А я все плачу, но уже почти беззвучно. Утираю слезы, которые катятся и катятся по щекам.
— Про Адама сама ему скажешь, если захочешь, — мама откладывает телефон.
— Ты же потом все расскажешь… Я же знаю тебя…
— С большим опозданием.
— Что у вас за отношения?
— Отношения, в которых ничего не осталось, — поднимается на ноги, касается моего лица и улыбается, — кроме чувства вины, сожаления и последствия от множества ошибок, которые решали, как умели. Много суетились, Мила, а пострадала наша дочь. И, увы мне, я тоже виновата.
Молчит несколько секунд и отрешенно говорит:
— Он хотел вернуться, а я его не приняла, Мила. Прости меня.
Глава 17. Мам, просыпайся
Поджидаю Адама на кухне, когда он выйдет из комнаты Вани, но он, похоже, заснул, а врываться с новыми претензиями, которые по большей части не к нему относятся, бессмысленно.
Поэтому я иду спать, и сейчас я очень недовольна тем, что у нас маленькая квартирка и что мы делим одну комнату с мамой на двоих. Я бы сейчас предпочла сидеть сердитой белкой в своем дупле. Одна.
Отец хотел вернуться. Как женщина, я не могу винить маму в ее нежелании принимать его, но как ребенок, который верил, что родители могут помириться, если захотят, я злюсь. И учитывая тот факт, что моя мама так и не нашла других серьезных отношений, то она любила.
— Ты счастлива?
— Я сплю, Мила, — недовольно ворчит мама.
— Не спишь.
— Счастлива.
— Нет.
— Мила, мое счастье не было сосредоточено только на твоем отце.
— Почему ты тогда одна?
— То, что я не выскочила замуж, не значит, что у меня не было мужчин.
— Что?! — я аж подскакиваю с кровати.
— Поэтому я об этом не распространяюсь, — мама вздыхает и переворачивается к стене лицом.
— И кто?!
— Какая разница?
— Мама! — зло шепчу я.
— Боже, у меня дочь — монашка.
— Мама!
— Мне не понравилось замужем, — мама елозит головой по подушке. — Вот честно. Из всех плюсов замужества — только дикая дочь.
— И сейчас есть кто-то?
— Я сплю.
Упрямо замолкает и не реагирует на мои расспросы. У меня нарастает желание кинуться к Адаму и поделиться тем, что моя мама… совсем не монашка, которая все эти годы страдает по неверному мужу.
Я все понимаю. Я современная женщина, но, кажется, я хотела бы, чтобы мама гордо любила отца. В одиночестве.
— Какая я дура, — шепчу я и прячусь под одеяло.
— Нет, — сонно отвечает мама. — Ты хорошая… любимая…
Ворочаюсь в тишине. За стеной спит Адам и Ваня, и я не знаю, что нас всех ждет и как я со всем справлюсь, если совершенно не знаю жизни в ее сложностях, к которым я не готова.
И снится мне всякая тревожная ерунда. От меня убегает Ваня к Адаму, который подхватывает его на руки и уходит к размытой женщине. Я кричу, вязну ногами в черной луже по колено, и меня никто не слышит, а затем я в Адаме вижу отца, а в Ване — маленькую себя. Размытая женщина становится мамой, которая берет и исчезает.
— Мам, — маленькие теплые ладошки обхватывают мое лицо, — Мааааам… Мама… Мам…
С судорожным вздохом открываю глаза, и Ваня награждает меня чмоком в нос:
— Мамуля, — а затем валится на меня всем телом, и я крякаю от неожиданности.
— Папа завтрак приготовил…
В нашей жизни появился папа с завтраком. Я бы умилилась, но я Адаму не верю.
Сейчас очарует всех, приручит, а затем сделает больно. Так больно, что потом Ване будут сниться кошмары.
— Просыпайся, — сползает с кровати и стягивает с меня одеяло. — Мам.
— Встаю, сына, — сажусь и тру опухшие веки. — Встаю.
— А еще мы переезжаем, — Ваня смотрит на меня круглыми глазами.
— Что?
— Так папа сказал, — пожимает плечами. — Почему он не хочет жить тут?
— Я не знаю…
Медленно и недоуменно моргаю. Мозг отказывается воспринимать очешуительные новости о внезапном переезде. Я даже не могу возмутиться, потому что кошмар не отпускает из липких лап.
— Ему не нравится у нас?
— Возможно, — сглатываю кислую слюну и поджимаю пальцы на ногах.
— Па! — кричит Ваня, разворачивается и шлепает к двери. — Па!
— Что?
Меня накрывает странное чувство изумления. До этого момента в нашей квартире не было слышно громкого мужского баритона.
— А как же садик?
— Мы решим этот вопрос, — голос Адама спокойный и невозмутимый.
— Я не хочу другой садик, — Ваня выходит из комнат, озадаченно почесывая затылок. — А футбол?
— И с футболом разберемся, — отвечает Адам. — Маму разбудил? Или мне идти ее будить?
Глава 18. Злая мартышка
— Ой, хочу спать, — падаю на кровать и накрываюсь одеялом.
Ваня заглядывает в комнату, хмурится и жует губы, а затем орет:
— Папа! Иди будить маму! Меня она не слушается!
Уходит, недовольно и громко шлепая босыми ногами, и бурчит:
— Не слушается.
— Сейчас разберемся.
Адам заплывает в комнату, и я сажусь, злобной змеей прошипев:
— Дверь закрой.
— Даже так? — вскидывает бровь, ухмыляется и закрывает дверь с тихим щелчком делает шаг. — Только нам нельзя шуметь.
От него веет сладкой ванилью.
— Ты какого черта тут устроил? — встаю я, игнорируя его улыбку.
— Завтрак, — щурится. — Сытный сладкий завтрак.
— Переезд? — сжимаю кулаки. — Все-то ты в одно рыло тут решил…
— Район так себе, квартира маленькая…
— Хороший район, — цежу сквозь зубы я. — И квартиры нам этой за глаза хватало, пока ты тут не прилетел…
— А я вот прилетел, Мила. И это логичное развитие событий, что мой сын будет жить в моем доме, и его мать тоже, потому что он любит тебя и папа без мамы уже не так весело.
— Весело? — вскидываю бровь. — Так для тебя сын — это что-то из разряда веселья?
— Согласись, ты тут даже поскандалить и покричать не можешь, пренебрежительно смеется. — Стены тонкие и все слышно.
— Прекрати паясничать, — глухо рычу я. — Какой к черту переезд?! И дело не в квартире, Адам! А в том, что у него тут садик, кружки…
— Был я в вашем садике, — усмехается. — И на футболе. Мне не понравилось.
— Тебе не понравилось?! — охаю я. — Тебе?!
— Да, — пожимает плечами.
Огреть бы его чем-нибудь тяжелым по его тупой голове, чтобы мозги встали на место, но вряд ли это поможет.
— А сыну твоему нравится! Ване нравится! У него там друзья, Адам! Его друзья, его воспитатели, его тренер по футболу, — топаю ногой. — Не твои! Это не ты в садики на футбол ходишь! Твое не нравится можешь засунуть себе в задницу, поглубже и провернуть несколько раз!
Не успеваю сообразить, как Адам хватает меня за запястье, притягивает к себе и выдыхает в губы.
— Какие у тебя фантазии, Мила.
Я недоуменно моргаю три раза, а затем до меня доходит намек Адама, глаза которого темнеют.
Хочу ударить его лбом и расквасить ему нос, но он, как в ловком танце уходит в сторону, рывком разворачивает меня спиной и притягивает к себе.
— Ты всегда с утра злая? — шепчет на ухо, и я чувствую попой его возбуждение, что меня ввергает в оцепенение на несколько секунд. — Я уже забыл, какая ты милая, когда растрепанная и сонная.
Особенно милая…
И в памяти всплывает, как Адам после сна не давал мне выползти из-под одеяла и как моя шутливая борьба с его поцелуями, объятиями заканчивалась сладкой и томительной близостью.
— Сопротивление бесполезно, — горячим шепотом припоминает те слова, которые плавили мое сознание и тело. — Не убежишь… — делает паузу, и его губы обжигает изгиб уха. — Хочу тебя…
По телу прокатывается волна слабости, жара и уходит в ноги. Хочу насладиться кратким мгновением теплого желания к сильному мужику в его медвежьих объятиях, но я вырываюсь, когда слышу топот ног.
— Разбудил? — в комнату заглядывает недовольный Ваня и облизывает с пальцев варенье.
— Да, разбудил, — вскидываю подбородок, приглаживаю волосы дрожащей рукой и выхожу из комнаты. — Мама сейчас зубки почистит… — выдыхаю, — умоется… причешется… Так, — оглядываюсь, — а где бабуля?
Ваня пожимает плечами:
— Ушла.
— Куда?
— Сказала, что к соседке за геранью, — мимо невозмутимо шагает Адам.
— Какой геранью? — недоуменно спрашиваю я. — Она не любит цветы. У нее даже с кактусами дружбы нет.
Она подставила меня. Слиняла под шумок, чтобы для Вани случилось милое утро с папой и мамой без ее участия.
Ваня толкает меня:
— Чистить зубы и умываться.
— И за завтраком устроим семейный совет, — Адам скрывается на кухне. — Пять минут, Мила, или мы тебя сами умоем, причешем и зубы почистим.
Ваня смеется, аж захлебывается, а я хочу кричать, как мартышка, которой прищемили хвост.
Глава 19. Мама отвыкла
— Садик тебе, значит, нравится? — задает вопрос Адам.
— Угу-м, — Ваня подхватывает оладушек с тарелки рукой и с аппетитом его кусает. Жует и бубнит.
— У меня там много друзей.
— Кто?
— Саша, Коля, Андрей… — загибает пальчики, затем краснеет, тупит глаза в тарелку и насупленно кусает оладушек.
— Кто еще?
Вот пристал к ребенку, а. Делаю глоток кофе и медленно выдыхаю.
— Лиля, — отвечает Ваня, и у него краснеют даже уши.
Адам косит на меня взгляд, с трудом сдерживая улыбку и уточняет:
— Лиля.
— Да, — сердито отзывается Ваня и хмурится.
Так, мой сын влюблен в Лилю? Какая милота. Забываю о раздражении на Адама, и расплываюсь в улыбке. Хочу узнать подробности, растормошить пунцового и надутого сына и выяснить, почему он о Лиле до этого самого момента молчал, но его отец опережает меня очередным вопросом:
— Значит, не хочешь терять друзей?
Ваня качает головой:
— Не хочу.
— Согласен, — Адам откидывается на спинку стула и постукивает пальцами по краю столешницы, — друзья — это серьезный довод. Тогда придется тебя возить в твой садик.
— И на футбол? — недоверчиво спрашивает Ваня.
— И на него. Такой расклад тебя устроит?