меня ждет разговор с Настей, которая мило воркует с моими интонациями:
— Присядем?
Грациозно садится в одно и кресел, что стоят посреди библиотеки в центре огромного черного ковра с плотным ворсом.
— Ты понимаешь, что ты меня копируешь?
— Вовсе нет.
— Вовсе да.
Падаю в кресло и вытягиваю ноги, а затем их вовсе расставляю, как гопница, чтобы не быть отражением Насти.
— В любом случае я уже не та, — вздыхаю.
— Да я вижу.
И дальше я не знаю, о чем говорить с Настей. Об Адаме? Узнать, как так получилось, что она согласилась играть для него мой суррогат? Любовь она бывает такой, что толкает женщин на унижения.
— У него не может быть детей, — Настя вскидывает подбородок.
— Обычно после близости они случаются. За редким исключением.
— Но…
Настя хмурится, жует губы и яростно сжимает кулачки.
— Тогда бы я…
— Что? Может, у него после аварии какие-то проблемы нарисовались? Учитывая, что он пережил множество операций, то не обошлось без серьезных препаратов, — покачиваю носками кроссовок. — А все это может повлиять и на бесплодие. Как вариант. Вы, что, не предохранялись?
Поджимает губы. Видимо, предохранялись, но Настя хитрила. Прокалывала резинки? Может быть.
— Это нечестно, — обиженно шепчет Настя. — Я должна быть с ним.
— Да будто я против.
— Да ты очень против, — в библиотеку заходит Адам. — Ты собственница, Мила. И это очаровательно.
— Адам… — сипит Настя и пускает слезу.
Печальную и отчаянную. На секунду я сама верю ее тоске и разочарованию. Адам кидает на нее беглый взгляд и неторопливо шагает к лестнице, что ведет на второй ярус.
— Я люблю тебя, Адам…
А он игнорирует ее. Поднимается на второй этаж, плывет мимо полок и выхватывает одну из книг.
Листает, возвращает ее на место и подходит к перилам. Опирается о них локтями и смотрит на Настю с возмутительным равнодушием:
— Я же закрыл твой контракт, Настюш. Ты мне больше не нужна.
Глава 42. Я не хотела знать, кто ты такой
— Адам, — попискивает Настя.
— Сколько? — Адам щурится, сцепив ладони в замок.
Он специально поднялся на второй ярус, чтобы возвысить себя над нами.
— Что? — хлопает Настя ресницами.
— Адам, прекрати, — сжимаю переносицу, — это уже перебор. Даже для тебя.
— Это для тебя перебор, Мила, — холодно отвечает он. — А для нас с Настей — деловые переговоры.
— Ты жесток, — сипит Настя, но я не вижу в ее глазах жгучей обиды. Лишь притворное возмущение.
— Она плохая актриса, — Адам усмехается, — когда вопрос касается денег. С другой стороны, кто бы еще согласился за деньги калеке играть его бывшую любовь? Терпеть его окрики, приказы, недовольство, что не так даже дышит?
— Ёшки-матрешки, — шепчу я. — Да ты совсем головой поехал.
— От любви, — он хмыкает, — и от обезболивающих. Я их горстями глотал, Мила. Конечно, все по рекомендации врачей, но на мозги они все же давили. Но мы отвлеклись, — переводит взгляд на Настю, — сколько, Настюш, ты хочешь, чтобы ты исчезла из моей жизни и больше не тревожила? Я готов сделать тебе прощальный подарок, а то у меня тут совесть зашевелилась под осуждающим взглядом матери моего сына.
— Двести тысяч, — шепчет Настя.
— И я так понимаю не рублей?
Я округляю глаза. Вот это запросики у Настюши.
— Нет, не рублей, — она медленно выдыхает. — Я открою бизнес.
— Неожиданно, — удивленно тянет Адам. — Просрешь же, Насть. У тебя нет деловой хватки. Ты столько времени подчинялась мне без споров и попыток заявить о себе как о личности.
Настя должна встать и уйти. Вряд ли ее плевок долетит до ухмыляющегося Адама, если он попытается плюнуть ему в рожу, поэтому вариант только один — встать и уйти.
— Двести тысяч, — повторяет она, и я закрываю глаза.
— Она только снаружи копирует тебя, Мила, а внутри там ничего от того, что я искал.
— И хочу наличкой, — голос Насти становится тверже.
— Хорошо, Настюш, будет тебе наличка. Завтра в одиннадцать утра к тебе заглянет мой помощник. Можешь идти. И если напомнишь о своем существовании еще раз, то я найду способ, как от тебя избавиться.
Я хочу проткнуть себе барабанные перепонки, чтобы всего этого не слышать, но… это и есть жизнь Адама. Продажные женщины, желание их перекроить по образу глупой студентки и жестокая циничность.
— Уходи, Настюш.
Настя встает, торопливо идет прочь и у дверей оглядывается на меня:
— Мастерски ты его подцепила на крючок.
— Ждешь урока или совета от своего прототипа? — с издевкой спрашивает Адам.
— Может быть, — Настя поднимает на него взгляд. — Что же в ней такого?
— Если бы я попытался слепить из нее другого человека, то у меня бы ничего не вышло.
Настя фыркает и выходит встряхнув волосами.
— И еще, Мила, — Адам смотрит на меня, — ты знатная истеричка. Таким выпадам, как у тебя, не научишь же.
— Ты мог об этом не говорить, — недовольно цыкаю я. — У меня сердечко почти замерло от твоих слов, а ты взял и все испортил.
— И ты теперь знаешь, — он вальяжно шагает к лестнице, — что я тебя сейчас не отпущу. Я зациклился на тебе, — неторопливо спускается.
— Ты сказал сейчас, — внимательно слежу за каждым его движением, — значит, потом ты, возможно, решишь от меня избавиться, когда ты удовлетворишь комплексы брошенки?
— Ауч, Мила, — усмехается. — Я — брошенка?
— А кто ты?
— Допустим, брошенка, — подплывает к столику и садится напротив с улыбкой, — другой вопрос, кто ты, Мила? Давай начистоту, в тебе ко мне чувства не остыли. Ты эти пять лет была без мужчины, никого не подпускала, и сейчас, пусть ты отчаянно скалишь на меня зубы, не желаешь, чтобы мы опять разбежались.
— Я тоже, знаешь ли, тоскую по тому образу мужика, которого я себе придумала за две недели, — закидываю ногу на ногу.
— А какого меня ты себе придумала? Я бы с удовольствием послушал, — скалится в улыбке. — А то я утомился от твоих претензий, обвинений и оскорблений. Давай разнообразим весь этот поток твоими фантазиями об идеальном Адаме.
— Смысл о нем говорить?
— Не юли, Мила, — Адам смеется. — Утоли мое любопытство и отвлеки от того, что я только что решил выбросить двести штук на ветер.
— Ты ведь такой щедрый.
Адам не отводит от меня взгляда и терпеливо ждет от меня откровений об Адаме из прошлого, а я не хочу ему отвечать.
Адам из моих фантазий не складывается в четкую картинку, и я не могу его описать, и дать ему определенных характеристик.
Я помню, что мне было с ним хорошо. Я помню, как задыхалась от нежности в его объятиях, как сердце выпрыгивало из груди, но вот конкретики, какой личностью был Адам, у меня нет.
Да, как любовник он был хорош. А как человек? Стабильный, ответственный, заботливый?
— Что-то ты долго думаешь, Мила.
Вся моя тоска по Адаму сходится лишь к моим эмоциям и удовольствию, но не к отношениям с Адамом, как с человеком. Я за эти две недели получила мощнейшую дозу эндорфинов, и я была, по сути, обдолбана влюбленностью и гормональным всплеском. И все эти пять лет я скучала не по Адаму, как таковому, а по тому кайфу, который я словила рядом с ним.
— Мила, — Адам вскидывает бровь. — Что-то ты зависла. Настолько твой Адам из фантазий сложный?
— Я тогда убежала не из-за твоей жены, — шепчу я, — а потому что не хотела знать, кто ты есть, Адам. Хороший ты человек или плохой. Я ничего не хотела о тебе знать.
Глава 43. Мама нас уделала
— Бинго, — Адам улыбается.
Впервые без издевки и высокомерия, а я, оторопев от своей честности, молча моргаю.
Я боялась переступить с Адамом грань, за которой меня ждали бы серьезные с ним отношения.
Мы ничего друг о друге не знали, и мне это нравилось. Эта легкость, это волнение перед встречами.
Я ведь могла тогда его выслушать, закатить скандал и выяснить отношения, но это, было бы не так увлекательно и весело. Я выбрала сбежать, и мои страдания и слезы тоже были, своего рода, удовольствием для неопытной студентки.
Как я себя жалела!
Как я навзрыд плакала, проживая обиду за его обман! Я делала это с девичьим упоением.
Можно сказать, что я должна была выполнить норму первой влюбленности и глупых страдашек по негодяю, который разбил мне сердце.
— Возможно, я и выбрала тебя, потому что ты идеально подходил под роль того, кто мне разобьет сердце, — обескураженно шепчу я.
— Вот так откровение, — Адам вздыхает.
— Да, — медленно моргаю я. — Ведь у каждой женщины в анамнезе должен быть козел, о котором постоянно возвращаешься в воспоминаниях.
— И как часто ты обо мне вспоминала?
— А ты как думаешь? — усмехаюсь я. — Ваня — твоя копия.
— Это мило.
И я знала, что тогда Адам не врал, когда говорил, что настроен по отношению ко мне серьезно. Я испугалась этого “серьезно” и сопряженных с его намерениями проблем, потому что не увидела в нем того, с кем могу прожить жизнь.
Мне было достаточно томных вечеров в его объятиях, глупой болтовни и игривых свиданий.
Дальше я не планировала заходить.
— Ты должен был остаться моей первой несчастной любовью, — серьезно говорю я. И ты ведь сыграл свою роль, как по нотам.
— Идеальный бывший, — Адам усмехается.
— Да, — киваю я.
— А я искал гордую соплячку, которая сбежит, — постукивает пальцами по подлокотнику.
— Грубо, Адам.
— Прости, — его голос становится ниже, — мне не нравится этот разговор. Слишком уж он откровенный. Моя влюбленная девочка была не такой уж и влюбленной. Это бьет по моему мужскому эго.
— Так мне лучше истерики закатывать? — слабо улыбаюсь, пытаясь пошутить и вернуть Адама в его привычное состояние насмешливости.
— Ты стала женщиной и матерью, Мила, — а он и не думает ухмыляться и бесить меня небрежной надменностью.
Взгляд прямой и тяжелый, и мне под ним неловко и неуютно, но я сама виновата. Добилась своего. Добилась серьезного разговора с тихими откровениями, и теперь. сижу перед Адамом, как раскрытая книга. И он меня читает.