Это намек, что он хочет объятий после пережитого стресса? Кажется, он расстроен тем, что две красивые машинки были изуродованы Дианой.
— Она и мне такую же купила, — продолжает он отрешенно. — Тоже панду.
Честное слово, лучше бы молчал. Пытаюсь представить строгого водителя в пижаме панды и ничего не выходит. Это же получится какая-то тощая и очень печальная панда.
— Я же говорил. Собеседник из меня никакой.
— Да нет, — прячу руки за спину. — Панды милые.
— А я их считаю ошибкой природы.
— Почему? — жалобно попискиваю я.
— Они же медведи, а едят бамбук. И поэтому они на грани вымирания, — поправляет галстук. — Несуразные создания. Но милые.
— Ладно, — сглатываю я и пячусь. — Я пойду.
Выскакиваю из гаража, выдыхаю и торопливо семеню прочь. Надо запомнить: не стоит вести разговоры с водителем, потому что он их не любит и сам очень странный.
— Мама! — из-за угла выбегает Ваня и кидается ко мне. — Я тебя нашел!
За ним следует Адам, который мрачно спрашивает:
— Где была?
— В гараже, — подхватываю Ваню на руки и вглядываюсь в глаза Адам, что вспыхивают угольками гнева. — И, кажется, тебе потребуется дорогой ремонт.
Глава 29. Может, сжечь?
Алексей молчит, и я молчу. И вместе смотрим на отбитое зеркало от Мазерати. Я не знаю, как реагировать на эту выходку Милы. Мои две новенькие ласточки… Делаю глубокий вдох. Это всего лишь машины, и если проблему можно решить деньгами, то это и не проблема вовсе.
— Сердце кровью обливается, — мрачно отзывается Алексей. — Одним ударом снесла зеркало.
— Женщины могут удивлять, — прячу руки в карманы и перекатываюсь с пяток на носки. — Маленькие такие, а как разозлятся, то разносят все вокруг.
— Вы очень терпеливы к бывшей жене.
— Что?
— Ооо, — тянет Алексей, — вы на единорога подумали?
— Так это Диана сделала?
— Да, — Алексей кивает.
А вот тут меня накрывает праведным гневом. Вот дрянь. Это, мать ее, тачки из лимитированных коллекций. Да я их обкатать еще не успел!
— У единорога пока один грешок, — спокойно продолжает Алексей, — любопытство.
Кивает на байк, что спрятан под брезентовым полотном, и смотрит на меня:
— И была невероятно удивлена.
Поскрипываю зубами. Серьезно подумываю над тем, чтобы единорога посадить на цепь и запереть в подвале, чтобы не шастал, где не надо.
— Чемодан искала.
— Какой? — недоуменно спрашиваю я.
— Красный.
Вновь смотрю на отбитое зеркало. Стоило байк перевезти в другое место, но я о нем забыл. Сколько он тут? Пять лет?
— Адам.
— Да?
— Я могу попросить об увольнении?
— С чего вдруг?
— Я так понимаю, что я теперь буду возить туда-сюда одного маленького мальчика, — медленно моргает. — А я не умею общаться с детьми.
— Придется учиться.
— Не хочу.
— У тебя выбора нет, — пожимаю плечами.
— Они обычно очень разговорчивые.
— Да.
— А еще они плачут.
— Да.
— И кричат.
— Да.
— И пинают сидения.
— Придется тебе проявить авторитет, если такое случится, — расплываюсь в улыбке, — но я не думаю, что Ваня сильно избалован. Он смышленый парень.
— И как оно быть отцом?
— Я еще не понял.
— И не поймете, — Алексей вздыхает. — Моей уже двадцать, а я до сих пор ничего не понимаю. Когда менял подгузники и вытирал сопли, то думал, что все пойму, когда она подрастет. Подросла и опять ни черта непонятно, — смотрит на лобовое стекло в трещинах. — Отцовство оно такое. Непонятное.
Озадаченно потираю бровь. Алексей в своем репертуаре. Он сам очень непонятный и странный, но в чем-то он прав. Наверное, это удивление, что я папа останется со мной навсегда.
— Но я представлял причину всего этого иначе, — говорит Алексей. — Никак не в пижаме единорога.
— Не понял?
— Не ваш типаж. Хотя это не мое дело, — серьезно смотрит на меня. — Это я пытаюсь напроситься на увольнение возмутительными разговорами. Получилось?
— Нет, — разворачиваюсь и шагаю прочь. — Займись машинами, выясни сколько встанет ремонт и я выставлю счет отцу Дианы.
— Ладно, — разочарованно отвечает Алексей.
— И хлам этот убери, — указываю взглядом на байк под брезентом.
— С инвалидным креслом?
— Она и его видела? — оглядываюсь.
Кивает. Закрываю глаза. Хотел же и его выкинуть, но почему-то не решался. Оно в свое время стало частью меня, и я… Нет, не сказать, что я проникся теплыми чувствами и привязанностью, но этот период жизни так просто не выкинуть.
— И от него избавься, — наконец, говорю я.
— А как насчет ритуального сожжения? — предлагает Алексе, и лицо его все такое же невозмутимое. — Там мало, что сгорит, но это поможет попрощаться.
— Просто увези куда-нибудь и все.
— И трость? Трость она, кажется, не видела.
— И трость, — медленно проговариваю я. — Ничего не забыли?
— Если я ничего не путаю, то трость — дорогая, — Алексей, похоже, опять напрашивается на увольнение. — На заказ же делали.
— Продай, — цежу сквозь зубы, — и купи дочке туфли. Все?
— Тогда лучше отцу отдам… он оценит. Потом мне по наследству перейдет. Будет семейной реликвией.
У меня сейчас пар из ушей и ноздрей пойдет. И злюсь я на Алексея, потому что мне приходится обсуждать то, что превратило меня на несколько лет в слабое, депрессивное и никчемное ничтожество, которое боялось, что до конца своей жизни останется таким.
— Адам, это ведь все в прошлом, — Алексей щурится. — И вы с этим справились. Вы смогли. И еще, — переходит на поучительный тон, — поэтому лучше больше не гонять. Второй раз не соберут.
— Вот сейчас я почти готов тебя уволить.
— Тогда я могу продолжить, что вы точно меня уволили?
— Можешь, — тихо отвечаю и выхожу, — но в одиночестве.
Перед дверями в гостиную делаю минутную передышку. Сейчас в моем доме находится одна очень любопытная особа, которая обязательно начнет выводить меня на “серьезные разговоры”, которых я не хочу и которые меня опять толкнут к гневу и агрессии. Они были моими “друзьями” все это время и не хотят покидать меня.
И сейчас я хочу взять Милу за шкирку, выволочь из дома и отправить к маме, чтобы не видеть ее и не слышать очередные претензии, какой я нехороший человек. И я могу быть таким, и у меня все есть для того, чтобы стать настоящим мерзавцем, который винит ее за долгие годы боли, беспомощности и одиночества.
— Мам! Хватит! — раздается хохот Вани, который вырывает меня из черных мыслей. — Мам!
В кармане вибрирует телефон. Выуживаю его и пялюсь на экран, на котором высвечивается “мама”. Выжидаю несколько секунд, принимаю звонок и слышу возмущенный голос мамы:
— Ты когда собирался сказать нам о мальчишке?!
Глава 30. Папа врет
Ваня хохочет под моими щекотками. Я замираю и теряю контроль над своим дурачеством, когда в гостиную входит, как обычно, недовольный Адам, и Ваня, поглощенный смехом и визгами вырывается и дает мне пяткой в левый глаз.
От неожиданного удара я отшатываюсь, откидываюсь на спинку и прижимаю ладонь к лицу.
— Мама!
— Мила?
Немного голова кружится, и под ладонью растекается тупая боль.
— Мама, мамочка, — Ваня лезет ко мне испуганным котенком, пытается убрать, мою руку, — мама… — всхлипывает, — мама, прости…
— Все в порядке, — приобнимаю его свободной рукой.
— Мама… — со слезами утыкается мне в подмышку, — я не хотел…
— Я знаю…
На лице Адама полная растерянность. Прячет телефон в карман брюк, и молча скрывается в столовой. Да, самое время пообедать, козлина равнодушная.
— Мам, прости… Прости… — заглядывает в лицо. — Болит? Дай подую.
Будет синяк. Боль нарастает, пульсирует и по щеке под ладонью скатывается слеза.
— Мам…
— Все хорошо, зайчик.
Возвращается Адам и протягивает пакет со льдом.
— Папа, я не хотел, — жалобно оправдывается Ваня.
— Я знаю.
Выхватываю пакет со льдом, и Адам сердито констатирует факт:
— Будет синяк.
— Да ты что? — прикладываю пакет со льдом к глазу и стискиваю зубы.
— Мам…
Я хочу накричать на Ваню и на него слить свое напряжение и негатив, но я понимаю, что он не виноват в происходящем. Я хочу домой, хочу обратно в свою унылую, но привычную жизнь, ведь в ней нет мужика, который от меня все о себе скрывает.
— Больно? — спрашивает Адам, нависая надо мной хмурой тучей.
— А ты как думаешь?
— Думаю, что больно.
— Ты прав.
— Не ссорьтесь, — поскуливает Ваня. — Это я виноват…
— Это твой папа виноват, — рычу я.
— Неожиданно, — Адам вскидывает бровь.
Закрываю здоровый глаз и медленно выдыхаю. Холод доходит до скуловой кости, и я скрежещу зубами.
— Раз я виноват, то я прошу прощения, — Адам падает в кресло и закидывает ноги на столик. — Только я не понял в чем именно, но это и неважно. Я буду всегда виноват.
— Очень удобно устроился, — открываю уцелевший взгляд и щурюсь сквозь боль.
— Мам… пап…
— Да, кресло очень удобное, — закидывает руки на подлокотники кресла. — не спорю.
Ваня переводит испуганный взгляд с Адама на меня, и я слабо улыбаюсь:
— Мама просто устала.
— Мама может пойти и поспать, если устала, — Адам пожимает плечами и смотрит на Ваню. — Мы же отпустим маму поспать?
— Мама не хочет спать, — прижимаю к себе Ваню, который бледнеет с каждой секундой.
— Мама хочет к бабушке? — тихо спрашивает он.
Я киваю. Да, поехали, сынок к бабушке обратно, и к черту твоего папу с его секретами, о которых он мне ничего не расскажет, потому что мы очень гордые и не признаемся, что катались в инвалидном кресле.
— Мы отпустим тебя к бабушке, — шепчет Ваня.
Внутри все обрывается. и я уже не чувствую ни боли, ни холода ото льда. Мой сын, мой милый зайчик, мое сокровище, мой птенчик выбирает остаться с папой. Я готова кричать, и к горлу подкатывает ком слез. Слишком рано от меня отказывается Ваня. Я к этому не готова.