Между лопаток к затылку медленно проползла неприятная щекотка, захотелось передернуться и съежиться. Лена небрежно спросила:
– Сяду?
И, не дожидаясь ответа, села в кресло напротив стола.
– В самом деле ты, значит, – сказал Митрофанов угрюмо. – Ты чего там устроила-то?
– Сам видел.
– Не всё видел.
– О, большой день, я тебе интересна во всех подробностях. Лет – сколько, пятнадцать, да? – такого не было.
– Не начинай, пожалуйста.
– Даже не надейся.
– Давно уже. Ты бы хоть куртку сменила. Начнут искать – сразу…
– Начнут искать – по-любому найдут, чего дергаться-то. Не начали же.
– Это потому что запись пока тут у нас крутится, по чуповским сообществам. Наружу утечет – сразу все менты и чиновники начнут друг друга раком ставить, и всё вот это: принять меры и достойно наказать. Я думал, уже утекло, но нет почему-то. Так что время еще есть.
Лена усмехнулась и сказала:
– Спасибо за заботу. Я про свое время все знаю. Давай про твое поговорим.
Митрофанов откинулся на спинку кресла и спросил:
– «Твое время вышло, я так и знала», да? Торжествовать пришла?
Лена помолчала и, постаравшись не дрогнуть лицом, отметила:
– Дань, а ты правда меня ненавидишь. Я думала, эта Оксана тебя с катушек сбила, как бывает: она свеженькая, а я обвисла, а ты еще мужчина крепкий, ну и кризис среднего, все как по учебнику. Но не в этом дело, да?
– Лен, теперь-то какая разница? – сдержанно спросил Митрофанов.
– Н-ну… Пожалуй. Просто обидно. Чего тебе не хватало? Я же всю жизнь ради вас, за тебя всё…
– А я не хотел, чтобы за меня всё. Я сам хотел. А ты мне сахар в кофе размешивала.
– Понятно, – сказала Лена. – А теперь, значит, сам. И как оно?
– Да по-разному, – сказал Митрофанов. – Знаешь уже, да? А говоришь, не торжествовать.
Поплачь еще, мрачно подумала Лена и тут поняла, что Митрофанов уже плачет. В прямом смысле он никогда не плакал, ну почти – смерть свекрови не в счет, и пробой на одинокую слезу в сентиментальных киносценах тоже не в счет, у мужчин он бывает не реже, чем у женщин. Но плакать-то можно без слез и без всхлипов, и иногда такое рыдание страшнее лютой истерики. Человек кажется спокойным, может улыбаться и разговаривать, даже впопад, а внутри у него ревет напалм и пепел оседает, какие уж тут слезы. У Митрофанова так было пару раз, Лена помнила. Забудешь такое, пожалуй. Первый раз, с выходом из депутатства, кончился микроинфарктом, второй, связанный с двусторонней пневмонией у Саши, Лена вовремя диагностировала и сумела Митрофанова отвлечь и потихонечку сцедить душившую его вину за тот идиотский забег по парку без сменной одежды.
И теперь, похоже, придется Лене, раз больше некому. Тоже дело. Кофе-то они друг другу предлагать не собираются, ни с сахаром, ни без. А он вообще пьет и ест что-нибудь, гордый-позабытый-позаброшенный, всполошенно подумала Лена, но решила не отвлекаться.
– Ты отказался от идеи быть главой? – спросила она.
Митрофанов двинул челюстями, проглотил ответ, казавшийся ему естественным, и вежливо поинтересовался:
– С чего бы это?
– А зачем тебе это?
Митрофанов улыбнулся, положил ногу на ногу и спросил:
– С какой целью интересуешься?
– Допустим, как избиратель. Ты ж на моем участке.
– Ты ж вроде выбор уже сделала, я слышал. Поздравляю, кстати. Рад за тебя. И за него, кстати.
– Боже, ты ревнуешь?
Митрофанов подумал и сказал:
– Не-а.
– Вот и хорошо. Хотя жаль, конечно. Ладно, отвлеклись. Даниил Юрьевич, ты не отказался идти в главы, хотя заранее знал, что должность самоубийственная, а теперь убедился, что помощники негодные, а годных не предвидится.
Лена качнула головой, обозначая пустоту вокруг, убедилась, что Митрофанов оценил и даже чуть прищурился, приходя в нужное ей состояние, и продолжила:
– Так скажи, пожалуйста: нафига? Ретивое заело, хочешь кому-то что-то доказать или правда думаешь, что сможешь что-то сделать?
Митрофанов взглянул на экран ноутбука, точно сверяясь со шпаргалкой, можно ли говорить, и если да, то как и что, аккуратно прикрыл ноутбук и сказал:
– Думаю, смогу.
– А как, если не секрет?
– Ну допустим, секрет.
Лена делано удивилась:
– Здрасьте, а что ты избирателям говорить собирался?
Митрофанов отметил:
– Блин, мы с тобой как в дурном фильме. Пришла такая к злодею, он такой притворяется хорошим, а ты такая его на чистую воду. Осталось только подойти на тебе микрофоны поискать.
– Страшно представить даже, да? – не выдержала Лена. – Двадцать лет терпел этот ужас, освободился – и вот опять.
Митрофанов покивал и сказал:
– Давай я лучше расскажу, что не я, а твои ребятишки хотят сделать, и почему это не сработает.
– Ну давай, – сказала Лена.
В самом деле любопытно.
– Это так, значицца. Твой Иван и его ребятишки решили устроить всё по новым маркетинговым правилам, на длинном плече предварительной подготовки, плавным разогреванием аудитории масштабной, при этом точечной работой не просто в сетях, а в группах, с созданием у пользователя, считай потребителя, ощущения исключительности – и его собственной, и того продукта, который он достоин выбрать. Постоянное накручивание напряжения, вирусные видосики и мемы, обволакивающие опросы. Ты готовила?
Как будто только их, подумала Лена и показала Митрофанову, что внимательно слушает.
– Стратегия хорошая, но именно как предвыборная, на одну кампанию, которая должна закончиться мощным разовым выбросом продукта. Другого смысла у кампании нет, и продолжения у нее быть не может. Может быть только новая кампания с другим целеполаганием, другим набором инструментов, другими исходными данными и так далее. Всего этого у вас пока нет и быть не может. То есть, натурально, ввязаться в драку неизвестно где неизвестно с кем, а там посмотрим. В вашем случае это значит до последнего растить нарыв, и делать это в тайне, чтобы не заметили. С этим я даже согласен, потому что если заметят, будут, как положено, просто ликвидировать симптомы, а болезнь загонять внутрь. Это же нетрудно: приехать, поохать, завести несколько уголовных дел, подать в суд на Гусака, пообещать до конца года привезти такую и такую установки – все, острота вопроса снимется. Потом опять подморозит – и уже вонь не такая, ура, все само решилось. А сколько до того народа потравится, тем более уедет, тем более через год начнет вымирать – это уже не их дело.
Лена дернулась, Митрофанов уточнил:
– Дело как раз их то есть. Тут-то все как положено: возбудят, найдут, предъявят, посадят. И чего его искать-то особо: кто в кресле главы сидит, тот и виновный, схема отработанная. Но вам-то это точно не надо, так?
– А тебе? – неожиданно для себя не выдержала Лена.
Митрофанов, кажется, тоже удивился, но продолжил в той же тональности рабочей взаимоподгоняющей дискуссии:
– Мне тем более, но я к этому уже сейчас готов.
– В смысле?
Митрофанов показал, что дальше будет понятней, и продолжил:
– Суть в том, что твои ребята ставят на полную ликвидацию возможности такой отсрочки. Поэтому доводят ситуацию до стадии, на которой внутрь уже ничего не загнать. Это стадия у нас уже под носом. Я, честно говоря, думал, что точка невозврата пройдена – вот этим… Когда траванули полгорода, и, что существеннее, митингом потом. Но на федеральный уровень это почему-то не вышло, смогли задавить, мне Салтыков, собака, даже обосновал, почему это важно…
– Ты на этом месте его послал? – догадалась Лена.
Митрофанов повел плечом.
– Да не послал, хотя надо было. Ровно разошлись. С другой стороны – ну, он прав, я же сейчас, по сути, к его логике и откатился. Но, зараза, как погано… Ладно.
Надо было дать ему выступать дальше, но Лена уже не могла сдержаться. Она спросила:
– А Юрченко на этом же споткнулась? Ты начал буянить, что надо прямо сейчас ставить вопрос перед губером и так далее, а она вместе с Салтыковым стала уговаривать не подставляться, пусть кто-нибудь другой?
– И это в том числе, – сухо сказал Митрофанов.
– И ты теперь понимаешь, что она права, и жалеешь, да? – предположила Лена. – Не плачь. Поманишь – вернется.
Митрофанов поменял местами ноги и небрежно ответил:
– Не вернется, всё. Сына, говорит, здесь не оставлю, ну и сама заодно… Проехали. Или ты еще хочешь об этом поговорить?
Лена показала, что ни в коем случае, а себе забила как-нибудь подумать об этом: у Юрченко сын, и она его увезла. Отсюда. Сейчас увезла, хотя могла дождаться чего-то и увезти уже пусть не на Багамы, но в Лондон какой-нибудь – вернее, могла рассчитывать на это. Непросто все у всех.
– Тогда я про точку невозврата, – упрямо продолжил Митрофанов. – Это твой махач с ментами, стопудово. Это штука, которую, если выскочит в паблик, загнать и затаить невозможно. Силовики такое не забывают и не прощают.
– Ну почему же, – сказала Лена, – вот эти два силовика охотно бы все замяли.
– Они – да, – согласился Митрофанов. – А их начальство – ни в коем случае. Оно самих этих гавриков отмудохает и выкинет, но тех, кто посмел руку на мундир поднять, тем более урыть должно. Главное правило ментовской работы, ну и вообще для власти, хотя какая уже разница последние пятнадцать лет-то. Они должны держать всех в страхе и размазывать всякого, кто попробует покуситься или просто хвост поднять, в слизь и брызги. Даже сами когда нафантазируют, что кто-то там посмел, а на самом деле чуваки просто цветочками махали, все плохо кончается. А тут, прости, Лен, но ты реально пистолет отбирала и морду ментам била…
– Я била?.. – изумилась Лена.
– Твой кум или сват иль кто-нибудь из вашего же роду. Неважно. Поэтому, говорю, куртку выкинь и походку поменяй.
Вот знает, паразит, что я пугаюсь легко, поэтому и заводит, подумала Лена, с неудовольствием ощущая, что страх не страх, но пакостная боязнь и впрямь заставляет ее тут же, не сходя с места, сгорбиться и присунуть куртку в малозаметную щель. Тут она вспомнила, как безропотно менты получали по мордам, как легко отобрала пистолет у спортивного, а тот у мента, – фыркнула и сказала с презрением: