладать с эмоциями. Ты знаешь, как мне претит любое насилие, будь оно физическое или словесное, и я предпочитаю оставаться в уединенной тиши рабочего кабинета, дабы собраться с мыслями и написать тебе эти несколько строк.
На протяжении последних семи лет не было и дня, когда не задумывался я над тем, как мне освободить тебя от твоих внутренних демонов. Кто, глядя на тебя, способен заподозрить, что за ангельской внешностью скрывается истерзанная, мятущаяся душа? Я прилагал все усилия, всю добрую волю, чтобы вывести тебя из мрака на свет. Ты немало подивился бы, узнав, сколь далеко я зашел в стремлении дать тебе чувство покоя, коего – я знаю! – ты жаждешь всем своим существом. Я, тот, кого все вокруг считают мирным рантье, увлеченным научными штудиями!
Впрочем, не будем об этом! Надеюсь лишь, что когда-нибудь усилия мои оправдаются. И тогда ты узнаешь всё.
А пока скажу лишь, что вот уже несколько месяцев я регулярно консультируюсь с доктором Эскиролем, прославленным психиатром, возглавляющим Королевскую лечебницу для душевнобольных в Шарантоне. Я рассказал ему о тебе. Уже вижу, как ты начинаешь хмуриться, читая эти строки. Ты предпочел бы, разумеется, чтобы я обсудил с тобой свой демарш заранее. Но будем честны! Дал бы ты мне свое согласие? Определенно нет! И тем не менее сегодня я более, чем когда-либо, уверен в том, что поступил правильно. Эскироль – человек больших знаний, при том тонко чувствующий и наделенный состраданием. В ходе наших бесед он лишь подсказывает мне нужный путь, никогда не навязывая свою точку зрения.