Повсюду вокруг меня Мерзости разделялись, натыкаясь друг на друга. Волосатые щупальца ударили по моему кинетическому щиту.
— Мы не можем просто забрать с собой Бьющееся сердце, Сссеракис. Я не позволю тебе умереть из-за этого, но это нечто большее. Она уже распадается на миллионы Мерзостей. Они пожрут все, что угодно, это то, что они делают. Мы умрем, и она будет потеряна. Но погибнут и оба наших мира.
Даже внутри тебя она слишком сильна, Эска. Я не могу удерживать ее вечно.
— Ты можешь. Мы можем. Твой страх. Моя некромантия. Мы можем удерживать ее вечно.
Но ты умрешь. Ты не бессмертная.
И это было самое худшее. Я не была бессмертной. Я никогда не хотела быть бессмертной. Иногда мне даже не хотелось жить. Всю свою жизнь я хотела умереть. Погрузиться в это тихое, умиротворяющее забвение. Чтобы в последний раз прислушаться к зову пустоты и позволить ему утянуть меня на дно. Я столько раз стояла на краю, танцуя с этим зовом. Понимаешь, это спасение от всего. Я жажду освободиться от всего этого. Всего этого шума и боли, вины и ненависти, страха и горя. Быть свободной от людей и их требований. Больше всего я хочу быть свободной от самой себя. От голоса в моей голове, постоянно напоминающем мне обо всем, что я сделала, об ошибках, которые я совершила, о людях, которых я убила. О друзьях, которых я потеряла. Я хочу освободиться от всего этого, и я всегда знала, что единственный способ — смерть. Окончательный конец. Тишина. Навсегда.
И теперь, чтобы защитить мир, который ненавидел меня почти так же сильно, как я ненавижу себя. Чтобы спасти людей, которые считают меня и мою семью монстрами. Чтобы защитить тех немногих друзей, которые у меня остались. Чтобы защитить их всех, мне пришлось принять бессмертие. Это пытка. Самая настоящая пытка. Это чертов ад. Мне пришлось пожертвовать своим единственным шансом обрести покой и жить вечно в аду собственного разума.
Это шутка. Злая гребаная шутка, которую сыграла с нами судьба. И я — ее кульминация.
Джозеф показал мне, как это делается. Возможно, он предвидел, что это произойдет, или, может быть, это была просто форма его раскаяния за то, что он изначально вложил в меня зов пустоты.
Я поглотила призрака, и на мгновение в моем сознании вспыхнуло воспоминание о землянине, поедающем стейк аббана. Затем я использовала энергию, которую извлекла из него, чтобы подпитать свою врожденную способность к хрономантии. Магия, которая когда-то неестественно ускорила мое старение, теперь остановила его. Джозеф был прав, это отнимало много сил, но я могла заморозить себя во времени и жить вечно. Вечная тюрьма для монстра, который пожирал миры.
Что все еще оставило нас с одной проблемой: вырвавшиеся на свободу Мерзости. Они были почти так же опасны, как сама Норвет Меруун. Они будут поглощать, расти, возможно, даже сольются воедино и станут новым Бьющимся сердцем. Если позволить им распространиться, они уничтожат то, что осталось от Севоари, и, возможно, от Оваэриса. Но пока они все еще были связаны с Норвет Меруун, и Бьющееся сердце теперь принадлежало мне. С помощью Сссеракиса я могла управлять тенями и ночными кошмарами, питаясь страхом. А с помощью Норвет Меруун я могла контролировать ее Мерзости.
Я зачерпнула из нее, как из своих Источников, энергию, но без цели. Моя воля обеспечила эту цель, и я сформировала команду точно так же, как в тот день, когда создала свое проклятие. Через Норвет Меруун я добралась до всех ее Мерзостей и отдала им единственную команду.
Я приказала им сгнить!
Глава 42
Я ковыляла через море разлагающихся Мерзостей. Они барахтались вокруг меня, визжа, размахивая щупальцами, умирая. И они гнили. Приказ, который я отдала им, разнесся от меня, как нескончаемый крик, эхом прокатившийся по всему Севоари, и все монстры, услышавшие его, повиновались. Они не почувствовали боли. Их тела не были способны чувствовать боль. Но они понимали, что умирают, и каждый из них был напуган. Это был низменный, животный страх, тупой и безвкусный. Они умерли, и я осталась жить.
Сссеракис перестал меня поддерживать. Мой ужас сосредоточил всю свою силу и внимание на Норвет Меруун. Бьющееся сердце теперь было внутри меня, и оно хотело вырваться наружу, поглотить меня изнутри и начать свое вечное пожирание заново. Мой ужас не позволял этого, но ему стоило больших усилий держать Норвет Меруун запертой в теневой клетке.
У меня не было крыльев, поэтому я не могла летать. У меня не было лапы, моя рука снова превратилась в обрубок. На моей искалеченной ноге не было теневой повязки. Я соорудила костыль из кинематики и тяжело опираюсь на него.
Это то, что любят обыгрывать в историях обо мне. Если ты услышишь тук тук тук трости по крыше твоего дома, берегись, потому что Королева-труп пришла за твоими детьми. Барды любят рассказывать подобную чушь. Я прекрасно могу хромать без трости… бо́льшую часть дня. Но это правда, что моя нога представляет собой груду разорванной плоти и сломанных костей — она так и не зажила как следует.
Оставшиеся в живых миньоны Норвет Меруун рассеялись; геллионы улетели прочь, харкские гончие проскакали мимо меня. Черви исчезли с их кожи. Черви были частью ее, как и Мерзости, и они тоже послушались моего приказа. Избавившись от своих паразитов, многие существа Севоари стали такими, какими были раньше. Но многие и не стали. У некоторых из них черви были внутри слишком долго, они уничтожили слишком многое из того, чем они были раньше. Когда черви умерли, некоторые монстры просто остановились. Они не умерли, но в них не осталось ничего живого. В конце концов они стали пищей для других.
Медленно прихрамывая, я пересекла дно каньона, пробираясь по разбитым камням, между языками пламени, вокруг рек крови, через груды мертвых тел. Призраки роились вокруг меня, притягиваемые мной. Многие из них были солдатами, которых я привела с собой на Севоари, теми, кто погиб в этой великой битве. Другие были просто жителями Оваэриса, которых потянуло к великому разлому по причине, которую они не могли понять. Время от времени я останавливалась, чтобы поглотить одного-двух призраков, не обращая внимания на новые воспоминания, вспыхивающие в моем сознании. Я отдавала бо́льшую часть поглощенной силы Сссеракису, чтобы помочь моему ужасу в его новой вечной борьбе.
Я спросила себя, выжил ли кто-нибудь еще, или все они погибли в результате моего безумного плана. Крушение До'шана было разрушительным, а дно каньона было усеяно камнями размером с деревню. Было бы одновременно ужасно и странно уместно, если бы я была единственным выжившим.
Мои мысли привели меня к Сирилет и Кенто. Я пошатнулась, чуть не упала, изо всех сил пытаясь вдохнуть сквозь сдавленное горло. И тогда я закричала. Слов не было. Никакие слова не могли передать того, что я чувствовала. Я закричала от боли, горя и тоски, потому что, черт возьми, иногда ты не можешь справиться с душевным смятением, и единственное, что ты можешь сделать, это закричать. Мои дети были мертвы. Они были мертвы. И я буду жить вечно, зная, что они умерли из-за меня. Крика было недостаточно, но это было все, что у меня было.
Сссеракис молчал, сосредоточившись на своей собственной борьбе, но мой ужас передавал то, что он чувствовал по отношению ко мне. Мы оба горевали о моих детях.
Я вернулась к центральному крылу, вернее, к тому, что от него осталось, где Лесрей и ее солдаты дали свой последний бой. Я проковыляла мимо гигантского, свернувшегося клубком трупа. Лодос, его бронированные пластины искорежены, почернели, дымятся. Его плоть сгорела. Крошечная безголовая сороконожка пробежала мимо меня, извиваясь по земле в поисках спасения. Я дала маленькому лорду Севоари уйти.
Больше не лорд. Теперь он слаб и жалок. Он склонится.
Лесрей выжила. Конечно, она, блядь, выжила. Я нашла ее сидящей около трупа Лодоса, на небольшом камне. Она была обнажена, если не считать тяжелого плаща, накинутого на плечи. Ее кожа была перепачкана пеплом, а маска давно исчезла. Правая сторона ее лица была изуродована шрамами от ожогов, в глазу бушевало пламя. Она держалась за бок, куда ее ударил Лодос, оставив серьезную рану, но кровь не сочилась сквозь пальцы. Я увидела яростное оранжевое свечение огня под ее рукой.
Она подняла на меня глаза, поморщилась от боли, посмотрела на мою культю и ногу. «Все кончено?» Оплавленная половина ее лица едва заметно дернулась, когда она заговорила.
Я кивнула. Какая-то часть меня шептала, что сейчас самое время отомстить, что она никогда не будет более уязвимой. Я проигнорировала шепот. Я была слишком измучена, чтобы беспокоиться, и больше не была уверена, что Лесрей действительно достойна моей мести. По правде говоря, я не думаю, что она когда-либо была достойна. Насколько моя ненависть к ней была заслуженной? Я сделала Лесрей злодейкой своего детства и приписала ей столько боли, но, думаю, бо́льшая часть этой ненависти должна была быть направлена на наставников и Железный легион. И на Джозефа.
Лесрей закашлялась, и пламя заплясало у нее в горле, облизывая губы. «Мы победили?» — спросила она сдавленным голосом.
Я сгорбилась, тяжело опираясь на свой костыль:
— До известной степени.
— Что это значит?
Я могла бы солгать, скрыть правду о том, кем я стала. Но, честно говоря, я чертовски устала лгать. Устала скрывать, кем я была. Устала от всего. Поэтому я нашла свой собственный камень, села и рассказала ей правду. Норвет Меруун нельзя было убить, поэтому мы изолировали ее, и я ее проглотила. Теперь я стала тюрьмой для Бьющегося сердца Севоари и буду ей вечно.
Блядь! Пока я рассказывала произошедшее кому-то другому, оно казалось чертовски монументальной задачей. Все время простерлось передо мной, как одно мгновение, и я знала, что буду страдать каждый проклятый миг.
Пока я объясняла, нас нашел биомант. Пахт осмотрел раны Лесрей и пришел в отчаяние. Он понятия не имел, как залечивать раны, из которых вместо крови хлестал огонь. Лесрей со вздохом отмахнулась от него. Затем он посмотрел на мою ногу и глухо зарычал, что, по-видимому, по-пахтски означало