Несмотря на то что он прогулял урок, никто этого не заметил. А Володя и Женька пришли только на следующий день. Да так неудачно вышло, что их несколько раз вызывали на советы отряда, родительские собрания. И получилось, что Булка отделался лёгким испугом, струсил, чуть ли не предал, а они пострадали.
Снова Булка подружился с Володей и Женькой только в классе девятом. Но навсегда между ними осталось стоять мнимое его предательство. Хотя оно с высоты сорока лет кажется просто забавной шуткой, воспоминанием детства, но всё равно и теперь стоит! Даже несмотря на то, что Володя погиб, а Женька сто раз позабыла тот случай.
Он проснулся с таким ощущением, словно его разбудили, хотя его никто не будил.
Открыл глаза и сразу встретился с глазами Снегирёва.
— Ну слава тебе господи! — сказал тот. — Всё же не совсем ты конченый человек.
— В каком смысле? — спросил Бывший Булка сонным баском.
— В таком, что, когда на спящего смотришь… на нормального, конечно, он обязан проснуться.
— Ну уж прямо обязан!
— Если у него, конечно, интуиция присутствует хоть на грамм! — Снегирёв помолчал некоторое время, словно раздумывая, говорить или нет. — Я тебя, между прочим, сегодня всю ночь исследовал. Ты как улёгся вечером, так на одном боку и продрых.
Бывший Булка улыбнулся, пожал плечами. Ну и…
— Нервы у тебя, дядя, исключительные! Ты бок-то себе не отоспал?
— Да… нет… — Бывший Булка смутился. — А ты-то чего колобродил?
— Насплюсь ещё! — сказал Снегирёв неожиданно угрюмо. — Насплюсь, не бойся!
Бывший Булка поскорее ушёл умываться, чтобы не начинать с утра пораньше неприятных разговоров.
Настроение у него стало неожиданно хорошее. Разве плохо, когда тебе говорят: «Ну парень! Нервишки у тебя крепкие!» — или что-нибудь в этом роде. Бывший Булка с удовольствием умылся ледяною водой. Она казалась удивительно живой, словно колодезной, словно не прошла двадцать километров по железным трубам, не процедилась через разные там фильтры, хлоры и фторы. Что-то мгновенно припомнилось ему — какой-то поход, Грибачевский, Володя, Лёшка Чичугин… Утро на сеновале, с дырявой, пробитой солнцем крышей, и вода — из речки, не то из колодца…
А вообще-то он был человек сугубо городской. Свободные летние деньки проводил на стадионах да в парках или на знаменитом пляже в Серебряном бору.
Сегодня был приёмный день. И значит, можно ожидать появления Лидочки. Правда, вчера пришла передача и записка от Маринки: «Всё нормально, я чувствую себя неплохо, Лида закончила четверть как обычно. Николай, родной, в записке обязательно скажи, что тебе передать из еды».
Бывший Булка исхитрился — прошиб его пот вдохновения, — и он написал, что, мол, пришлите мне замаринованную Лидку и налидированную Маринку. И был ужасно доволен собой. Может, оттого и проспал всю ночь на одном боку, как святой.
Исключительно для убийства времени он после завтрака пошёл в зимний сад и, конечно, тут же был затянут в доминошную компанию. Он лупил фишками об стол — и, между прочим, всё к месту, к месту, — а сам думал: «Придут сегодня мои бабочки, никуда не денутся!..»
После обеда началась предстартовая лихорадка. Снегирь болтал болты о том, что «все пилюльки сверху помазаны надеждой, а внутри лежит враньё!» (Бывшего Булку облучали, а Снегирёв и Старик глушили лекарства).
Он вышел в коридор и минут сорок ходил взад-вперёд, объясняя себе, что надо двигаться, а то захиреешь. И при этом знал, что в здешнем химично-больничном воздухе что гуляй, что не гуляй.
За пять минут до срока он отправился в палату, сел, весь изнутри напряжённый. Минута в минуту явилась к Снегирю его красавица, потом пришла Старикова старушка.
Бывший Булка понимал, что надо выйти, не мешать людям. Но куда? В коридор? Стыдно. Уйти в зимний сад? А вдруг Лидка с Маринкой не найдут его. И продолжал сидеть — напряжённый, несчастный.
Лидка опоздала на двадцать пять минут. Конечно, она и в голове не держала, что это имеет какое-то значение. Впорхнула в палату, гордая собой, в брючках, в блузочке (или как там они называются, современные кофты, — батник, ватник?..). Она не успела войти, а он уже её услышал. Хотел сдержаться, да не сумел — вскочил… Кровь ударила в сердце, в голову. Его шатнуло, он схватился за холодную кроватную спинку. Лидка не заметила… Сквозь синий снег, мелькавший перед глазами, он пошёл к дочери.
Успокоился уже в коридоре. Он шёл, чувствуя в ладони Лидкину ладошку. Они ходили так давным-давно, в её раннем детстве, потом не ходили лет семь или восемь. И вот сейчас снова… С мальчишками, что ль, научилась, подумал Бывший Булка, или чтоб отцу приятное сделать?
Они сели на облюбованную им и почему-то не занимаемую никем лавочку.
— Я тебе апельсины принесла и котлеты, — сказала Лидка. Он что-то машинально сострил про апельсины в котлетном соусе. А в сердце задвигался неприятный червячок: по странному совпадению то же самое было вчера в Маринкиной передаче. Для проверки он вынул поллитровую банку, в которой, словно в террариуме, лежали котлеты. Шутливо понюхал их через стеклянную стенку.
— Сама жарила! Точно?..
Лидка прямо-таки зарделась от гордости.
— Ну, мама-то помогала? — сказал он голосом счастливого семьянина. И специально не смотрел на неё в этот момент. А когда глянул…
Без улыбки, без веселья лицо её, оказывается, было похудевшим, и глаза какие-то слишком серьёзные, и под глазами… Эх ты, отец позорный! Как же ты сразу-то?..
Однако в секунду собравшись, он сделал вид, что ничего не заметил. И только взглядом показал, что, мол, чего же ты не отвечаешь?.. Лидка улыбнулась напряжённо:
— Её в командировку послали.
— Когда?
— Позавчера… В Ленинград. С каким-то автором гранки читать, не то ещё чего-то…
Врала уверенно. Значит, всё продумала заранее. Что же там у них творится?.. Бедная ты моя Лидочка!..
В аварийной этой, неожиданно возникшей ситуации он мгновенно решил пока ничего не замечать. Разберёмся!
И с места в карьер он пустился шутить да острить, утаскивая её от слишком близкого разговора про мать. А Лидка и рада — лишь бы подальше от опасного места.
Из этого разговора Лидка вынырнула с дневником в зубах. Ну да, у неё же третья четверть кончилась. Маринка говорила, что… Лидка раскрыла дневник на последней странице, подала ручку: распишись. Надо же, всё учла! Как взрослая. Он сжал кулаки — чуть эту ручку не поломал.
А! Весь фокус был в отметках. Троек вообще ни одной. Четвёрки пополам с пятёрками. Даже пятёрочек, пожалуй, больше! Он стал считать — специально громко. Так и есть, пятёрок больше. Лидка рдела, как первомайский флаг!
— Я просто не успела вовремя взяться. — Она раскрыла страницы последних недель. — А так-то во, видал?
Это были одни пятёрки. Четвёрка по литературе выглядела среди них совершенной сиротой.
Не спеша, со вкусом он расписался под четвертными. Потом, хотя это вовсе и не требовалось, под теми неделями с потрясающими отметками.
Под теми неделями, что он болел!
Это она меня лечит!..
Бывший Булка готов был разреветься прямо сейчас, прямо здесь, в этом так называемом зимнем саду. Но не разревелся, конечно, ни в ту секунду, ни после, когда Лида ушла. Давненько он этим не занимался, да и вообще кажется, забыл, как это происходит.
Спит Старик, и Снегирь спит, ворочаясь с боку на бок, словно кровать ему горяча…
Что же дома там? Маринка не знает Лидкиных отметок. Лидка не знает, что мать вчера приносила передачу.
Лидка говорит: мама в командировке. Зачем? Чтобы я не расстраивался. Значит, всё понимает.
Он попробовал представить себе Маринкино лицо. Но вместо этого увидел Женьку… Женю… Не такую, какой она стала теперь. А молоденькую девочку, едва окончившую школу. Володя Терешков в это время служил в пограничных войсках, а Булка первый год работал на заводе.
Булка тогда часто виделся с Женей. Он охранял её… для Володи. А сам просто рад был с нею видеться.
А потом Володя вернулся из армии, и они поженились. Булка видел, Володя не так её любит, не так сильно, как она его. Но Володя был такой, что уж если слово дал — значит, закон… Или Булке это всё казалось. Шут его знает, и кто теперь определит, когда жизнь всё перекрутила по-своему. И поставила каждого из них на своё место.
А Булка долго ещё потом не женился. Не потому что чего-то ждал. Просто не мог.
Наконец появилась Маринка. Красивая, ёлы-палы, с ума можно сойти! Да ещё плюс море, да ещё плюс горы — одним словом, Крым!
Поехали в Петрозаводск, где жили её родители: «Знакомься, мама, это Николай… Нет, он пока на заводе…»
Там же они и расписались. Собрали Маринкины вещички — и пока. С тех пор Булка виделся с Маринкиными родными раза три. Последний раз пять лет назад, когда хоронили тестя.
И не то чтоб он их как-то там особенно не любил. Он вообще к людям относился терпимо. И старался думать, что не человек виноват в том или другом грехе, а причина. Причину удалишь, и человек сразу станет лучше.
Но с Маринкиными что-то… не хотелось видеться. Маринка ездила. А он всё ссылался на дела. Да ей, кстати, и проще бывало уехать: и когда студенткой была и когда в редакции стала работать.
Конечно, и он мог бы вырваться, да не очень тянуло. Они все ужасно дружно жили между собой. Такая семья расчудесная. Папа, мама, детки — все вместе, в одном доме.
«…Вовочка, ноги не промочи! Мариночка, шарфом укутайся!..»
«Ты о себе лучше подумай, а они пусть сами о себе подумают!» (Это уже о чужих.) «Вова! Вот чудилка! Скажи: нету денег. И не давай». (Вова — это их сын, Маринкин младший брат.)
Когда же они Лидку выругали, что она с кем-то шоколадкой поделилась («Тебе дедушка затем гостинец покупал?!»), Бывший Булка хотя и сдержался, но решил более с ними не видаться — от греха подальше.
А Маринка? Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. И всё же в главном он верил ей до капли. Никогда не забывал, как она просила: «Только увези меня отсюда… Не спрашивай, потом поймёшь!» Такого зря не скажешь.