Александр вел образ жизни, который не могла себе вообразить его семья, оставшаяся в Дмитрове. Прожив несколько лет в Сиэтле, он с Любовью и детьми переехал в Лос-Анджелес, где открыл успешную медицинскую практику. Среди его пациентов был Сергей Рахманинов, которого он лечил во время последней болезни композитора. Трое из четырех детей Голицына работали в кино. Дочь Наталья сделала короткую карьеру в немом кинематографе, общалась с Рудольфом Валентино и Чарли Чаплином, сын Георг работал продюсером на студиях «Юниверсал» и «Уолт Дисней», его «Фрейд» в 1960-м был номинирован на премию киноакадемии в качестве лучшего фильма года. Его брат Александр сделал успешную карьеру в Голливуде. За три десятка лет в качестве художника-постановщика студии «Юниверсал» он участвовал в создании шедевров «Техниколора» Дугласа Сирка, работал с такими мастерами, как Фриц Ланг, Грета Гарбо, Альфред Хичкок и Клинт Иствуд. Четырнадцать раз его номинировали на премию «Оскар», и он получил ее трижды: за фильмы «Призрак оперы» (1943), «Спартак» (1960) и «Убить пересмешника» (1962). Александр работал во всех жанрах, от черного вестерна до боевиков и фильмов ужасов; среди его достижений классический культовый фильм 1957 года «Невероятно худеющий человек».
В Дмитрове его кузены Голицыны воспитывались на других фильмах. Мишка со своими друзьями ходил в кинотеатр «Октябрь», где их развлекали фильмами «Ленин в октябре», «Мы из Кронштадта» и «Чапаев», классическими советскими лентами, пропагандировавшими большевистскую революцию и Гражданскую войну. Как и его братья и сестры, Мишка рос советским человеком. Он любил майские и ноябрьские демонстрации, был, как и его друзья, заядлым болельщиком местной футбольной команды и никогда не пропускал авиационных представлений. Несмотря на все случившееся с их семьями, Мишка и его ровесники росли советскими патриотами, гордыми за свою страну и ее достижения, не испытывавшими ностальгии по дореволюционному прошлому. Тем не менее семья пыталась поддерживать старые традиции. Анна давала малышам уроки Библии, семья отмечала православные праздники. Каждый год в конце декабря они по ночам срубали маленькую рождественскую елку, хотя праздник был официально запрещен. Тайком они несли ее домой и наряжали при плотно задернутых шторах. Счастливейшими моментами в Мишкиной жизни были поездки в Москву, к Николаю Шереметеву и Цецилии Мансуровой. Мишка любил «дядю Колю», и поскольку семья дяди была бездетной, Мишка был там на правах приемного сына. Свободной кровати в квартире не было, поэтому Николай связывал вместе два стула ремнем, на них стелили простыню и одеяло и с поцелуями укладывали Мишку спать. Дом всегда был полон музыки, Николай проводил много времени, репетируя на скрипке или сочиняя за старым пианино пьесы для спектаклей вахтанговского театра. Николай больше всего любил играть что-нибудь из Сен-Санса или концерт для скрипки ре мажор Чайковского. Иногда великая меццо-сопрано Надежда Обухова приходила к Николаю поработать над каким-нибудь особенно трудным пассажем. Если Николай не музицировал, он брал Мишку с собой на охоту с двумя ирландскими сеттерами Вальтой и Лаской. Это было любимое занятие Николая, и он однажды сказал Мишке, что его мечта умереть на охоте. Мечта его исполнилась, хотя и совсем не так, как он это себе представлял.
Юрий Елагин играл вместе с Николаем в вахтанговском театре восемь лет. Он высоко ценил его как человека и музыканта, который всегда был готов помочь ему совершенствоваться в игре. Елагин утверждал, что никогда не встречал человека более «изменчивого» и «многоликого». «Иногда он бывал простоват, даже груб, всеми манерами, разговором и даже костюмом напоминая простого рабочего», отчего рабочие сцены любили его чрезвычайно. Иногда же он бывал блестящ и элегантен, выглядел аристократом до кончиков ногтей. Когда в театр приезжали иностранные гости из Германии, Франции или Англии, Шереметева выпускали вперед, поскольку он блестяще владел основными европейскими языками и мог общаться с иностранцами совершенно свободно. Он рассказывал о прошлом семьи, только если много выпивал, а водкой Шереметев глушил боли, вызванные болезнью поджелудочной железы. Николай решительно отказывался показываться докторам и всячески скрывал свою болезнь.
Николай Шереметев испытал свою долю оскорблений и унижений. Когда он пришел получать паспорт, милиционер спросил его: «А не будете ли вы, гражданин, родственником графов Шереметевых?» «Я и есть граф Шереметев», – ответил он с вызовом. Его ответ вызвал оторопь у сотрудников, которые все же не решились тронуть Николая из-за известных всем связей Цецилии. Тогда милиционер швырнул ему паспорт под ноги, прошипев: «Бери, бери паспорт, барское отродье». Николай взял паспорт и вышел под градом оскорблений. Однажды происхождение Николая стало поводом для смешного случая. Как-то в ресторане Николай попросил официанта поторопиться с заказом. «Не графья, – отвечал официант, – можете и подождать», – вызвав дружный хохот Николая и его друзей. В сентябре 1937 года, в разгар Большого террора, Сергей Павлович Голицын был арестован по обвинению в саботаже. Следователи НКВД пытались заставить его оговорить Николая и Цецилию, с которыми Сергей работал много лет в театре. Сергей, однако, отказался. Он был расстрелян 20 января 1938 года. Николай и Цецилия выжили.
26 октября 1933 года Владимир Голицын уехал в Москву по делам, а через два дня был арестован на квартире его двоюродного брата Алексея Бобринского. Через несколько дней, не дождавшись мужа, Елена отправилась на поиски. Она посетила друга Владимира Павла Корина. Корин тогда писал портрет Генриха Ягоды, заместителя председателя ОГПУ, и обещал замолвить перед ним за Владимира словечко. В Москве Елена узнала, что через несколько дней следом за Владимиром арестовали его двоюродного брата Александра Голицына, сына Владимира Владимировича, и Петра Урусова, шурина Александра. Всех троих обвинили в создании подпольной организации в целях убийства Сталина.
В качестве улики ОГПУ использовало найденный в квартире Бобринского револьвер, который якобы должен был послужить орудием убийства. Находка оружия заставила многих членов семьи Голицыных подозревать, что Владимира и остальных подставил их кузен Алексей. Многие давно подозревали, что Алексей был осведомителем ОГПУ. Подозрения возникли в ходе предыдущих арестов, когда выяснилось, что власти хорошо информированы о частной жизни семьи, и единственным источником этой информации мог быть Алексей. Более того, у Алексея был доступ к оружию. В конце 1929 года в Москву приехал недавний выпускник Стэнфордского университета Робин Кинкед, который стал помощником известного журналиста Уолтера Дюранти. Алексей свел знакомство с Кинкедом и служил у него личным секретарем. Револьвер, который обнаружило ОГПУ, принадлежал Кинкеду, и Голицыны были убеждены, что Алексей намеренно взял у того револьвер, чтобы подставить собственную семью. Если действительно таков был его план, то он сработал против него самого, поскольку Алексея также арестовали.
Владимира вскоре выпустили благодаря вмешательству Ягоды. Алексея приговорили к десяти годам лагерей в Воркуте. Александр Голицын получил три года, которые отбывал в лагере на станции Яя в Западной Сибири. Петр Урусов был приговорен к трехлетней ссылке в Петропавловск в Казахстане. Его жена Ольга поехала за ним.
Родственникам Голицыных в Сергиевом Посаде тоже досталось. В апреле 1933 года Владимир Трубецкой был арестован по доносу его товарища музыканта, который сообщил в ОГПУ, что Трубецкой внушал жене и детям антисоветские взгляды. Владимира увезли в Москву и месяц держали на Лубянке, но затем отпустили.
За несколько месяцев перед тем, осенью 1932 года, ОГПУ арестовало Михаила Скачкова. Бывший белый офицер, бежавший после Гражданской войны в Чехословакию и вернувшийся в Советскую Россию в 1926-м, Скачков работал в иностранном отделе Главлита, главного цензурного ведомства. Оказавшись в очередной раз под следствием, Скачков назвал множество людей членами подпольной контрреволюционной организации, включая Владимира и Сергея Голицыных и их дядю Владимира Трубецкого. Чекисты однако не обратили на них внимания и сосредоточились на известном лингвисте Николае Дурново и его сыне Андрее. В 1928-м отец и сын Дурново были арестованы. Их арест проходил в рамках так называемого «дела славистов».
На допросах Андрей Дурново признался, что якобы состоял в фашистской организации под названием «Российская национальная партия» (РНП). Накануне нового года чекисты арестовали невесту Андрея Варю Трубецкую, а через несколько дней – ее отца Владимира. Всего было арестовано около семидесяти человек, почти все – ученые и интеллектуалы, лингвисты и филологи. По каким-то неясным причинам ни разу не были арестованы братья Владимир и Сергей Голицыны, а также Павел Шереметев, чье имя значилось в списке членов РНП. Инициаторами РНП были провозглашены эмигранты, проживавшие в Западной Европе, а главными среди них – брат Владимира Трубецкого Николай, профессор Венского университета, один из величайших лингвистов XX века, и его друг и коллега лингвист Роман Якобсон. Николай Трубецкой был одним из создателей евразийства, политического движения в эмигрантском сообществе, рассматривавшем большевистскую революцию как необходимый шаг на уникальном историческом пути России, который в конце концов приведет к тому, что коммунисты отбросят марксизм ради русского православия. Мужчины и женщины, арестованные по «делу славистов», обвинялись в тайной работе для достижения этой цели под руководством зарубежных наставников. Владимир Трубецкой, которому в 1930 году позволили отвезти больного сына Гришу на лечение в Париж, где он встречался с братом и многими другими эмигрантами, считался связным РНП.
Большинство арестованных были приговорены к ссылке, однако для многих, включая отца и сына Дурново, причастность к этому делу означала расстрел. Варя Трубецкая была приговорена к трем годам ссылки; ее отец получил пять лет лагерей, которые были заменены ссылкой. В апреле 1934 года Владимир и Варя в сопровождении нескольких агентов ОГПУ были отправлены пассажирским поездом в Андижан.