То ли табак пересох и выдохся, то ли Лена отвыкла – но ей хватило пары затяжек, чтобы признать идею с курением не только бесполезной, но и глупой. Ну перебьет она голод, а жрать-то все равно надо. И чем дальше этот вопрос откладывать – на вечер, тем более на ночь, – тем более затратным и хлопотным будет решение.
Лена с отвращением загасила окурок, впихнула его в пачку, пачку отправила в ведро – и пошла одеваться.
Можно было заказать пиццу или суши, но для этого требовалось оживить телефон, а делать это Лена не собиралась. Там фотка и ненужные звонки. Надо выходить – выйдем.
Впервые за долгое время перспектива выхода на вонючий простор ее обрадовала. Хотя, может, пока Лена валялась, и вонь кончилась. Деревья во дворе всеми голыми ветками намекали, что ветер южный или юго-восточный. Не может же быть такого, чтобы плотный трындеж по одному и тому же поводу со всех трибун, в СМИ и соцсетях не дал какого-то результата.
Оказалось, может.
Смрад на улице стал гуще и слаще. Наверное потому, что резко потеплело. Солнце полыхало в яростно-синем небе, с крыш капало, сугробы съезжали на асфальт лужами и испарялись почти на глазах. Воняло неимоверно. Ветер, похоже, уже ничего не решал.
Лена торопливо нацепила медицинскую маску, не выложенную, к счастью, из кармана, подняла шарф до глаз и торопливо зашагала к магазину, мрачно подначивая себя на тему «С утра помирать готовилась, а сейчас носик нежный бережет».
Быстро идти было странно. Земля покачивалась и пыталась выскользнуть из-под каблука. И почему-то пугали прохожие. Они были неправильных очертаний и формы: пара слишком длинных мужиков, потом слишком приземистая тетка, потом бабка, как из мультика Миядзаки, бородавка посреди морщин и нос до ключиц. Или это просто платок так натянулся?
Двигались прохожие слишком быстро и резко, даже бабка, и переговаривались тоже неправильно. Лене даже сперва показалось, что не по-русски.
Она застыла на перекрестке, пытаясь поймать взглядом и ощущениями ускользающую точку сборки реальности. Руку зацепили, очередной слишком высокий и широкий парень, прячущий нос в арафатку, бормотнув, протиснулся мимо – бормотнул, кстати, понятно, «Идете, нет?..» – шагнул было на «зебру» и остановился.
– Женщина, вы в порядке? – спросил он, обернувшись к Лене.
Вот в чем дело, поняла Лена, разглядывая два своих отражения поверх арафатки. Маски и шарфы не только глушат голос, но и переводят его в непривычный регистр, и это накладывается на излишние тремоло молоточков и наковаленок в слуховой системе Лены, за полторы недели почти отвыкшей от звуков.
Лица в отражениях почти что не было – прищур в белой полоске между шапкой и шарфом, – но и эта полоска Лене не понравилась. Надо было в зеркало перед выходом посмотреть, подумала она мрачно и спохватилась: так, а деньги-то я взяла?
Выходить из дома без денег и телефона – все равно что без штанов, но когда старательно оставляешь телефон в тумбочке, все представления о манерах съезжают. С другой стороны, на званом вечере одни манеры, на пляже – другие, сведи вместе – будет аннигиляция. Неплохо бы.
Сумка была в руках. Значит, и кошелек там – если не выложила, конечно.
– Вредно так стоять, – очень четко сказал парень, который, оказывается, так и разглядывал Лену и даже – то ли из вежливости, то ли из каких-нибудь наркоманских соображений – чуть приспустил арафатку. Там, вопреки ожиданию, не оказалось ни бороды, ни щетины: старорежимная гладко выбритая маскулинность, четкость губ и даже ямка на подбородке.
Лена машинально приспустила свои фильтры и ответила, практически не думая:
– Стоять вредно, идти не вредно, мечтать не вредно, только не о чем.
Голос был сипловатым и звучал нелепо, но к концу фразы то ли вернулся к норме, то ли внутреннее ухо Лены тоже выскочило из спячки и приспособилось к тому, что хозяйка снова умеет говорить.
– Красиво, – сказал парень, ухмыльнувшись, салютнул и пошел на зеленого человечка, повыше натягивая арафатку.
– Красиво, – повторила Лена, копируя и жест парня, и его маневр с защитным мероприятием и походом по зебре.
Парень, конечно, сразу оторвался, срезая через сквер к памятнику Кирову. А Лена, как и собиралась, пошла к «Корзинке» – но перед входом, поколебавшись, нырнула в салон мобильной связи.
Кошелек нашелся в сумке, паспорт лежал там же, так что из салона Лена вышла с новым телефоном. Давно такой хотела, да жалко было на себя тратиться. Теперь не жалко. Никого.
Она прищурилась на солнце, сморщилась и тут же вернулась в кондиционируемый тамбур, нахмурилась, вспоминая, набрала номер и поднесла трубку к уху:
– Карин, привет. Это Лена, у меня теперь этот номер. Да ничего, просто – разбился, пропал, сгорел, не суть. Там за мое отсутствие ничего страшного не произошло? И слава богу. Да, выздоровела, почти. В норме. Да, я знаю, так получилось. Да, вирус. Типа. Ну прости. Завтра выйду. Вот и хорошо. Слободенюку тоже скажи, что выхожу, ладно? Все, до завтра.
Лена отошла в угол, чтобы никому не мешать, несколько секунд рассматривала непривычный экран, почти не задумываясь, вбила в память еще несколько номеров, подумав, привязала к телефону обе карты и проверила, не влезла ли в овердрафт. Нет, баланс положительный, хоть и смешной, меньше пяти тысяч. Жить дальше будет по крайней мере интересно, подумала она, убирая телефон в карман и тут же доставая – он звякнул. Сбербанковским уведомлением: на счет упали семь тысяч от Дани. Как будто ничего не изменилось. Как будто продолжалась жизнь, в которой Лена оплачивала счета, а Даня это обеспечивал.
Эта мысль проткнула Лену горячей спицей – жарко и больно. Целый миг она верила в то, что прежняя счастливая, оказывается, жизнь, скакнув, как игла на старой пластинке, благополучно поехала дальше, так что зря Лена изливалась слезами и страданием, потому что теперь все снова будет хорошо, спокойно и справедливо. Через миг она сообразила, что у Дани просто сработал автоплатеж.
Лена всхлипнула, подышала и мрачно велела себе не залезать в эти деньги никогда, ни при каких. А ну как Митрофанов опомнится и попробует их отозвать. Автоматом не получится, конечно, а в морду швырнуть, может, придется.
Лена вдохнула поглубже и пошла в «Корзинку».
Глава четвертая
Конечно, она сама виновата во всем.
Леша, Светкин муж, пошел во двор выносить мусор, в трениках и тапках, и исчез. Пустое ведро стояло у контейнеров. Светка три раза сошла с ума, прочесала все дворы, обзвонила всех, кого могла, и, конечно, морги, больницы. Леша на следующий день позвонил из Тюмени, велел не беспокоиться, сказал, через пару дней вернется. Вернулся он через неделю, черный после запоя, несколько месяцев раздавал мутные долги, через год ушел к невнятной бабе старше и страшнее Светки, причем с ребенком, бросив двух собственных детей, потом вернулся, потом ушел окончательно.
Вовка, муж Вероники, свихнулся на теме богатства одним ударом. У него был цех по пошиву детских матрасов для Сарасовской мебельной фабрики, объемы небольшие, спрос стабильный, жить можно. Вовка вообразил себя крутым дизайнером-краснодеревщиком, придумал и полтора года строил кровать ручной работы в стилистике трона из «Игры престолов», черную, резную, с мечами, медными накладками, балдахином и драконьей головой, украшенной стразами «Сваровски». Только материалы обошлись Вовке тыщ в триста, а продать кровать он собирался сначала за пять, потом за семь миллионов. Ездил по Сарасовску и макрорегиону, даже в Москве побывал, пытаясь втюхать эту красоту то нефтяникам или металлургам, то актерам, то чиновникам, то областному дому приемов. Поил всех подряд, дарил драконьи брелоки со стразами, ухнул кучу денег на рекламу в газетах и соцсетях. Цена, наверное, выросла бы еще сильнее, потому что Вовка перестал платить сотрудникам и заложил квартиру, просто не успела: банк арестовал цех, из которого давно разбежались рабочие, друг-кредитор забрал квартиру, а Вероника – дочку. Живут отдельно: Вероника у матери, Вовка на съемной квартире.
Миша Маринку просто бил. В остальном был золото, а не муж: красивый, работящий, карьеру делал, почти не пил, но раз-два в год срывался и устраивал жуткий ритуал с избиением. Поводом могло стать что угодно: подозрение в измене, неправильно выглаженная рубашка, приветствие соседа, лунное затмение. Маринка, сама красивая, работящая и сильная, терпела и не жаловалась, почему – неизвестно. До сих пор терпела бы, если бы ее отец случайно не заглянул в гости сразу после очередной экзекуции. Отец вспылил, полез драться с Мишей, получил по морде, и только тут Маринка опомнилась. Схватила под мышку сына и уехала с отцом. Миша тоже опомнился, полгода регулярно просил прощения, ползал на коленях перед женой и тестем, вел жизнь полупрозрачного от святости аскета, ничего не вымолил, уехал – кажется, в Питер.
Они все были мудаки: Леша, Вовка, Миша. Они были виноваты целиком, полностью и во всем.
А Митрофанов был не мудак. Стало быть, виновата Лена. Не во всем, так в основном.
Лена не позитивная, как Светка, не храбрая, как Вероника, не элегантная, как Маринка. Тех бросали или обижали, а Лене двадцать лет просто везло. Везение вечным не бывает. Вечной может стать тщательно организованная удача, и лишь теперь Лена понимала, как тупо разбазаривала шансы и как легко оставляла за спиной недопонимания и мелкие обиды, которые когда рассеиваются и забываются, а когда и собираются в твердеющий ком, который вдруг срывается, накатывается и давит, не позволяя ни дышать, ни жить.
Они с Митрофановым сошлись по инициативе Лены. И первые шаги к сближению, и последние делала она. Митрофанов мог этого и не понять, конечно, но мог ведь не только заметить, но и ждать такой же умной настойчивости от Лены и дальше. А Лена отдала инициативу, исходя из роли жены и шеи. Наверное, это было первой ошибкой.
Медовый месяц Митрофановых стартовал задолго до свадьбы и был удивительно долгим и разнообразным. Лена с растущим прилежанием осваивала возможности парного существования организмов и глуб