Пусть Адам и не скалится в улыбке, но я замечаю в его глазах ликующее самодовольство. Это нечестно. Он меньше суток побыл папашей! Меньше суток, урод ты эгоистичный!
— Отпустим же, пап?
А, может, мне действительно вернуться к маме, если я тут никому не нужна? Глупо обижаться на Ваню и ревновать его. Я все это понимаю, но как же сложно быть осознанным взрослым родителем, который с пониманием относится к любви ребенка к его отцу.
— Боюсь, что сегодня мы маму не отпустим к бабушке, — наконец, говорит Адам, сполна насладившись минутой своей победы.
— Почему? — Ваня хмурится. — Если маме тут плохо…
— Сегодня к нам приедут мои мама и папа, — Адам разминает шею. — Твои бабушка и дедушка… Они должны познакомиться не только с тобой, но с твоей мамой.
Ваня округляет глаза. Минута молчания, и шепчу:
— Да ты издеваешься…
— Нет, — меланхолично смотрит на меня. — И я думаю, что они уже едут. Мама у меня очень шебутная.
— Адам… — убираю пакет со льдом с оплывшего глаза, намекая, что я не готова к встрече с его родителями.
— Да, синяк будет на пол-лица, Мила, — смеется он. — Но что поделать? И рано ты лед убрала.
Прижимаю пакет к онемевшей от холода половине лица, и в панике соображаю, как быть.
— У меня есть еще одна бабушка… — удивленно тянет Ваня, — и дедушка?
— И я отправил водителя за твоей мамой, — продолжает Адам.
— Зачем? — сглатываю кислую слюну.
— Я посчитал, что это будет правильно. Ты так не думаешь?
— А можно без всего этого цирка обойтись?
— Нет, нельзя, — Адам холодно улыбается, — я все планировал иначе, но кое-кто вмешался и наябедничал.
Ясно. Это постаралась Диана. Даже думать не хочу, как она преподнесла родителям Адама новость о том, что у них есть внук. Вряд ли с восторгом, поздравлениями и хорошими пожеланиями.
— А почему… — Ваня хмурится, задумчиво замолкает на мгновение и продолжает, — бабушка и дедушка не приходили к нам в гости?
Очень логичный вопрос от четырехлетки, в жизни которого была только одна бабушка.
— Я не успел им сказать перед полетом в космос, — невозмутимо отвечает Адам.
Ваня жует губы, встает на колени и шепчет мне на ухо, прикрыв рот ладошкой:
— Папа врет, что был в космосе.
Глава 31. Конфетка
Конечно же, Адам слышит шепот Вани. Это для детей, если закрыл рот ладошкой, то другие не узнают секретика, но реальность работает немного иначе. Взгляд Адама темнеет. Лгунья тут я, а он лишь подыграл мне на волне своего эгоизма и желания быть для сына героем.
— Ладно, — Адам постукивает пальцами по подлокотнику и щурится. — Не был я в космосе.
Ваня косит на него настороженный взгляд. Ох, не нравится мне это напряжение в воздухе.
— И я не космонавт, — продолжает Адам.
Я должна вмешаться, наплести нового вранья, чтобы уберечь… себя, но глотку схватил болезненный спазм.
— И я не знал, что у меня есть ты, Ваня, — Адам мягко улыбается. Я на дне ямы, и меня забрасывают влажной землей.
— Как это? — шепчет Ваня и хмурится.
— Спроси у мамы, как так получилось.
Все хитросплетения наших с Адамом отношений для Вани сведутся в одну точку, в которой мама скрыла его рождение. Он не поймет ничего кроме того, что мама — лживая дрянь, и она лишила его отца.
— Я не сказала твоему папе о том, что у него родился ты, — закрываю глаза, когда Ваня переводит на меня недоуменный взгляд.
— Почему? — шепчет он.
— Папа сильно обидел маму, — сглатываю ком слез и откладываю пакет со льдом.
— И мама сбежала, и не хотела, чтобы он был рядом. А потом родился ты.
Я не стану говорить четырехлетке о том, что я была для Адама мимолетным увлечением и что он был женат. Это сложно понять в таком возрасте, и грузить его детский мозг чужими тетями — нет смысла.
— Как обидел? — голос у Вани тихий и настороженный. Переводит взгляд на Адама. — Что ты сделал, папа?
— Не сказал правду.
— Какую?
— Что я ее люблю, — спокойно отвечает Адам.
Ваня недоверчиво смотрит на него, а затем на меня. Хмурится сильнее. Мой авторитет матери снижается и снижается. Нет, он стремительно скатывается в бездну.
— Скажи сейчас, — Ваня скрещивает руки на груди.
— Нет, — сипло и сдавленно шепчу я. — Так нельзя… Сына…
— Скажи! — на грани истерики взвизгивает Ваня. — Сейчас!
Он хочет счастливой семьи с мамой и папой, и его нельзя в этом винить. Я была такой же. И мне было до лампочки в детстве до взрослых проблем и их тупых ошибок. Мир Вани только озарился солнечными лучами, а теперь подступает темная туча, из которой посыпется град.
— Я люблю тебя, — Адам улыбается и не сводит с моего лица прямого взгляда. — И ты будешь со мной.
Ваня не слышит в его голосе равнодушия, а во второй фразе — угрозы. Ему важен посыл. Папа хочет быть рядом, а какой ценой для мамы — неважно, потому что он под властью детского эгоизма. Его мечта “мама-папа-я” сильнее всего на свете.
— А маме не надо сказать, что она меня любит? — спрашивает Адам у насупленного Вани.
— Нет.
— Почему? — Адам удивленно вскидывает бровь.
— Потому что она обиделась. Девочки долго обижаются.
Я знаю, что Ваня ждет от меня взаимного признания, но он принимает мое право на обиду. И спасибо за это моей маме. Это она позволяла Ване всласть обижаться на меня и на нее, каждый раз проговаривая “будем мириться, когда устанем обижаться”.
— Резонно, — Адам медленно кивает. — Пусть немного и несправедливо.
Ваня отодвигается от меня и отворачивается. Кажется, на меня обиделись, и не только на меня, раз на “отца-молодца” тоже не смотрят.
— Вы соврали.
— Прости, Вань, — касаюсь его плечика, — милый.
— А ракета? — он надувает щеки.
— Не настоящая, — Адам массирует переносицу. — Но вот пони очень даже настоящий.
— Какой пони? — недоуменно спрашиваю я.
Я всего ожидала, но не того, что Адам заговорит о пони. Что происходит? Он бредит?
— В мини-конюшне.
— Ты о чем?
— О маленькой коротконогой лошади для ковбоя, — Адам проводит двумя пальцами по правой брови. — По паспорту она — Конфетка, — смотрит на меня исподлобья, — мило, правда?
— Ты купил пони? — в тихом изумлении уточняю я.
— И мини-конюшню построил, — невозмутимо отвечает Адам. — Хорошо, не я, а пять крепких мужиков, но я немного поучаствовал. Забил пару гвоздей для приличия и загнал занозу в палец.
Ваня сидит с открытым ртом, позабыв о серьезном разговоре о ненастоящем космонавте и о том, что папа обидел маму. Да и его обида уже растаяла. Щурюсь на Адама и медленно выдыхаю, когда лицо схватывает вспышка боли. Он был готов к тому, что будет поднят вопрос о нашей лжи, и пони — это отвлекающий маневр, который затмит ракету и его прилёт из космоса.
— Пони? — шепчет Ваня.
— Да, но я не вижу на твоей голове ковбойской шляпы, — Адам переводит на него наигранно строгий взгляд. — Где ты ее потерял?
Ваня медленно сползает с дивана, пятится и с восторгом кидается к дверям, не в силах сдержать ликующего визга.
— Сукин ты сын, — шепчу я.
— Что это в твоем голосе? — подается в мою сторону и ухмыляется. — Восхищение от обиженной упрямой девочки, которая тоже мечтала о пони?
— Да ты сам обиженный мальчик, — цежу я сквозь зубы.
— Но ты пока меня не восхищаешь, Мила.
— А у меня нет такой цели.
— И очень зря, — встает и шагает прочь. — Советую, как отец, тоже пойти и навестить Конфетку, — оглядывается с насмешкой, — тебе, как матери, важно разделять с ребенком хорошие моменты его жизни.
Глава 32. Воспитали мерзавца!
— Ты этими хорошими моментами испортишь его! — кидаюсь за Адамом, который резко разворачивается ко мне. — Избалуешь! Делаешь второго себя?
— А, может, я воспитаю в нем ответственность за живое существо, за которым надо ухаживать, убирать, заботиться? — с издевкой приподнимает бровь. — Такое в твою голову не пришло? Хватит меня демонизировать, Мила.
— Ты хочешь убрать меня в сторону!
— Как и ты меня, — приближает свое лицо к моему. — Но я не отойду в сторону. Не теперь, Мила. И нам придется дружить.
— Я не хочу с тобой дружить!
— Наконец-то ты призналась, что хочешь большего, чем просто дружбы, — недобро щурится.
— Козел, — цежу я сквозь зубы.
— Да хорош, — Адам обнажает зубы в самодовольном оскале. — Стоит мне тебя зажать, так ты сразу готовенькая. Согласись, между нами так и искрит. И Сейчас меня даже не пугает твой синяк. Наоборот, он кажется мне безумно очаровательным. Кто бы мог подумать, что у меня будет такая эрекция на лохматую девицу в пижаме единорога и с огромным багровым синяком.
— Урод… — выдыхаю и сжимаю кулаки.
— И, может, тебе переодеться от греха подальше, — хрипло шепчет, — а то меня переклинит на злобных единорогах, которые станут моим нездоровым фетишем…
— Да что с тобой не так?! — взвизгиваю я.
— Мои родители не оценят твоего единорога, — Адам со смехом отступает.
Скрещиваю руки на груди. Ах вот как? Ему будет стыдно за меня и мою пижаму? Отлично.
— А я не буду переодеваться.
— Я так и знал, — выходит из гостиной, — ты становишься предсказуемой, Мила.
— Хочу увидеть лица твоих родителей, когда я выйду к ним в пижаме и с синяком под глазом, — следую за ним.
— Ты сыграешь не против меня, а против себя. Хотя… — оглядывается, — надо сказать, цвет пижамы изысканно подчеркивает твой синяк.
Притормаживаю. Лицо ноет и горит одновременно, и я понимаю, что не хочу показываться родителям Адама. Ни в каком виде. С синяком и без. Они ведь начнут интересоваться, кто я такая, откуда взялась и с чего вдруг появилась именно сейчас. И, конечно, встанет вопрос, что у нас за отношения?
Адам вздыхает, делает ко мне шаг и аккуратно вытягивает из-за моего уха волосы, чтобы затем ими закрыть мой синяк. Я не сопротивляюсь, не фыркаю, а просто жду.
— Так, — Адам придирчиво смотрит на меня, — ну… в принципе… можно и так, если ты сильно переживаешь.