Хотя мне и доставляла удовольствие работа, выполняя которую я был недосягаем для моего отца, все же я не чувствовал себя счастливым в Мэне. Пожилые, постоянные профессора, в основном, были неудачниками, давно похоронившими надежду что-либо завершить в науке или как-то продвинуться в своей профессиональной деятельности. Некоторые из них все еще проявляли остатки каких-то амбиций, но большая часть смирилась со своим положением неудачника. Молодые преподаватели были явлением преходящим, как и я сам, нашедшие это место после регистрации в агентствах по найму после того, как стараниями их профессоров были отобраны сливки с их выпусков. И те, кто был в этом университете постоянно, и заезжие гости не были заинтересованы в работе здесь, и их единственным стремлением было покинуть этот университет как можно скорее прежде, чем работа здесь заклеймит их окончательно как неспособных работать в более достойных учреждениях. Крайне редко в таких местах, как это, люди избегают умственной атрофии.
Президентом был выходец со Среднего Запада, и он хорошо сознавал свою власть. Студентами в то время, в основном, были сильные молодые фермеры и лесорубы, которым хорошо удавалось быть такими же праздными и вести такой же образ жизни, какой был характерен для студентов старейших университетов Новой Англии, но они на две трети отставали по своему интеллектуальному уровню. Их интересовал лишь футбол и издевательства над профессорами. Поскольку я был молодым, нервным и реагировал на все, они выбрали меня своей жертвой. Большинство моих курсов были для них занудными, и они проделывали множество разных штучек, раздражавших меня.
Пользоваться шпаргалками на экзаменах и списывать домашние задания было системой. Вскоре я обнаружил, что если я докладывал о всех этих неприятных вещах, как предписывали мне мои обязанности, то это больше отражалось на мне, чем на этих негодяях. Я также обнаружил, что многие из коллег с моего отделения и с других негодовали по поводу моего незнания и равнодушия к жестким правилам поведения в маленьком колледже, а также по поводу моего раннего развития и того, что они рассматривали как мои научные притязания.
Я пытался вернуться к математической научно-исследовательской работе. Д-р Шеффер из Гарварда незадолго до этого предложил мне способ, благодаря которому можно было основывать математическую логику на одной единственной фундаментальной операции. Я последовал этому положению, но несколько в модифицированной форме, и опубликовал статью, подписав ее лишь своим именем. Я думаю, что в самой статье я отдал должное д-ру Шефферу, но полагаю, что сделал это не совсем адекватно. Сейчас я вижу, что моя модификация работы Шеффера была едва ли достаточной, чтобы быть опубликованной в виде отдельной статьи, и что мне следовало подождать, пока он не оформит свое заявление в более определенной форме. Не только в медицине и юриспруденции есть жесткий этический кодекс, и никакая добрая воля в мире не заставит кого-либо принять этот кодекс в качестве жизненного правила до тех пор, пока у этого кого-то не будет хотя бы минимального опыта в делах такого рода. К счастью, ни д-р Шаффер, ни его коллеги-математики не восприняли мой поступок как оскорбление, но во мне самом возникло глубокое беспокойство, когда я осознал, что я сделал, и до сих пор это грузом лежит на моей совести.
Моим родителям очень не нравился мрачный тон моих писем из Ороно. Однако я должен сказать, что они прилагали все усилия к тому, чтобы я приятно проводил время во время своих коротких отпусков. Именно тогда я познакомился с пивом и кислой капустой ресторана Джейкоба Верта в Бостоне и удовольствиями, связанными с новой театральной труппой, только что созданной в театре Копли. Я также стал больше смотреть примитивных фильмов того времени, чем в прежние времена, и мне было позволено время от времени встречаться с некоторыми из сокурсников моей сестры Констанс из Радклиффа. Но даже в самой гуще бостонских развлечений я содрогался при мысли о неотвратимом возвращении в Ороно.
Наконец меня приняли в члены маленькой научно-исследовательской группы в Ороно. Душой этой группы был статистик Раймонд Перл, который позже сделал профессиональную карьеру на медицинском факультете в университете Джонса Хопкинса. В его маленьком доме рядом с троллейбусной линией, протянувшейся от деревни до университета, избранные гости могли принять участие в приятной беседе и услышать надлежащую оценку идей. В те дни, когда английский Кембридж казался мне бесконечно далеким, а перспектива начать настоящую профессиональную деятельность была где-то в бесконечно далеком будущем, эти посещения дома д-ра Перла заставили меня вновь почувствовать себя живым.
Еще одним из немногих ученых университета Мэн была мисс Боринг. Она была зоологом и сестрой психолога Боринга, с которым я дружил на старшем курсе в Корнелле. Я еще раз встретился с мисс Боринг много лет спустя в Китае, где она преподавала в университете Иенчинг, а я работал в соседнем университете Цинг Хуа.
В нашей группе было также несколько докторов из Бангорской главной больницы. Я помню несколько интересных лекций о раке легких, которые были прочитаны задолго до того, как это заболевание перестали воспринимать как разновидность туберкулеза, выделив его в отдельное заболевание.
Встречи в этой группе были не единственной причиной моих поездок на троллейбусе в Бангор. Бангор больше не был шумным городом, где возвращавшиеся из леса лесорубы вкушали женские прелести и контрабандное виски, но старые плохие времена нанесли ему непоправимый ущерб, и он был лишен очарования большинства города в Новой Англии. То, что влекло меня туда, так это военный тренировочный корпус, встречи которого в гимнастическом зале посещали представительные граждане Бангора, бывшие намного старше меня.
Зимние поездки на троллейбусе и на поезде в город были очаровательны сами по себе. Вся местность была покрыта толстым ковром белого снега, хрустевшего под ногами в морозные дни. Холодный воздух обжигал легкие. Еще не наступило то время, когда зимой можно было ездить на автомобилях по автострадам, и потому звон санных колокольчиков далеко разносился по морозному воздуху.
В том доме, где я снимал меблированную комнату, жил норвежец-студент, который специализировался в производстве бумаги. Университет в Мэне был центром по обучению этому предмету, и на самом деле воздух был пропитан неприятным серным запахом местного бумагоделательного завода. Заводь на реке Пенобскот напротив нашего дома была разделена досками и бревнами, где удерживалась масса балансовой древесины, стекавшейся с севера. Мой норвежский друг ездил на занятия на лыжах и часто катался на лыжах по занесенным снегом болотам и лесам. Все остальные, как студенты, так и профессора, еще не освоившие этот скандинавский вид спорта, пользовались снегоступами, производимыми индейцами в Оулдтауне, отправляясь на занятия. Перед входными дверями зданий колледжа из сугробов частоколом торчали снегоступы, и все студенты, как юноши, так и девушки, ходили на занятия в шерстяных гетрах и ботинках Баркер или мокасинах, что было отличительным признаком северного лесного народа.
Время шло медленно. Я помню, что прочитал все произведения О. Генри и Марка Твена, сидя в темном углу среди библиотечных стеллажей, но, к сожалению, тогда модный сегодня детектив не был еще популярен. Зимой я находился в стрессовом состоянии из-за того, что Америка должна была принять участие в войне и из-за сообщения о смерти моего друга Эверетта Кинга. Он был моим компаньоном в детском экспериментаторстве, и я уверен, что, если бы он был жив, он стал бы значительной фигурой в американской науке.
Весна началась внезапно, принеся с собой сырость и слякоть, что вполне обычно для северной части Новой Англии. В университетском городке появилась всего пара новых лиц. Я помню одного вновь прибывшего молодого американца, женатого на француженке. Он расположил меня к себе тем, что позволил сопровождать его на рыбалку на самый крайний участок далеко раскинувшейся дикой местности по другую сторону реки Пенобскот.
Уже не было сомнений по поводу скорого вступления в военные действия. Существующий корпус обучения офицерского состава был намного увеличен, и привлекались все, кто был способен проводить там учения. Из-за моего обучения в Гарвардском Полку и в Платтсбурге меня также вынудили приступить к этой службе; но, как выяснилось, у меня не было необходимых навыков, и я был слишком категоричен, отдавая команды, так что я не очень преуспел на этой службе. Когда, в конце концов, началась война, я попросил освободить меня от обязанности обучать, чтобы я смог отправиться на какую-либо действительную службу, поскольку мне так же сильно хотелось покинуть университет Мэн, как и университету хотелось избавиться от меня.
Благодаря дружескому участию одного из бангорских докторов я прошел своего рода предварительное медицинское обследование и отплыл на пароходе в Бостон, чтобы испытать свою удачу в военной службе. В пути меня впервые осенило, что меня могут убить или покалечить, и это повергло меня в уныние. И все же, я пытался убедить себя в том, что у меня есть также шанс привезти с войны вполне пригодное для использования тело, по-прежнему соединенное с душой.
Когда я прибыл в Бостон, я стал обивать пороги фортов в гавани и бюро по призыву в армию в надежде, что я могу поступить на службу, если не как офицер, то просто как призывник. Мои глаза везде мне все портили. В конце концов, родители решили с моего молчаливого согласия, что я должен попробовать записаться на службу подготовки офицеров резерва, которая была только что официально создана в Гарварде.
С наступлением войны на новой службе подготовки офицеров запаса был более систематический подход, чем в старом Гарвардском Полку. Нас разместили в общежитиях для новичков, находившихся в ведомстве президента Лоуэлла, и которые позднее войдут в единую систему расселения студентов Гарвардского университета.
Группа академически подготовленных офицеров французской армии организовала для нас специальный курс лекций; один из этих офицеров, майор Мориз, оставался в Гарварде на протяжении многих лет в качестве профессора французского языка. Летом нас перевезли в равнины Барр, где мы разбили лагерь и продолжили учения по маневрированию. Я помню, как мы рыли окопы, как проводили тренировочные сражения, как учились орудовать штыком. Я провел там лишь некоторую часть времени, потому что экзамены на присвоение офицерского звания в артиллерии проводились в новых зданиях Массачусетского технологического института. Я знал, что это был практически мой последний шанс получить офицерское звание артиллериста, дававшее мне право принять участие в военных действиях. Естественно, я успешно сдал экзамены по математике, но я не смог подтвердить свою пригодность к военной службе. Я печально провалился на экзам