Мне понадобилось какое-то время, чтобы запомнить правила почти на инстинктивном уровне; и не однажды я поддался мальчишескому желанию словчить. Я развил в себе привычку читать энциклопедии тем, что писал их, и значительная часть информации, которой я обладал, была полезной. В одной или двух статьях, одна из них была по «Эстетике», я позволил себе выразить собственные философские воззрения, и этот материал и сегодня мне кажется оригинальным. Я лелеял мысль о том, чтобы собрать в одну маленькую книгу ряд таких статей и мои более ранние сочинения на философские темы. Однако, наряду с этими весьма оригинальными и хорошими статьями, я позволил себе писать о предметах, по которым не имел соответствующей подготовки. Так статьи, написанные мною о баллистике, были абсолютной галиматьей. Я надеюсь, что мистер Райне не пропустил их.
Несмотря на все недостатки и неприятные стороны литературной поденщины, она была для меня прекрасным курсом обучения. Я научился писать быстро, аккуратно, прилагая минимальные усилия, о предметах, о которых я знал очень мало. Просматривая написанный мною материал, я освоил специальность корректора.
Проблемы развития литературного стиля любопытным образом связаны с проблемой развития умения говорить на иностранных языках. Опыт, который приобретается в литературной поденщине, абсолютно напоминает опыт человека, погруженного в иностранную языковую среду, где он вынужден говорить на иностранном языке день за днем. Нельзя отрицать того, что литературный английский, хотя и тесно связан с разговорным английским, и его сильное отличие от разговорного слишком рискованно, так как связано с проблемой понимания, и все же он отличается от разговорного достаточно сильно. Например, метафоры и специальные обороты речи, свойственные эффектному литературному стилю, оказываются тяжеловесными и «чопорными» для разговорного английского. Таким образом, проблема развития письменной речи для человека, уже умеющего эффективно использовать язык в устной речи, заключается в развитии той же свободы в этой утонченной сфере, какая присуща ему при разговоре. Если я хочу хорошо говорить на испанском, я должен думать на испанском, и мне не следует поддаваться соблазну переводить с английских фраз на испанский. Потому что то, что я говорю на испанском, переводя это с английского, никогда не будет соответствовать точно тому, что сказал бы человек, говорящий на испанском. Точно так же, если мне надо написать стихи или роман или научное эссе без особых затруднений, я должен достаточно практиковаться в том, чтобы выражать себя в соответствующей языковой форме, чтобы слова, которые я диктую или записываю, сразу складывались в поэтический английский или образный язык романиста или язык эссеиста-философа. Мои метафоры и речевые обороты должны рождаться свободно без мучительных поисков с моей стороны, конечно, не обязательно сразу же в той отполированной форме, но, по крайней мере, близкой к ней. Я не отрицаю необходимости пересмотра написанного для того, чтобы избавиться от слабых мест и не совсем точных выражений. И у меня нет желания предписывать другим писателям то, что входит в сферу чрезвычайно индивидуального выражения их собственной мысли. Но, если говорить обо мне, работаю ли я в сфере математики или же занимаюсь сочинением чего-либо, я не могу полностью выразить свои собственные мысли до тех пор, пока я не проникну глубоко в свое подсознание.
Я был счастлив в Олбани. Мне нравились люди, с которыми я работал, и мои работодатели, и мне нравилось это новое ощущение независимости. Поскольку моя новая работа отличалась от того, чем занимался отец, то и давление, и критика отца стали неизмеримо меньше, чем тогда, когда я работал в университете штата Мэн. Кроме того, я стал старше и более твердо стоял на собственных на ногах. По сравнению с Ороно или Бангором, Олбани был раем чистоты, традиций и цивилизации.
Несмотря на мое новое состояние счастья и довольства, где-то в глубине моего сознания всегда присутствовала мысль о войне. Опыт на службе подготовки офицеров резерва продемонстрировал мне мою абсолютную непригодность к армейской службе, но у меня все еще была надежда получить допуск к ограниченной службе в качестве частного лица по условиям нового законопроекта. В это время я стал членом полка штата Нью-Йорк (New York State Guard). Это была организация, которая расположилась на оружейных складах после отправки на фронт Национального Полка (National Guard), и ее обязанность состояла в том, чтобы охранять источники подачи воды и электростанции. Мне не особенно по нраву была такая полуактивная служба, но моя прежняя выучка способствовала тому, что я был вполне пригоден для службы на оружейном складе. Когда пришла весна, мы стали проводить субботы, а иногда и воскресенья на острове в Гудзоне, где был полигон для стрельбы из ружей.
Обычно время от времени я ездил в Кембридж во время своих коротких отпусков. Моя сестра Констанс делала попытки ввести меня в общество своих друзей из Радклиффа, и я помню, что среди них была девушка из Австралии, с которой я иногда проводил время. Свой короткий летний отпуск я провел в Нью-Гемпшире, а затем вернулся к работе в издательстве «Encyclopedia». Но к тому времени стало ясно, что такая работа, абсолютно приемлемая в качестве обучающей ступени на моем профессиональном пути, совершенно не удовлетворяла меня в качестве окончательного пристанища.
Я не испытывал уныния от того, что занимался работой, хотя и доставлявшей мне радость, но ведущей в никуда. Эта работа очень во многом как нельзя лучше подходила моему возрасту. С точки зрения той эффектности, с которой развивалась моя жизнь, это может показаться деградацией, но я сам так не думаю.
В жизни человека ни обычный рассказ в иллюстрированном журнале о чьем-то успехе, ни трагедия в греческом духе не могут быть естественным и имеющим значение выходом. То, что в конце человек умирает, это понятно, но понятно также и то, что этот факт физического конца чьей-то жизни не является имеющим для него значение выходом. В путешествии, начинающемся в небытие и заканчивающимся в небытие смерти находится все то, что является действительно важным в жизни, и это путешествие не имеет ничего общего ни с полным драматизма плаванием среди штормов, ни с триумфальным шествованием от успеха к успеху; время от времени наступают периоды неудач или периоды затишья на морских просторах.
Может показаться, что после раннего развития и получения ученых степеней в столь раннем возрасте эта рутинная работа рабочего мастерской, компилятора, вычислителя и журналиста является шагом назад. Но для меня все это было примерами жизненного опыта в мире, окружавшем меня, большую часть которого мальчик обычно приобретает в более раннем возрасте в виде обычной последовательности его естественного развития. Поскольку у меня не было возможности познать этот жизненный опыт в более раннем возрасте, и поскольку контакт с миром, окружающим любого человека, представляет собой существенную часть его образования, эти ежедневные переживания имели для меня то очарование и ту новизну, которые воспитанный в нормальных условиях мальчик никогда не смог бы ощутить. Таким образом, описание этих периодов жизни и моей реакции на них является столь же существенным для этой книги, как и все прочее, и, вероятно, это самые волнующие страницы.
Когда я снова начал искать работу, я услышал о вакансии на математическом отделении в Пуэрто-Риканском университете. Я отправил свои бумаги в качестве кандидата, но не получил никакого ответа. Несколькими днями позже я получил срочную телеграмму от профессора Освальда Веблена с нового испытательного полигона в Абердине, штат Мэриленд. Он просил меня приехать, чтобы принять участие в работе персонала по баллистическим испытаниям в качестве гражданского лица. Это был шанс для меня по-настоящему участвовать в работе, связанной с войной. Требовался мой безотлагательный приезд, поэтому я тотчас же встретился с Райнсом и уволился с работы в «Encyclopedia». Я сел на ближайший поезд до Нью-Йорка, где я сделал пересадку и направился в Абердин.
Абердин в штате Мэриленд в то время был маленьким ничем не примечательным провинциальным городком. Небольшая ветка железнодорожной линии, находившейся в распоряжении правительства, соединяла деревню с местом, где не было даже железнодорожной станции, и где мне надо было сойти с поезда. Я обнаружил целый ряд времянок, стоящих прямо на болоте, с тех пор это место превратилось в маленькую правительственную станцию, имеющую весьма приятный вид. В те же дни трактор стоял всегда наготове, чтобы вытаскивать огромные грузовики из топи.
Создание абердинского испытательного полигона явилось очень важным событием как в истории науки Соединенных Штатов, так и в профессиональной деятельности отдельных ученых, работавших там. Хотя научная работа в Америке уже в течение долгих лет была на высоком уровне в астрономии, геологии, химии и других сферах, все же большинство лучших представителей прошли обучение в Европе, а то и просто были приглашены из Европы. Математика сильно отставала от этих наук, как это было принято считать. Как я уже говорил ранее, Биркгоф был первым по-настоящему великим американским математиком, достигшим вершин в этой науке без обучения в Европе. К тому времени прошло всего лишь шесть лет, как он получил свою первое научное звание в 1912 году. Таким образом, мы, американские математики, были очень слабым звеном, и в стране нас воспринимали как большую группу бесполезных недотеп со знаками отличия. Было практически невозможно поверить, что мы могли сыграть какую-либо полезную роль в государственной военной мощи.
Война с Германией повлекла за собой проектирование новых видов артиллерии и военного снаряжения. Для каждого вида артиллерийского вооружения и для каждого типа военного снаряжения необходимо было создать совершенно новую таблицу стрельбы и выдать ее непосредственным участникам сражений. Эти таблицы стрельбы состояли из перечня ожидаемой от пушек и другого военного снаряжения дальности стрельбы для каждого угла вертикальной наводки, вместе с поправками на откат лафета, изменение системы при угле вертикальной наводки, на избыточное количество в системе порохового заряда или избыточный вес снаряда, на ветер, давление воздуха в полете, и т. д. Таблицы должны были содержать расчеты вероятных погрешностей для всех исходных данных. Старые методы составления таблиц стрельбы оказались как медленными, так и слишком неточными для современных нужд, и были совершенно непригодны в новой и очень увлекательной сфере, стрельбе по самолетам. Следовательно, возникла срочная необходимость в каждом способном человеке, имеющем математическое образование, чтобы работать на вычислительных машинах, и гражданские лица такие же, как я, были вынуждены пойти на службу. Призванные на службу математики были отправлены в артиллерийские войска и в Абердин, и даже офицеров отозвали с фронта, чтобы усадить их за письменные столы, где они работали с логарифмической линейкой.