Он уставился на Ивана. Иван смотрел на него. Тимофей вздохнул.
– Челлендж. Лан. Это хорошо, на самом деле. Прям чертовски хочется работать, я бы даже сказал. Но вы сильно-то не обольщайтесь насчет тайны и так далее. По-любому стуканет кто-нибудь. О-очень быстро.
– Само собой, – согласилась Лена. – Но мы же узнаем кто, да? Мы же для каждой группы предусмотрим какой-то маркер, который сразу отсигналит, как только информация наружу и к начальству пойдет, да?
– И группы же автономными будут? – добавил Иван. – Чтобы даже админ не знал про остальные и чтобы даже ты не знал всех админов, правильно?
Тимофей кивнул, делая очередную пометку, и снова осведомился, не поднимая головы:
– А чего конспирация такая? Мы ж в рамках закона и наружу не собираемся, не?
Лена вздохнула.
Иван сказал:
– А ты типа не знаешь, как в этих ваших тырнетах бывает: все в рамках – в рамках, потом клопик в апэ или госдуре придумал чего – и опа, мордой в пол, работает омон, вот вам двушечка за бесплатный выход.
Тимофей опять кивнул и спросил:
– И сразу: финансирования ноль, правильно понимаю, работаем за интерес?
– Йеп, – с удовольствием подтвердил Иван.
Лена добавила:
– Ради жизни на Земле.
– С пониманием. А Госдеп, там, Моссад, хохлы не хотят нас пофинансировать? Печеньки, всё вот это?
– Прикинь, – сказал Иван. – Твари, я считаю.
– Ага. Домов-то сколько, штук пятьдесят? Ладно, справимся. Пошел прикидывать, в общем.
– На свалку не поедешь, что ли? – удивился Иван.
– Черт, заманчиво, – сообщил Тимофей с похоронным видом. – Ни в коем случае.
Лена на свалку тоже не поехала: сперва, сказала, надо по работе в пару мест сбегать, а потом сводить и пересчитывать доступные данные социсследований последних трех лет. Почему-то она полагала это очень важным и вообще, и для составления хитрых опросов, которые собиралась потихоньку запускать через группы в мессенджерах.
Иван поначалу ехал и радовался. Он сто лет не разглядывал город из окошка, ибо кой смысл разглядывать то, что воняет помойкой, – ту же помойку и увидишь, не анфас, так в профиль, если не изнутри. А оказалось, с виду не помойка, а нормальный такой город: снег почти сошел, остатки не чумазые и скучились по готовым зеленеть газонам, дороги приличные, дома не облупленные, кое-где даже стекла вымыты, сверкают на солнышке, полыхающем и жарящем, как на курорте. И деревья шевелят почками на ветру, обязанном быть свежим и вкусным.
Весна, красота, а окошко не открыть, и кондиционер на забор воздуха снаружи не поставить, только – циркуляция по салону, так что стекла запотевают, то и дело приходится протирать специальной тряпицей, розовой и пахнущей карамелькой. Машка явно себе под прическу подбирала.
– Нифига, – сказала проницательная Машка, не отрывая взгляда от дороги. – Я ее когда купила, у меня коса была, во, до пояса. Синяя.
Иван уважительно покивал, подумал и спросил:
– Но синяя тряпка у тебя тоже есть? Или губка, точно?
– Шаришь, – сказала Машка одобрительно.
– А! – воскликнула Полинка с заднего сиденья. – Кошек нет, вот что.
Иван повернулся к ней:
– Чего?
Полинка объяснила, продолжая озираться во все доступные окна:
– А я понять не могу, чего не хватает. Космонавтов проехали, сообразила наконец. Тут всегда собаки валяются, кошки бродят, потому что теплоцентраль и столовые рядом. Я по Космонавтов на фоно три раз в неделю ходила, с собой вечно таскала им шкурки и всякое там, подкармливала. А сейчас ни одной, пустая площадь.
– И голубей нет, – сказал Артем, не отрываясь от своего окна. – Как в двенадцатом, что ли, помните, хрень какая-то была, вдруг раз – и все голуби исчезли, воробьи тоже. На неделю синицы прилетели, но их вороны то ли прогнали, то ли сожрали.
– Да ладно ужасы рассказывать, не было такого, – неуверенно сказала Полинка.
Артем пожал плечами.
– По зиме что-то, после новогодних сразу. Потом появились. А сейчас, смотри, ни голубей, ни воробьев, ни синиц. Пара ворон давеча пролетела, и все. Как после атомной войны.
– А чего им здесь, – сказала Машка. – Они там все.
Они и впрямь были все там.
Свалка наступала поэтапно: минут через десять после того, как «Дастер» Машки проскочил поселок Северный, миновал перечеркнутый указатель и притопил вдоль удивительно зеленой полосы, вонь резко усилилась, будто стёкла по щелчку утратили непроницаемость. Еще через несколько минут трава и кустарники вдоль дороги стали жухнуть и тускнеть, словно рядом с пожарищем. «Дастер» резко сбросил ход и затрясся: дорога испортилась и вскоре умерла, раскинувшись широченной неровной площадкой, усыпанной грязным гравием. На площадке произвольными кучками сидели сытые голуби. Тучи голубей и ворон несколькими горизонтами болтались дальше, над кучами, холмами и хребтами, между неровными столбами серого дыма. За площадкой начиналась свалка.
Экипаж «Дастера» почти синхронно матернулся и полез за респираторами. Полинка выволокла из кармана еще и лыжные очки. Ну-ну.
– Я дальше не поеду, – гнусаво предупредила Машка, укутывая дреды в болоньевую косынку. – Потом хер отмоешь, только сжечь.
Иван, кивнув, сказал:
– Вон там встань, чтобы, если мусорки из Сарасовска подъедут, не мешать.
– Они к обеду и к четырем обычно приезжают, – напомнил Артем. – Не до четырех же нам тут.
– Это нам так говорят, – сказал Иван. – А как и когда они на самом деле приезжают, сколько привозят и откуда – кто ж знает-то.
– Ну вот заодно… – согласился Артем. – Я, короче, тут тогда пройдусь, привязку сделаю, потом догоню.
Он поправил арафатку, подхватил кофр с аппаратурой, открыл дверцу, еще раз выругался и пошел вдоль заброшенных бытовок давно съехавших строителей и охранников к самой дальней куче слева, хотя бы обозначенной проволочным забором, за который, впрочем, щупальца мусора просочились давно и с размахом. Справа свалка, кажется, не ограничивалась ничем, теряясь в сиротливо выглядящей лесопосадке. И впереди, похоже, не знала преград либо завершения.
Иван очень хотел верить, что, когда Артем снимет все мерки и с помощью своих хитроумных приборов, визиров, дронов нарисует точную карту полигона «Новая жизнь» во всех проекциях, это позволит не только определить размер, объем и вес скопившегося мусора, но, главное, поверить, что размеры, объемы и веса конечны и, значит, поддаются переработке или хотя бы вывозу.
Покамест не верилось.
Иван с тоской вгляделся в неровные склоны. Глаз, с омерзением спотыкаясь то на изгаженной бочине холодильника, то на связке ярко-алых пластиковых мешков, то на цепочке крыс, деловито переваливающих через микрохребет, уткнулся в ближайший дымный столб. Ориентир не хуже других.
Дорога была вполне отчетливой и незахламленной, в две полосы с глубокими колеями, туда и обратно. Мусор вдоль полос был разбросан или утоптан, чтобы не цеплять борта грузовиков, и хорошо проветрен. Оттого было заметно, насколько он стар: мелькали то обложки древних журналов с нелепыми названиями типа «Блокнот агитатора», то раздавленные куклы добарбьего совкового периода. Смрад был тоже хтонически древним, плотным, едким и доводящим до отчаяния. Не хотелось ни бодриться, ни вспоминать анекдот про жопу Горыныча. Хотелось бессильно опасть и сдохнуть посреди этой токсичной Джомолунгмы, никому не нужной и никому не подвластной.
Куда мы лезем, подумал Иван с туповатым отчаянием, хитро зарифмованным с воплями ворон, которые не замолкали ни на полсекунды. Ка-ар, ка, ка, ка-ка-ка, ка-а-а-ар – вот сейчас будет пауза, – кар! Это невозможно ни разгрести, ни выжечь, тут адские мегатонны, ни напалм, ни атомная бомба не справятся.
Иван покосился на Машку с Полинкой. Вряд ли их мысли отличались. Бытие определяет сознание, а если вместо бытия мусор, то и вместо сознания ничего, кроме мусора, быть не может.
– Лиса, что ли? – сказала Машка равнодушно.
Полинка остановилась, оттянула на резинке и попыталась протереть платком запотевшие изнутри лыжные очки, в итоге сорвала их и сунула в карман, а протерла под глазами, не отрывая взгляда от кучи, на которую указала Машка.
– Не, собака, хвост хилый для лисы, – сказала она неуверенно и тут же согласилась: – Или лиса. Облезла просто, а так похожа. А собаки вон стоят. Боятся, что ли.
Иван посмотрел на кучу, хотел сказать что-нибудь авторитетное, что собаки, наоборот, должны лису гонять или что в это время года у лисы окрас уже другой, но не обнаружил в себе ни знаний, ни авторитета, ни способности говорить или всматриваться. В другое-то время и в любом другом месте верткая рыжая тварь с острой мордой и заметным хвостом стала бы поводом и для долгой беседы, и для фотосессии, и, может, даже для погони. А теперь никто и не подумал полезть за телефоном – даже когда к лисе подтянулась вторая, откровенная лиса-лиса, ну или лис, рыжий, здоровенный и чумазый. Зверюги, будто перебросившись неслышными репликами, на миг застыли, глядя на людей, потом незаметно перетекли в стандартный для себя режим проворного шныряния и скрылись из глаз.
– Они же бешенство переносят, да? – спросила Полинка.
– Пошли, – сказал Иван, с неудовольствием обнаружив, что, как и девочки, стоит, уставившись на далекий мусорный гребень, увенчанный обкусанной панелью из некогда лакированной ДСП, с которой свисает длинная грязная тряпка. Как флаг чумного барака.
Они пошли, и шли еще долго, тупея с каждым шагом от сгущения смрада, вороньего грая и растущего отчаяния. Ивана, по крайней мере, оно утопило и уволокло на вязкое дно безнадеги, от которого не могли оторвать вялые размышления про «Где лисы – там и волки, и даже медведи». Выйдем на медведя – что делать-то будем? Тогда хоть, поди, сфоткаем. Хорошее завершение фотогалереи – половина успеха. Особенно если другой половины не светит.
Иван споткнулся и чуть не полетел изумленным лицом в колею: из-за груды мусора легко вынырнул человек и зашагал, словно показывая путь к кострищу. Иван огляделся, убедился, что девочки тоже это заметили и замедлили шаг, и сам зашагал потише. Человек потихоньку отрывался. Это определенно не был Артем, как от неожиданности едва не решил Иван. Рост и тональность одежды были сопоставимыми, но этот сутулился, был поуже, изгажен и одет как бомж. Очевидно, бомжом он и был. Нет, не так. Бомж – он без определенного места жительства, а этот определенно жил здесь. Так бывает, что ли? Безумие.