Ваня хмурится, надувает щеки, задумчиво ковыряется в тарелке и спрашивает:
— А бабуля?
Да, как насчет бабули? Готов ли ты, отец-молодец, терпеть бабулю, если, конечно, она решит переехать с нами, в чем я сильно сомневаюсь. Она ведь мудро отойдет в сторону и позволит Адамушке сыграть в образцовую семью, в которой мнение матери никто не спрашивает.
— У нас будет большой дом, в котором будет место и для бабули.
— Насколько большой? — Ваня поднимает свои большие глазки, а затем шепчет. — Мама злится. Не хочет уезжать.
Я не знаю, как я выгляжу со стороны, но я чувствую, как мои мышцы на лице перекосило. Я очень стараюсь быть понимающей женщиной, которая желает сыну счастья и семьи, но он ведь не в курсе того, что у папы есть бывшая жена и нынешняя Настя.
— Переживает, — Адам мягко улыбается Ване.
— О чем?
— Меня долго не было рядом, Вань, — тихо отвечает Адам. — И у нас не было связи.
Я пинаю его под столом по ноге. Сильно и больно, рядом с коленом.
— Ты ведь папу еще любишь? — Ваня переводит взгляд на меня, и я вновь пинаю Адама, натянув милую улыбку. — Мам.
Я не думала, что материнство обернется для меня подобным испытанием. Крики по ночам, болезни, капризы, памперсы, недосып — полная ерунда по сравнению с тем, что происходит в данный момент. У Вани папа вернулся, и если сейчас на него обрушится жестокая новость, что мама папу не любит, то это его ранит. Особенно после грандиозного спектакля с ракетой, космонавтом и завтраком.
— Я не выспалась, сына, — ухожу от вопроса, и Ваня хмурится.
Вот этот момент, который он будет потом обсуждать с психотерапевтом спустя годы. Я сейчас рушу его жизнь своим глупым упрямством. Что мне стоит улыбнуться, взять Адама за руку и сказать “Я люблю твоего папу”, а после поцеловать его щеку? Я иду по стопам матери, которая тоже поставила свою гордость выше дочери?
— Отвыкла от папы, — Ваня кусает оладушек, тщательно и сосредоточенно жует его в тишине и смотрит на Адама, у которого выступила венка гнева над бровью. — Надо это исправить.
Адам медленно и недоуменно моргает. Видимо, он не такого ответа ждал.
— Коля неделю болел, и я от него отвык, — Ваня пожимает плечами. — Потом опять привык и опять дружим.
— А в этом есть логика, — тихо отзывается Адам.
— И мама очень скучала, — Ваня вздыхает, — она так и говорила: я тоже скучаю по папе и он скоро вернется. Ты вернулся, и значит, она не обманывала меня.
— Да, я должен был быть рядом, — Адам приглаживает волосы на макушке Вани, — но у меня не получилось.
И кто виноват? Конечно же, мама. Адам вслух об этом не говорит, но кидает на меня очень красноречивый взгляд, в котором я вижу его осуждение и злость, и я почти согласна, что не должна была скрывать сына.
— Ма, давай жить в новом большом доме? — Ваня вытирает губы и поднимает взгляд. — Не понравится, вернемся и будем жить тут.
Глава 20. Жуткая жуть
— Тогда самое время собрать вещи, — придвигает ко мне тарелку с оладушками, щедро политыми вареньем.
— Уже? — удивляется Ваня.
Давай, сынок, устрой истерику, заяви, что никуда не поедешь и что не хочешь в большой красивый дом. Адам прет танком по нашей жизни, и не в его арсенале никаких полумер.
— А чего время тянуть?
Ваня косит на меня подозрительный взгляд. Ворвался весь такой самодовольный, эгоистичный и решительный в наш быт. Он папа. И это ведь так удобно стать папой, когда сын твой уже подрос.
— Очень злится, — шепчет Ваня.
— Да, вижу.
А, может, мне не бороться против Адама и его желания быть папулей? Ну, не соперник я ему сейчас, а своей бессильной злостью могу отвернуть от себя сына. У него такая радость в жизни приключилась, а мама сидит и пыхтит, как бобр, которому один козел решил разрушить плотину.
— И у тебя есть и свой чемоданчик, да? — улыбаюсь Ване, который от моей неожиданной улыбки и воркующего голоска удивленно вскидывает бровь, прям как его отец. — Вот и посмотрим, сколько в него игрушек вместится.
А пусть везет нас в большой и красивый дом. Хоть посмотрю, как живут другие люди, у которых нет нужды расписывать зарплату до каждой копеечки.
— Тогда я пойду? — тихо уточняет Ваня, недоверчиво щурясь на меня.
Киваю, провожу ладонью по его мягким волосами и шепчу:
— Да.
Ваня сползает со стула, не спуская с меня глаз, шмыгает, трет нос и пятится к двери. Не верит моей приветливой и дружелюбной улыбке. И не зря. У меня в голове созрел хитрый план.
Я знаю, что в детский чемоданчик влезут не все игрушки, и Ваня может разозлиться. Это он сейчас милый пупсик, но умеет быть и драконенком, который громко кричит, гневно плачет и в ярости катается по полу. Вот наш папа готов к такому?
Ваня прикрывает за собой дверь, и Адам выжидает минуту, прежде чем заявить:
— У тебя сейчас улыбка, как у жуткого клоуна, Мила. У тебя лицо, что ли, свело?
— Я тебя ненавижу, — едва слышно отвечаю я и продолжаю улыбаться еще несколько секунд.
После открываю рот, чтобы прогнать жуткий оскал с лица, массирую пальцами область вокруг губ.
— Все-таки свело, — хмыкает Адам.
— Заткнись, — цежу я сквозь зубы и хватаю вилку. — Утопить тебя в каком-нибудь болоте.
Замолкаю, когда слышу, как по линолеуму шаркают колесики. Дверь распахивается, и Ваня деловито вкатывает свой детский синий чемоданчик со щенками в центр, кухни. Кладет его, открывает, сидя на корточках, и выходит, чтобы через минуту вернуться с охапкой игрушек.
Бросает их на пол и опять исчезает.
— Не понял.
Адам переводит на меня взгляд, ожидая, что я все объясню, но я молча поедаю оладушки, которые вполне себе съедобные и даже вкусные. Воздушные такие, сладкие и ванили в меру.
Ваня упрямо несет на кухню все свои игрушки. На третий заход он психует и затаскивает к нам корзину, в которой хранится его богатство. Наконец, он понял смысл этой корзины, которую он игнорировал все это время. Надо же, я его воспитываю даже сейчас.
— А у тебя много игрушек, — удивленно тянет Адам.
— Ага, — Ваня неуклюже переворачивает корзину с игрушками. — И все любимые.
У меня, кажется, глаз дергается, когда я вижу облепленный пластилином и разрисованный фломастерами камень среди детского барахла. Только не его. Только не его. Я готова душу дьяволу продать, чтобы избавиться от Фёдора. И я понятия не имею, почему этот камень стал Фёдором.
Замираю затаив дыхание, когда Ваня задумчиво берет Федора в руки. Разглядывает его, поправляет пластилин и отправляет в чемоданчик.
— Что? — шепчет Адам. — Ты чего так глаза округлила? Мила, дыши.
— Милый, может, Фёдора тут оставим? — ласково воркую я.
— Нет, он с нами, — Ваня располагает жуткий камень в углу чемоданчика.
— Фёдор? — Адам медленно вскидывает бровь.
— Я уже думаю, что в этот камень вселился демон, — неторопливо жую сладкий оладушек, — и теперь у него планы на Ваню.
— Почему Фёдор? — Адам обращается к Ване, который откладывает в сторону голубого зайчика.
— Потому что Фёдор, — он поднимает взгляд.
— Я сейчас чувствую себя будто в ужастике.
— Фёдор хороший, — Ваня улыбается.
— Предлагаю не развивать эту тему, — шепчу я. — Так Фёдор обычно лежит под кроватью и никто о нем не вспоминает.
Какое обескураженное лицо у Адама. Я хочу хохотнуть, но я сдерживаю себя, потому что не хочу довести папу-космонавта до сердечного приступа зловещим смехом.
— Под кроватью? — переспрашивает Адам.
— Я пыталась от него избавиться, — пожимаю плечами. — Но увы. Может, у тебя получится? — поддаюсь в его сторону и хитро улыбаюсь. — Давай, по-мужски.
Адам переводит взгляд на Фёдора, затем на Ваню, который кладет к камню маленький желтый грузовичок, и вновь смотрит на меня:
— Я пока пребываю в растерянности. В мужской растерянности.
— Я так и думала, — отправляю последний кусок оладушка в рот. Жую, глотаю и зловеще шепчу.
— Фёдор теперь захватит твой большой и красивый дом.
— Жуть.
— Еще какая, — медленно киваю я. — Не хочешь обратно в космос?
— Папа сказал, что в космос больше не полетит, — Ваня вертит в руках робота без головы, а затем серьезно смотрит на меня. — Он дал мне обещание.
— Иди собирайся, — Адам вздыхает и перемещается на пол к игрушкам. — Мы тут уже сами разберемся.
Глава 21. Ты там не нужна
С рыком кидаю джинсы к остальной куче одежде. Не хочу переезжать, не хочу играть по правилам Адама, не хочу его впускать в свою жизнь и делиться сыном. Не хочу!
— Тебе не обязательно сейчас все барахло перетаскивать, — в комнату заходит мама.
У нее в руках стаканчик с маленьким зеленым отростком. Шагает мимо, переступая через завалы одежды, и ставит стаканчик на подоконник:
— Надеюсь, ты выживешь, дружочек, — оглядывается, — остальную часть перевезешь потом.
— Это, что, герань?
— Ага. Я же за геранью ходила. Люба, конечно, очень удивилась, но вот захотелось герани в доме. И, кстати, с вами я не поеду.
— Это было ожидаемо. Все стараешься ради Адамушки.
— Тут ты неправа. Я стараюсь ради себя. Я вас люблю, но я хочу пожить одна. Я эгоистка, да? — она мягко улыбается.
— Надо Ване сказать, — отворачиваюсь и тянусь к футболкам.
— Я уже сказала, — меланхолично отвечает мама, — сейчас плачет в широкую и сильную грудь отца.
Хочу встать и побежать на помощь к сыну, но мама шипит:
— Ты там не нужна.
Острая игла обиды, ревности и злости пронзает сердце. Не нужна. Адам выигрывает в борьбе за сына, и мама ему подыгрывает.
— Как бы ты ни фыркала, но Ване нужен отец, Мила. И да, пусть утешает. Это и Адаму полезно.
— Мам…
— Можешь затаить на меня обиду, — мама садится на край кровати и подхватывает мою белую блузку, в которой я не один день проработала в душном офисе.
— Я не чувствую в тебе защиты. Ты будто пытаешься от меня избавиться.
— Ты бы предпочла, чтобы я была агрессивной истеричкой, которая кидается на твоего бывшего с веником? Так?