са, их я планировала пожарить на ужин. Сама я есть не хотела, но один кусок определила на сковородку, вскоре он зашкворчал сердито, запах изо всех сил.
— Иди есть! — позвала я.
— Чего это ты?
Я глаза закатила — не стоит делать из меня врага народа.
— Ты лишился порядком крови ради моего ребенка. Садись и ешь мясо. Сейчас еще чаю сладкого сделаю.
— Он и мой ребенок, — тихо ответил он.
Но за стол сел, правда, сначала пристроил на столешнице гарнитура люльку с младенцем. Катя не спала, сопела, кажется — собиралась снова плакать. Видимо, это дело ей понравилось.
— Я уснул, — вдруг сказал Ярослав, хотя я не требовала объяснений. — Кровь брали два раза, с небольшим интервалом, я настоял на втором, одного раза мало. А потом мне капельницу поставили, сказали обязательно. Я уснул, я давно уже не спал толком, а они меня не разбудили.
Я кивнула, принимая извинение. Ярослав ел, маленькая Катя сердилась. Я посмотрела на бывшего мужа — щетина, в глазах усталость, глаза ввалились словно, скулы обозначились резче.
— Ты вообще спишь? — спросила я. — Катя же тихая.
— Не-а, — легкомысленно ответил он. — Я начитался про синдром внезапной младенческой смертности, и теперь чем Катя тише, тем мне страшнее спать.
Тихая Катя решила, что она слишком долго молчала и разразилась плачем, мне пришлось взять ее на руки, чтобы Ярослав спокойно доел. Настояла, чтобы выпил крепкий сладкий чай. Не из человеколюбия, просто, потому что так нужно.
И все это время старательно отводила от бывшего мужа взгляд. В груди щемило. Я думала — не буду спрашивать. Ничего спрашивать не буду, где мама малышки, что случилось, почему она всегда с отцом. Не хочу это знать, просто эгоистично не хочу, я заслужила право на эгоизм! Мне не нужны их проблемы, у меня своих хватает. И не нужно привязываться к чужому ребенку, у меня свой есть. Они сами по себе, мы сами. Вот так — все просто и понятно.
Катькина голова снова упрямо повернулась к моей груди, маленькое тельце извивалось, с трудом держу. Эта малышка словно внезапно поняла, что именно ей нужно и яростно этого требовала. Но… Я не в силах ей помочь. Как только Ярослав закончил с чаем, сразу отдала ему ребенка. Закрыла за ними дверь и в сотый раз подумала — ничего не хочу знать. Плакать только хочу, снова.
Глава 12. Ярослав
— У меня нет матки, — глухо сказала Даша. — Мне матку отрезали.
Она лежала и смотрела в потолок. Из комы ее вывели утром понедельника, меня же к ней начали пускать вот только к концу недели. В себя она еще толком не пришла и смотреть на нее было жутко — тонкая, словно растаяла, лицо посеревшее сплошь из острых углов.
— У тебя есть Катя, — напомнил я.
— У нас, — поправила Даша.
Потянулась дрожащими руками к смартфону на котором фотографии и видео малышки. Теперь, когда Катя начала верещать, видео получались более живыми.
— Как то все… Странно повернулось, — прошептала она и устало закрыла глаза.
Я смотрел на нее и думал про Илью. Как он так же лежал, только больница поганая, пригородная, стены крашеные эмалью, кровати с высокими железными спинками, я и не знал, что такие еще используются. Тряхнуло меня еще на звонке Яны, у нее голос был… Я такого еще не слышал.
Господи, с какой скоростью я запихивал в конверт бедную Катю. Она только глазами хлопала. А потом казалось, что дороге нет конца и края. У Яны на пуховике следы крови.
Я к Илье прошел, хотя не пускали. Он сидел на кровати в одной майке и трусах. По мальчишечьи тощий, мосластый. Волосы растрепались, глаза — круглые, испуганные. На ноге повязка, а на стуле рядом небрежно брошены испачканные кровью вещи.
Вот тогда, именно в тот момент я понял, что любить не нужно учиться. Что либо любишь, либо нет. Иного не дано. Любовь и страх за этого мальчишку захлестнули с головой. Оказывается я всегда его любил, просто не знал этого, не понимал.
— Ты кровь сдавал? — резко спросила Даша.
Я недоуменно посмотрел на руку — свитер закатал и обнаружились крошечные ранки от капельницы и игл для забора крови. Я сдавал кровь, да. Два года назад попал в аварию, не смертельно, но крови потерял порядком. А крови моей группы — нет. Ромка, мой второй зам донора нашел очень быстро. А потом она ко мне пришла — Даша. Навестить, смеялась, что мы теперь одной крови. И как-то все пошло, поехало…
А кровь я с тех пор сдавал каждые четыре месяца, для того, чтобы она просто была, досталась тому, кому нужна. Только вот для Ильи ее не довезли…
— Для Ильи, — ответил я. — Он поранился, кровопотеря была большая.
Дашка поджала губы, глаза закрыла, словно давая мне знак уйти — она уставала и почти все время спала. Я поцеловал ее в лоб и вышел. На работу нужно. Наша няня наконец освободилась от предыдущего контракта и работала с восьми утра до семи вечера. Я был свободен и ощущать эту свободу было странно, и казалось — некуда ее девать. Раз стоя в супермаркете я вдруг понял, что покачиваю вперед-назад тележку с продуктами. Все время прислушивался, заплачет ли ребенок, закряхтит ли…
Перед работой я решил зайти к сыну. На следующий же после ранения день я заказал специальную машину для перевозки и перевел сына. Теперь он в большой городской клинической больнице, что бы не говорили о частных — врачи здесь были лучшими. Здесь в родильном отделении Дашка рожала, здесь же лежала в реанимации. Илюшка лежит в хирургии, мне просто перейти в другой корпус. Оба на коммерческой основе.
А в ту больницу я купил кровати. Много кроватей. Нормальных, с удобными матрасами, специальных, медицинских. В начале следующей недели доставят. Еще главный хирург пользуясь моментом выдал список необходимого — тоже нужно заказать.
Был соблазн покурить на улице, но я его отбросил — после. Все же, дети в палате. Поднялся, кивнув по пути вахтерше. Подумал, нужно было что-то купить Илье, но все тащила Яна. Я не знал, что нужно мальчишке семи лет. Надо было спросить напрямую… Может, книжку? Или гаджет? А едой Янка обеспечивает всю палату разом.
Я толкнул было дверь в палату и замер. В створках — стеклянные вставки. Через них видно палату, кровать Ильи в самом углу, у окна. На постели Яна сидит. Она… Она всегда с такой любовью на сына смотрела. Ее лицо преображалось. Становилось таким, как раньше — раньше она так же улыбалась и мне. Стало привычно горько, я отступил назад, не решаясь нарушить их покой. Я был лишним. Я привык к этому, почти с этим смирился, затем взбунтовался, но… Сейчас, когда она так на него смотрела я войти не мог. Подожду в машине, пока Яна уйдет.
Она постучала в окно. Стук получился резким, отрывистым, сухим. Я сначала хотел просто опустить стекло, но понял, что это будет слишком невежливо и вышел, выпуская из салона густой сигаретный дым — еще немного и топор можно будет вешать.
— Не понимаю тебя, нет! — горячо начала Яна. Споткнулась на словах, встретившись со мной взглядом, потом продолжила. — Ты то врываешься в нашу жизнь не считаясь ни с чьим мнением, то робко стоишь в сторонке, словно бедный родственник. Я видела тебя! Объясни мне, что ты делаешь вообще, Ларин?
Я снова затянулся, хотя от сигарет тошнило уже, да что там — от жизни тошнило. Какая-то она… так себе.
— Я просто не хотел быть лишним, — пожал плечами я.
Янка коротко рассмеялась. Горький смех, невеселый. Я стою, смотрю на нее. На губах трещинки. Заветрились? Быть может, кусала на нервах. Или… зацелованы? Тем, блядь, пижоном.
И свербит надсадно в груди, выть хочется. Не из-за пижона, нет, хотя и от его наличия радости мало. Чертовски обидно, что стать счастливым не получается так же просто, как заработать деньги. Четвертый десяток пошел, деньги уже есть, так много, что хрен знает, куда и на что тратить их, а счастья как не было, так и нет. Если только те полтора обманчиво коротких года с Янкой.
Господи, как же все просто на работе. Там я мог нагнуть кого угодно. Если нужно обмануть, увести тендер из под носа, довести до разорения, если нужно. Сотрудники в моем офисе, казалось, свято верили в то, что я могу все. А я не мог. Я разбивался об эту тонкую высокую девушку, вдребезги разбивался.
— Зачем ты тогда позволил мне уйти, Ларин? — вдруг спросила она.
— Я не мог сделать тебя счастливой.
Да, это блядь, единственное, чего я не мог. А мое счастье, оно в ней было, как иголка в яйце. Там же смерть. Все это в утке, утка хрен знает где — словом, условий так много, что я в них терялся.
— Ты единственный, кто мог, — сказала она. — А Илья… Он там ждет тебя. Привык, видимо.
Стряхнула с рукава пальто несуществующую пылинку, посмотрела на меня исподлобья, моя родная чужая Янка.
— Я люблю его, — коротко ответил я. Потом добавил. — Оказывается… И тебя люблю. Не думай, не ворошу, просто констатирую факт.
— Придурок ты, Ларин, — хмыкнула Яна.
Я засмеялся. Сигарету выбросил. Придурок, да. Янка уходила, удерживать ее я не имел никакого морального права, но и отпускать так сразу не хотелось. Я уже ловил себя на том, что хочется сказать хоть что-нибудь, чтобы не ушла так сразу. Мазохизм.
— В этот раз я все сделаю правильно, — сказал я в ее спину, Янка лишь махнула рукой. — Яна, стой! Что купить ему? Я не знаю, что нравится семилеткам.
— Спроси у него, — устало ответила она не оборачиваясь. — Он уже лет пять, как разговаривать умеет.
Я проводил Янку взглядом, затем нашел глазами окна палаты Даши — их отсюда видно было хорошо. С некоторой долей обреченности вновь подумал о том, что в этот раз точно все сделаю правильно. Вне зависимости от того, что мне это будет стоить. Закурил которую уже за сегодня сигарету, потом посмотрел на время, уезжать было поздно. Все произойдет уже сейчас.
Вновь поднялся наверх. Лифт в этом крыле был, но работал лишь для перевозки больных, поэтому я ходил лестницей. Через несколько ступеней моей колено начинало стабильно щелкать, к третьему этажу начинало молить о пощаде, но я не обращал на него внимания. За эти дни я уже выучил свой путь, знал его, до каждой шербинки между плитками пола.