— Нет, не потеряла. Просто захотелось проветриться, — хочу избавиться от заботы Тамары Львовны, и не хочу, чтобы она лишний раз волновалась, тоже.
Она — хорошая женщина и очень мне помогла, когда против меня ополчились почти все жильцы.
— Что стряслось? — в проницательности ей не откажешь. — Опять…
— Нет, это другое. Но я не уверена, что смогу и дальше снимать у вас квартиру.
Демон знает, где я живу. Он еще придет. Еще будет давить на болевые точки. А мне нужно время собраться с силами.
Пришло время перегрызать лапу.
Глава 27
Демон
Вытащенная из душа, Маська смотрит на меня открыто.
Горько, напряженно, но открыто.
— Это не я.
— А кто? — зверею я. — Мась, мне очень не хочется думать, что в этом дерьме замешана ты, но, блядь, я все меньше в это верю.
Я знаю ее, как облупленную.
— Я не устраивала Инге ничего. Мое вина, хотя я за собой ее не чувствую, только в том, что я не дала вам помириться.
— Что?
Я смотрю на нее, пытаясь оценить ущерб, который она наносит мне своими словами. То есть все-таки приложила руку. Пытаюсь гасить вспышку ярости, потому что мне надо дослушать, а в гневе я не слышу ничего.
— Что? — вспыхивает возмущенно Маська. — Какого хрена, Дим? А ты думал, что? Что я не воспользуюсь возможностью избавиться от Воловецкой?
— Ты знала, что это была подстава, — медленно, с расстановкой произношу я. — Знала и не сказала.
— Почти сразу поняла, — пожимает она обнаженным плечом, на котором до сих пор блестят капли воды.
Скулы сводит, сжимаются кулаки. От плеча идет зуд, там мне хочется с размаха куда-нибудь впечатать со всей дури, сбросить адреналин, потому что расшатанный контроль слетит к ебеням через три, два, один…
— Почему? — высекаю, с трудом взяв себя в руки.
— Не делай вид, что не понимаешь, — закатывает глаза Маська. — Или ты наконец созрел поговорить по-взрослому?
— По-взрослому мы с тобой поговорили еще тогда. И эта тема закрыта, — рублю я.
— Это ты так, блядь, решил, Дим! Меня ты не спросил! Все было хорошо, пока не появилась Воловецкая. Инга мне мешала. И когда подвернулась возможность, я ее использовала. Что тебя удивляет? Ты сам так делаешь.
Да, Маська права. Я так делаю. Использую все возможности. Но не тогда, когда это может навредить близким, например, ей.
— Ты поэтому устраивала вечеринки, не давая мне протрезветь? Отправляла меня к отцу? Твердила, с глаз долой из сердца вон…
— Да, — Маська аплодирует моей догадливости театральными хлопками. — Если бы вы встретились, вы бы разобрались. Помирились, как обычно. А я опять слушала ваш трах из-за стены! Ты бы протрезвел и потащился к ней!
В нарочито спокойном голосе сестры начинают проскальзывать истеричные нотки. Кажется, не я один на грани нервного срыва.
— Ты думаешь я не знаю, как ты пьяный мотался к ней под окна, пока не улетел в Лондон? Вы бы, блядь, опять прилипли друг к другу! Риск был слишком высок. И да, я сделала все, чтобы вы не захотели встречаться.
— Вы? — улавливаю я, а внутри все холодеет в дурном предчувствии. — Что ты ей сказала!
Маська противно смеется, плюхается на кожаное кресло, закидывая ногу на ногу так, что полотенце, которым она обмоталась, задирается совершенно неприлично, но мне плевать.
Я никогда не смотрел на нее, как на женщину.
— О, да! Ты бы видел лицо Инги, которая смотрела на то, как ты дерешь ту девку.
— Что? — кровь разом отливает от сердце, оно замирает пустой тряпочкой, пропуская удары. В груди образовывается черная дыра.
Блядь, все еще хуже, чем я думал.
Чудо, что Инга до сих пор со мной разговаривает. Это будет сложно, вернуть мою девочку, но я справлюсь. Остается передавить сначала всю гниду вокруг.
— Да, я показала Воловецкой, что тебе норм без нее, что ты вернулся к прежнему образу жизни, что ты о ней не тоскуешь… Знаешь, мне правда понравилось выражение ее лица.
— Ты — дрянь! — меня выжигает изнутри желание стереть самодовольную улыбочку Маськи, но я не могу поднять на нее руку, и это раздирает меня на части.
— А что не так? — делано удивляется она. — Я же твой член руками в ту дырку не вставляла. Ты все сам. Все пыжишься доказать, что ты не такой, как отец, а на самом деле от осинки не родятся апельсинки. Ну хоть не одна я, скрепя зубами, смотрела, как ты ебешь другую.
— Ну конечно. А ты хотела, быть на ее месте? — яд в моем голосе достигает цели, красивое кукольное лицо Маськи искажает злая гримаса, достал. — А я-то думал, мы — семья.
— Мы не семья. Я не твоя сестра. Только ты предпочитаешь от этого отмахиваться, — выплевывает она.
— После того как я уехал, ты не остановила это, — припечатываю я. — Не знал, что ты настолько гнилая.
Маська вздрагивает.
— А зачем? Да и не я начинала все это. Зачем портить чужую игру если она мне на руку?
— Инга ничего плохого тебе не сделала. За что ты с ней так?
— Мне надо было, чтобы она свалила, провалилась сквозь землю, чтобы ее не было рядом, когда ты вернешься. И ты ошибаешься! Она забрала тебя у меня. Поначалу я думала это у тебя пройдет, но потом поняла, как ты серьезно вляпался.
— Маська, ты кукушкой поехала? Меня у тебя никогда не было!
— Блядь, Дим! Потому что ты прячешь голову в песок, как гребаный страус! Ты даже сейчас называешь меня детским именем! Какая я тебе нахуй Маська? Я — Маша. Маша Кравцова! Не Маська Горелова!
Пытаюсь разглядеть в лице сестры хоть что-то человеческое, и не удается.
— Я тебе доверял. И зря. Ну ты и мразь. Ты подло нагадила Инге, но плохо сделала мне. Инга сильная, она справится. А я без нее нет.
Маська отворачивается от меня, кривя губы.
Но ведь это не все. Нутром чую. Маська всегда добивает до конца. Она не могла остановиться на полпути.
— Чего еще я не знаю? — прессую я.
— Откуда мне знать? — равнодушно смотрит на меня.
Хватаю стакан с остатками минералки со столика и, размахнувшись швыряю его в стену за ее спиной. Он разлетается почти стеклянной пыль, осыпая ее Маску и оставляя мокрое пятно на обоях, медленно пропитывая их.
— Что еще ты сделала? — голос уже похож на звериный рык, я и сам с трудом различаю слова в нем.
Дрожащей рукой Маська подтягивает к себе пачку сигарет и, нервно щелкнув несколько раз зажигалкой, закуривает.
Поняла, сучья дочь, что в этот раз ей с рук не сойдет. Она укусила члена стаи, свои семьи. Сейчас я еще ее слушаю, поэтому сдерживаюсь. А потом выбью предательские зубы. Фигурально. Но, блядь кусаться она больше не сможет. И Маська это поняла.
— Что. Ты. Сделала.
Дрянь собирается с духом, но мое терпение кончилось.
Я не выдерживаю и подлетаю к ней, хватая за волосы.
Маська даже не пикает. Еще бы! Вот мать ее таскала ее за волосы от души, а я просто привлек внимание.
— Открой рот и говори.
Сдавленный голос и слеза, выступившая у нее на глазах, меня не трогают.
Инге пришлось хуже.
— Я дала ей понять, что ты автор того, что творится с ее жизнью.
— Какая ты сука!
Глава 28
Инга
В квартире Тамары Львовны я сбрасываю лодочки и, немного стыдясь за тайное удовольствие, босыми ногами шлепаю по теплому паркету на кухню, где уже что-то гремит и позвякивает. Светло-желтые обои даже в пасмурную погоду создают иллюзию солнечного дня. Я как будто впервые за последние шесть месяцев выхожу из подвала на свет, даже воспаленным глазам немного больно.
Шмыгая покрасневшим носом, пристраиваюсь за столом и слежу за неспешными движениями хозяйки.
— Замерзла? Сейчас пить чай будем. С ватрушкой.
У меня в носу щиплет, настолько уют этой квартиры в диссонансе с раздраем в моей душе, где собралась гроза и никак не прольется, смывая тяжелые давящие тучи.
Мне нравится дома у Тамары Львовны: несмотря на то, что сын ей сделал потрясающий ремонт по последнему слову, здесь все равно сохраняется какой-то кусочек прошлого, доброго и трогательного.
— Ну чего ты, как неродная? Руки мой. Сейчас накрою.
Я послушно отправляюсь в ванную, а, вернувшись, застаю на столе шикарный чайный сервиз. Белый с нежными розами.
— Не жалко? — спрашиваю, потому что мне кажется, если я возьму его в руки, обязательно что-то пойдет не так. Я что-нибудь сломаю.
Это же так легко, что-то сломать. Например, меня саму…
— Милая, чего его жалеть? — веселится Тамара Львовна. — Это всего лишь чашки. Черепки. Моя бабка держала потрясающий фарфоровый сервиз в шкафчике и никому не позволяла им пользоваться, пока в одну из ночей крепления от времени не расшатались, и шкафчик это не рухнул. И новенький сервиз превратился в груду осколков, так ни разу и не послужив, и не принеся удовольствия. Ты понимаешь, о чем я?
Я киваю, но глубокий философский смысл меня не трогает. Я, скорее, как тот самый ящик с расшатанными креплениями, внутри которого остались лишь осколки.
— Рассказывай, что стряслось, — требует Тамара Львовна, наливая из заварочного чайника красноватый чай с терпким запахом.
Мнусь.
Не хочу вываливать на нее все, она и половины не знает.
Тамара Львовна встала на мою сторону, когда бабки в подъезде устроили мне трэшатину. В один момент они собрали почти митинг перед дверями квартиры, кричали мне гадости, обещали выжить, угрожали ежедневными ментовскими проверками, чтобы закрыть бордель.
Когда я совсем отчаялась, появилась она, быстро поставив всех на место.
— Лидка, старая кошелка! Чего ты цепляешься к девчонке! — услышала я хозяйкин голос сквозь хлипкие двери. — Мне, может, твоему мужу сказать, что я вижу в свой бинокль?
У меня все обмерло, если она меня сейчас выгонит, поверит старым дурам, мне некуда идти.
— Да иди ты со своей подзорной трубой! — визгливый голос соседки справа полосует по взвинченным нервам. — Ничего такого ты видеть не могла!
— А я вот скажу, что видела, и разбирайтесь там до посинения!