— Пришла, — улыбнулся Ярослав.
Я кивнула — слышала их разговор с няней, слышала, как хлопнула входная дверь. Катька нашла взглядом папу, но улыбаться не стала. Занята делом.
— Можешь сходить в душ, я еще не ухожу.
Я бы могла остаться и на ночь. Какая разница, где не спать? Засыпать мне было еще сложнее, чем Катюше. В больничной палате я прислушивалась к дыханию сына, дома к тому, как мерно тикают часы. Здесь уснуть даже проще было — на радостях, что ребенок убаюкан. Но тем не менее я продолжала уходить к себе, стремясь сохранить остатки дистанции, которой еще недавно так гордилась.
— Оставайся, — предложил Ярослав вернувшись из душа. — Я тебе постель в детской, там удобная софа.
— Согласись, это будет слишком странным.
Словно не странно то, что я приезжаю сюда, как на работу, к этой маленькой девочке. И спросил бы меня кто, зачем я это делаю, я не смогла бы найти ответа. Разве можно это объяснить? А я…я чувствовала себя обязанной. Она такая маленькая, эта крошка. И мне отчаянно хотелось додать ей то, чего она не получала — хотя бы этих самых глупых сюсюканий. Над каждым младенцем сюсюкать должны, а Ярослав не умеет, няня — не хочет. А я просто чужая тетя, охочая до донорских материалов. Это — нечестно. И я неуклюже задабриваю карму, задабриваю эту малышку, хотя она и не понимает ничего.
— Вина?
Я подумала и кивнула — какая уже разница? Так может уснуть смогу. Тем более сидеть вот так молча вечерами с Ярославом тоже уже вошло в традицию. Чай мы пили, кофе, алкоголь — неважно. Все равно молчали, перебрасываясь редкими короткими фразами, случайными взглядами, словно боялись оба переступить черту, за которой точка не возврата.
— Иногда мне кажется, что она похожа на тебя, пусть это и абсурдно.
Я посмотрела на девочку — лежит на животе. Голову тяжелую задирает наверх упрямо, та чуть покачивается от напряжения. Опирается на локти. Перед ней — игрушка. Мячик, который мягко подмигивает разными цветами, заманивает. Так ей его хочется, этот мячик, кулаки сжимает, дыхание участилось. Я могу ей его дать, но тогда она потеряет интерес. Ей важно сделать это самой. Но хватать игрушки еще не умеет. Собрала все силы, потянулась к мячику, но сумела лишь толкнуть его кулачком, вскрикнула даже от огорчения.
— Она на тебя похожа, — ответила я. — Смотри, какая упертая.
Я залпом выпила вино, все равно не за руль — на такси поеду. Подумала, что наша жизнь вдруг превратилась в какой-то сюр, в пародию на жизнь. Разве могла я такое представить девять, восемь лет назад? Нет.
Мельком поднимаю взгляд, смотрю на Ярослава. Снова некстати думаю — как он красив. Всегда был самым красивым. И всегда считал свою красоту чем-то должным, не придавал ей никакого значения, не пытался ею пользоваться. И детей красивых делает, белобрысых только…
Сидит, в расслабленной руке бокал. Он и не пьет даже, густое красное вино почти не тронуто. Не то, что я. Он так близко, что я вижу волоски на его руках. Россыпь мелких родинок у локтя — их пять, еще в прошлой жизни посчитала, тогда, когда еще считала этого мужчину безоговорочно своим. Неожиданная горечь затапливает душу, я к ней не готова, не могу ей противиться.
Буду смотреть на девочку. Так безопаснее. Только Катя уснула, положив щеку на кулачок. Все, теперь я тут не нужна. Нет больше причин оставаться.
— Я тебя отвезу, — говорит Ярослав. — Я не пил.
— Глупости, — фыркаю я. — Сейчас только ребенка разбудишь.
Он со вздохом соглашается. Выходит меня проводить. На улице ветрено и прохладно, я в плаще, который сейчас комкаю в руках. Я тяну время. Мне хочется невозможного. Ярослава. Просто на вечер. Напрокат. Я знаю, что он не сможет мне противиться, мы же инь и янь, черт подери. Но я не нахожу в себе сил сделать первый шаг. Тогда, в ту ночь меня толкало отчаяние, а теперь оно мерно дремлет, став родным и уже привычным.
— Останься, — вдруг просит он.
Я ждала этого. Стою к нему спиной, по коже — мурашки. Меня разрывает на части. Знаю, что бежать нужно. Но так хочется остаться. Отвлечься от всего. Ярослав — не Антон. В моей внутренней градации грехов все сместилось, и бывший муж вдруг кажется меньшим злом. Он — в моей команде. Команда развалится, когда сын станет здоровым. А еще мой муж — таблетка. Та, которая позволяет забыться.
Я медлю, не в силах решиться. Мужская ладонь касается моей шеи, чуть отодвигает в сторону волосы, поглаживает нежную кожу за ухом. А потом просто меня к себе разворачивает. И я рада тому, что ничего решать не пришлось. Все решили за меня. А сейчас я остро нуждаюсь в том, чтобы быть слабой и безвольной. У меня на это еще два дня, а потом снова в больницу, и я снова стану самой сильной — для сына.
Я позволяю себе целовать его. Принимаю его поцелуи. Глаза открываю, смотрю на него. Так близко. Нос раньше идеально прямым был, сейчас с легкой горбинкой — когда ломал? На нем едва заметная россыпь веснушек — отпечаток весны. Ресницы темные густые, как у Илюшки совсем… Стоп, женщина, не думать сейчас о сыне.
— Гори оно все синим пламенем, — с каким-то отчаянием говорит Ярослав.
А я смеюсь. Наверное, это тоже отчаяние. Обнимаю крепко. Сержусь, что пахнет гелем для душа — мне всегда нравился его запах. Приходил с работы, а я прижималась к нему, вдызала полной грудью, Ярослав меня токсикоманкой называл…
На губах горечь слез, но их я не стыжусь. Вот еще почему именно Ярослав важен и нужен сейчас — перед ним я могу позволить себе быть слабой. Обнимаю его за плечи. Кожа к коже, тесно, близко. Ловлю на себе мужское дыхание, сама дышу через силу — вдруг воздуха становится категорически мало. Наш секс болезненно яростен, Ярослав буквально вдалбливается в мое тело, я судорожно стискиваю его плечи, наверняка потом синяки останутся… Мозг все же отрубается — незадолго до оргазма. В этот раз Ярослав все же кончил в меня, лениво думаю об этом, собирая себя по крохам.
Болит копчик — трахались мы на полу. Все тело ноет, но расслаблено — приятно. Все еще чувствую в себе отголоски оргазма, тело словно вибрирует. Дышу. Смотрю в потолок — идеально белый, неброская лепнина по карнизу. Не думаю ни о чем, и это — прекрасно. Это то, что мне сейчас нужно.
Катя взрывается плачем так резко и яростно, что в реальность я возвращаюсь рывком. Вспоминаю, что ребенка оставили на диване. Он широкий, но Катя вертится уже немного. Представила, что ребенок упал и похолодела. Вскочила, как была, голая, со следами слюны и спермы на теле, понеслась в гостиную, перепрыгнув через лежащего на полу Ярослава.
Она не упала. Перевернулась обратно на спину, иногда это у нее так резко получалось, что она пугалась. Может и сейчас так…подхватила ее на руки. Они — трясутся. Это же не просто маленькая девочка. Это ключ к моему сыну. Ключ к счастью.
Катя успокоилась, но дышала еще рвано, всхлипами, вертелась у меня на руках. То, что я стою голая, вот так, я поняла, когда она схватила меня на сосок. Наверняка неосознанно — не умела еще брать. Я осторожно отстранила ее ручку и устроила ребенка в постели.
— Ночь уже, — сухо сказала я. — Я пойду.
Ярослав отвел прядь моих волос от лица. Вынудил меня приподнять лицо за подбородок. Поцеловал. Не так, как на полу целовал, совсем недавно. Легко, едва коснувшись. А мне зареветь захотелось и к нему прижаться — ну, зачем все так???
Мимо консъержа пробегала низко опустив голову — я и правда такая, как они обо мне думают. Но я не чувствовала стыда. Скорее — злость на себя. Хотя бы за то, что ни о чем не жалею. А утром проснулась совершенно разбитой, не радовало даже то, что сумела проспать рекордных по нынешним временам семь часов. Все тело ломит — последствия бурного секса на полу. Не по годам тебе Яна, такие развлечения. С трудом заставила себя подняться и дойти до ванной.
— Нужно позвонить сыну и ехать на работу, — сказала я своему растрепанному отражению.
А потом увидела небольшие, уже присохшие пятна на белой футболке. На груди. С таким я уже сталкивалась… Когда Илью грудью кормила.
Глава 20. Ярослав
Мне казалось, что я насквозь пропитался запахом Яны. И это нравилось, я плыл словно. Смешно, даже в душ было идти жалко — смывать с себя ее поцелуи. Но и потом мне мерещился аромат шампуня Яны, ее духов, ее кожи. Шел к Даше и даже надеялся, что она вдруг почувствует запах другой женщины. И тогда — все решится. Ибо я не знал что делать, не сказать нельзя, сказать сейчас — слишком жестоко.
— Есть сподвижки? — спросил я у ее врача заглянув в кабинет.
Тот только плечами и пожал.
— Я больше не вижу смысла держать тут вашу жену. Конечно, вы платите хорошие деньги… Но смысл? На природу ее надо, на солнышко, в реабилитационный центр, весной дышать.
Я все еще приходил к жене редко. Отчасти потому, что работа и Катя отнимали все свободное и не свободное время. Отчасти потому, что хотел выбить ее из зоны комфорта. А еще — потому что стыдно. Что она здесь, в четырех стенах заперта, а все мои мысли не о ней. Занята моя голова другим целиком и полностью.
Я откровенно блефовал, сказав о том, что признаю Дашу недееспособной. Прощупывал. Сейчас у меня папка документов, которые Даше требуется подписать, и она их подпишет, чего бы это мне не стоило. На кону стоит жизнь ребенка, все риски я взвесил — да и что здесь можно было взвешивать вообще?
Привычно не торопясь, оттягивая тягостный разговор поднялся по ступеням. Потом уже сам на себя разозлился, коридор преодолел стремительно, в несколько широких шагов. Рывком распахнул дверь. И замер обескураженный.
— И давно ты ходишь? — спросил я.
Из меня буквально сочилась едкая горечь напополам со злостью. Дашка обернулась, меня увидела, лицо ее некрасиво скривилось, словно рябью подернулось. Плакать будет, со злостью подумал я. Главное, чтобы не решила падать в обморок, на рыцарские жесты меня может и не хватить сейчас. Не в этот момент.
— Слава…
— Когда. Ты. Начала. Ходить.