– Лен, все хорошо будет. Там больница нормальная, врачи тоже, я поспрашивал, я ж со всеми перезнакомился, когда руку мне тут собирали, отделение другое, как говорится, но ребята сказали, в инфекционке очень толковые спецы…
– Нет, погоди, – сказала Лена, ловя мысль, обнаружила, что по-бабьи держит себя за щеку, сложила руки на коленях и вспомнила наконец: – Вань, ты сейчас не выступай. Не время.
– С чего это? – удивился Иван. – Наоборот же, самое время, мы ж примерно такого и ждали. То есть…
Он неловко замолчал.
– Обстоятельства изменились, – сказала Лена, скривилась неожиданно для себя, но удержалась и пояснила, пытаясь удержать прыгающие губы: – Сейчас они виновного ищут. Кто под руку подвернется, тот и виновный. По принципу «Доказчику – первый кнут».
– И что?
– Ты выступишь – ты и подвернешься.
– И что? – повторил Иван, начиная злиться. – Посадят?
– Во-первых, могут, хотя вряд ли. Но могут. Во-вторых, и это важнее: заметят и перекроют все дороги. Вообще кислород перекроют.
– Именно если выступлю?
– Да. Если не выступишь – договороспособен, с тобой можно работать. Если выступишь – смутьян. А им нельзя, чтобы смутьян оказался выгодоприобретателем. На тебе поставят жирный крест.
– Да похер, как говорится.
– Не похер. Я знаю.
– Лен, ты правда думаешь, что им тру́сы нужны и эти – у Пушкина, что ли, в школе проходили…
– «Молчалины блаженствуют на свете», – ровным голосом процитировала Лена. – Это Грибоедов. Да, именно так. А на тебе слишком много завязано, на тебе крест поставят, всё, мы без ничего остались, все сначала начинать.
– Лен, ну что ты сочиняешь. Что на мне завязано? Я как все. Я и сам не хотел, как говорится. Вон, Артема двинем, Полину, она красивая, да хоть тебя…
– Меня – исключено, остальных – без толку. От области только с тобой говорили и будут дальше говорить, если сейчас глупостей не наделаешь.
Иван вздохнул и собрался встать. Лена сдвинула маску на шею и тихо сказала:
– Иван, просто прошу. Там и без тебя есть кому.
Иван прислушался. От крыльца доносился вполне отчетливый женский голос, обитый мегафоновым металлом:
– И убрать свалку, завтра же! Пусть сами говно свое жрут, сволочи! Пусть сами дохнут! Детей же не пожалели, детей!
– Ты вот так хочешь? – спросила Лена строго.
– Чего так-то сразу? – оскорбился Иван.
– А тебе есть что сказать кроме этого?
– Да уж найду, – сказал Иван зло.
Лена смотрела на него. На Артема, который снова подошел и встал рядом, прислушиваясь, она не взглянула. Взглянул Иван, помедлил и неохотно продолжил:
– Ну ладно. А что тогда?
– Ничего. Это все – просто пар выпустить. Ничего не даст, и последствий никаких не будет. Просто возможность для нас.
– Карьеру на детских трупах делать будем? – деловито осведомился Артем, осекся под взглядом Лены и опять ушел.
– Для всех нас, – устало пояснила Лена. – Просто возможность. Надо пользоваться. А подставляться не надо.
Иван беспомощно посмотрел на нее и уставился на толпу. От крыльца доносился уже мужской голос:
– А им и отвезем! Перед губернаторским дворцом, сука, вывалим, пусть сам нюхает!
Народ взревел и заколебался в разные стороны. Что-то там происходило, за тысячами отталкивающих запахи спин и пропитанных вонью масок, в центре смрада, который Лена теперь не чувствовала. Вдалеке взревели моторы, пуская к дронам струи дыма, темного, но быстро растворяющегося, и через несколько секунд мимо по проспекту проползли несколько мусоровозов. В хвост им пристроился десяток внедорожников и седанов. Дрон следовал за колонной, как воздушный змей на веревочке, второй описывал медленный круг над площадью.
Лена проводила колонну глазами и устало сказала:
– Герои. Довезут в лучшем случае до границы Сарасовска, там их развернут, а то и примут. Админка, могут и уголовку припаять. И как минимум Сарасовск, который сейчас Чупову дружно сочувствует, через час перестанет сочувствовать. Как это теперь называется – факап, да?
– А что делать-то? – спросил Иван угрюмо. – Если вот это все…
– Не перекидывать другим на голову – это уж точно. Что делать… Разобрать свалку, прямо сейчас, как угодно: руками, ногами, всем городом неделю не вылезать, но разобрать. Что можно – сжечь, что нельзя – зарыть, предельно быстро. За месяц-полтора можно справиться. Потом обеззараживать землю, это еще месяца два. И уже сейчас начинать разбор нового мусора, чтобы шелуха отдельно от батареек.
Иван вежливо покивал. Лена продолжила:
– Вот видишь. Даже тебя тоска берет, хотя ты знаешь, что без этого никак. А остальным ты это сможешь сейчас сказать? А если даже сможешь – думаешь, тебя поймут или просто услышат?
Иван оглядел медленно, группками распадающуюся и оттекающую от площади толпу и отметил:
– Никто так и не вышел.
– А ты чего ожидал? Не ты один не хочешь бисер метать.
– Не надо так о людях.
– Я не о людях, я о бисере. Пусть будут камни, хорошо. Время собирать, время разбрасывать, время греть за пазухой. Сейчас время разбирать и выжигать свалку, метр за метром, – а мы медлим.
– Опа, – сказал Иван. – Вот я тормоз. Так вот чем этот Степан занимается.
– Какой Степан?
– Ну который бывший олигарх, привет тебе передавал, помнишь?
– А. В смысле «чем он занимается»?
– В прямом. Сидит в центре свалки, разбирает ее по кучам и жжет.
– Вот тебе и настоящий герой, – устало сказала Лена. – Пока мы тут ждем и детей травить позволяем…
Она все-таки заплакала.
Иван какое-то время страдал рядом, потом что-то сказал, тронул Лену за плечо и ушел.
Без него стало легче. Без всех стало легче. Народ расползся окончательно, осталась почти незамусоренная площадь с выплесканной мало не досуха лужей. Вдоль фасада бродили полицейские, все это время, наверное, предусмотрительно прятавшиеся где-то неподалеку.
Серое небо показало вдруг несколько неровных синих пятен и сверкнуло солнцем. Оно обвело кромки крыш и верхние рамы окон ярко-желтыми, а деревца и кустарники – салатовыми полосками. Оказывается, почки уже проклюнулись, а местами и распустились.
Лена сидела, смотрела и слушала. Очень долго. Пока не поняла, что дрожит от холода, а пальцы ног почти не чувствуются – так, скрюченная сырость какая-то.
Лена встала, размяла затекшие ноги и проверила телефон. Пропущенных звонков не было, до начала дневных посещений в больнице оставался час. Лена машинально надела ненужную уже ей маску и неторопливо пошла к больнице.
Растянуть поход на час все равно не удалось. Надо было ждать еще двадцать минут. Можно было и не ждать, а пройти так – Лену уже знали, и обстоятельства знали, – но Саша могла снова занервничать.
Поэтому Лена присела на лавке у входа в инфекционное отделение и какое-то время тупо разглядывала бродившую по газону сороку. Сорока была косолапая и наглая. А чего бояться, все конкуренты и хищники в десятке километров.
– Кто у вас? – спросила, присаживаясь рядом и стягивая медицинскую повязку, тетка в цветастой шали и длинном пуховике не по сезону. Вид у нее был предпенсионный, хотя вряд ли она была сильно старше Лены.
– Дочь.
– А у меня и дочка, и сын, – сказала женщина и заплакала.
– Что говорят? – спросила Лена.
– Сепсис печени и почек, на системе оба, но, говорят, уже получше, из реанимации сегодня перевести должны. Господи, сто раз им талдычила: нельзя из крана в чайник, через фильтр надо.
Она часто задышала, пытаясь успокоиться. Лена хотела сказать про фильтр, но не нашла ни слов, ни сил.
– Там важный какой-то умер, говорят, сынок чей-то, – сказала женщина. – Не слышали?
Лена промолчала. Алекс улыбался, покручивая ключ от машины, и говорил, что как-нибудь без чаю. Он и правда выпил лишь фильтрованной воды, отфильтровал и выпил, почти бутылку, пока остальные кофе варили, – а потом не смог встать.
Женщина в пуховике, скривившись от горя и злорадства, добавила:
– Чуть ли не зама губернаторского сынок-то. Может, хоть сейчас шевелиться начнут.
Глава вторая
– Да никто не начнет, – крикнула Саша. – Он не настоящий же племянник, вот никто и не будет ничего.
– В смысле «не настоящий»? – не поняла Лена.
И Саша рассказала, вытирая слезы и иногда прерываясь на всхлипывания, что на самом деле у Алекса не было никаких родственников, кроме матери, которая то ли была сиротой, то ли порвала отношения с семьей, а потом умерла, когда Алекс учился на втором курсе. На третьем он занялся бизнесом, создал несколько интернет-магазинов, покупал и продавал все подряд, случайно познакомился с Абраменко, который тогда служил в Торгово-промышленной палате или в «Опоре России» и коллекционировал какую-то ерунду, машинки либо литые фигурки, и вот Алекс подогнал ему экземпляры, каких Абраменко полжизни не мог найти. Ну и дальше оказывал похожие услуги, поэтому Абраменко сперва разрешил Алексу ссылаться на себя, потом – называться родственником. Алекс платил ему за это, в том числе, кажется, после того как Абраменко стал вице-губернатором и денег у него стало сильно больше, чем у Алекса.
Вот поэтому у них и сильно больше, подумала Лена, но вслух говорить не стала, только обняла дочь, искренне и неуместно удивлявшуюся тому, как выглядит этот мир, если чуть обойти и заглянуть с другой стороны.
– А откуда Алекс деньги брал, чтобы платить, ну и на остальное? Машина-то у него ух какая, я видела, «Гелендваген», что ли.
– БМВ, – сказала Саша. – Он хорошо поднялся, да.
– А на чем?
– Ну на разном, – голос у Саши ощутимо потерял уверенность. – Он китайские айфоны продавал, то есть смарты, «Сяоми», «ЗиТиИ» и так далее.
– И на это можно БМВ купить? – не поверила Лена.
Саша всхлипнула, Лена поцеловала ее в висок и обняла. Саша встречно обняла ее и зарыдала. Звук неприятно дребезжал под потолком и валился обратно им на головы трясущимися жестяными листами.
Лена с Сашей сидели в закутке за лестничной площадкой. Палаты были переполнены, коридор тоже, не поговоришь. Пришлось уйти на лестницу, но там было неожиданно холодно и мощно воняло помойкой – Саша сказала, Лена так и не чуяла. Тут и нашелся закуток со скамейкой и огромным кондиционером под потолком. Здесь, по словам Саши, было терпимо.